— А! Конечно. Нет, пока никаких известий, — откликнулся архрегент. — Извините, джентльмены.
Риваллу Мейду понравился голос старика. Он звучал тепло, почти терпеливо, словно тот и вправду беспокоился о них.
— Полагаю, этот разговор стал возможен лишь потому, что вы сумели починить проржавевшие механизмы на Восточном столбе — Одиннадцать?
Мейд снова улыбнулся, несмотря на секущую губы пыль.
— Так и есть, сэр.
Он не стал добавлять, что им пришлось разобрать на запчасти старый грузовичок, чтобы справиться с работой.
— Редкая победа. Я благодарю и восхищаюсь вами обоими. Загляните в мой офис, когда кончится ваша смена. Я предложу вам стаканчик того, что в моем небогатом баре проходит за высококлассное спиртное.
Ни Мейд, ни Эрухо не ответили.
— Джентльмены? — тревожно зазвенел голос архрегента. — Неужели мы потеряли связь?
Эрухо первым упал на землю. От удара о камень его скула треснула. Он ничего не сказал. И ничего не сделал — лишь молча истек кровью. Меч, пронзивший сердце, мгновенно оборвал его жизнь.
Мейд рухнул на скалы еще живым. Он протянул окровавленную руку к кнопке тревожного сигнала вокс-передатчика, но у него не хватило сил нажать. Заляпанные красным пальцы чертили бессмысленные узоры по пластэку кнопки.
— Джентльмены? — переспросил архрегент.
Мейд втянул воздух в легкие последний раз в своей жизни и использовал его для крика.
Архрегент оглянулся на абеттора. Его младший товарищ теребил рукав своей бурой хламиды.
— Надеюсь, ты скажешь, что это помехи, — произнес архрегент.
Абеттор фыркнул:
— А что еще это может быть?
— Звучало очень похоже на крик, Муво.
Абеттор попытался изобразить улыбку, однако вышло не слишком удачно. Что касается пожилого архрегента, слух с недавнего времени начал его подводить. Оба они знали, что Муво приходится неоднократно повторять свои слова, чтобы регент расслышал их правильно.
— Думаю, это были помехи, — снова сказал абеттор.
— Возможно.
Старик провел рукой по редеющим седым волосам и вздохнул.
— И все же, если эти джентльмены не восстановят связь в течение часа, мне хотелось бы отправить поисковую команду. Ты слышал, как силен ветер, Муво. Если они упали с тех утесов…
— Тогда они уже мертвы, сэр.
— Или нуждаются в помощи. Но мертвыми или живыми, мы их вернем.
В эту секунду он почувствовал странный прилив энергии. Пылевые равнины забрали слишком многих из них за прошедшие годы, а Эрухо и Мейда можно было найти в течение нескольких дней, если бури действительно обождут хоть немного.
Вокс снова затрещал, словно при настройке каналов. Абеттор ухмыльнулся — торжествующе, но безрадостно. Архрегент улыбнулся в ответ.
— В самом деле, помехи. В этом раунде ты выиграл, — сказал пожилой человек.
Однако его пальцы застыли в нескольких миллиметрах от ручки настройки. Голос, прохрипевший из динамиков, не принадлежал человеку. Он был слишком низким, слишком гортанным, слишком холодным:
— Вы никогда не должны были заселять этот мир. Наш позор принадлежит только нам. Наши Когти вновь очистят Тсагуальсу от жизни. Прячьтесь в своих городах, смертные. Заприте двери, приготовьте оружие и ждите, пока не услышите наш вой. Этой ночью мы придем за вами.
V ЧИСТАЯ ВОЙНА
Даннихен Мейд отметил свой пятьдесят восьмой день рождения месяц назад, что по меркам Даркхарны делало его практически долгожителем. В его костях накопилось столько песка после всех этих лет на пылевых равнинах, что больно было и двигаться, и лежать неподвижно. В последние дни он занимался в основном вторым.
Равнины изрядно потрепали старика за долгие годы. На коже оставались трещины, вскоре превращавшиеся в язвы. Потом силикоз легких от пыли, попадавшей через рот и нос, и, как результат, потеря легочной ткани от некроза или инфекции, после чего ты начинал при кашле отхаркивать кровавую мокроту.
Больные глаза — тоже вечное несчастье. Из них постоянно текло, но каким-то образом они еще и постоянно сохли. Зрение ослабло из-за частичек песка, вечно лезущих под веки. Да и слышал он тоже неважно. Лишь Императору известно, во что жесткая, как наждак, пыль за десятилетия превратила его ушные канальцы, но, когда сердце старика билось чаще, а кровь бурлила, все казалось приглушенным и расплывчатым, словно он глядел на мир из-под воды.
Но сильнее всего болело сердце. Через несколько минут ходьбы оно начинало судорожно биться и колотьем напоминать о себе хозяину.
В общем, он имел все основания для жалоб, но жаловался очень редко. Даннихен Мейд был не из тех, кто тешит свои болячки. И все же он попытался отговорить Ривалла от жизни на равнинах. Увы, уговоры не сработали. Все было почти так же, как тогда, когда собственный отец Даннихена отговаривал его теми же самыми словами. Давным-давно, до всех этих болей и недомоганий.
Старик как раз снова вернулся мыслями к тому дню, когда городские сирены взвыли разноголосым хором.
— Вы, должно быть, шутите, — вслух произнес он.
Бури начались в этом году чертовски рано. Ривалл говорил в последний раз, что у них в запасе еще пара недель или даже месяц.
Даннихен с усилием стащил себя с кушетки, служившей ему кроватью. Оба колена треснули, так что пришлось втянуть воздух сквозь сжатые зубы. Коленные чашечки отозвались болью, словно в них впилась сотня иголок. «Скверно, скверно. Старость — не радость».
Мимо окна скользнула тень. Старик поднял голову как раз в ту секунду, когда кулаки забарабанили по панели из ДСП, заменявшей дверь.
— Трон треклятого Императора!.. — прокряхтел он.
Коленные суставы снова запротестовали, но Даннихен уже стоял на ногах и шагал к двери, игнорируя их протесты.
По другую сторону двери оказался Рому Чайзек. Что интересно, Рому Чайзек был при оружии. Видавшая виды гвардейская лаз-винтовка явно появилась на свет еще в прошлом тысячелетии, однако, будучи патрульным улицы Юг-43, ниже перекрестка Север/Юг-55, Рому мог брать оружие на дежурство.
— Собрался поохотиться на пыльных кроликов? — почти захихикал Даннихен, махнув на винтовку. — Вроде рановато для отстрела мародеров, парень.
— Сирены.
Рому едва дышал. Очевидно, он примчался сюда бегом по грязному переулку, который в этом районе приземистых блочных построек мог считаться улицей.
— Сезон штормов начался рано.
Даннихен высунулся из двери, но взглянуть на небо мешала зубчатая линия крыш Санктуария. Из домов выбегали целые семьи и суматошно носились по улице во всех направлениях.
Рому тряхнул головой.
— Приди в себя, ты, старый глухой идиот! Двигай за мной в подземное убежище.
— И не подумаю.
Дом Мейда выдержал все прошлые Серые Зимы, как и большая часть построек в этом районе города. Южному сектору, от 20-й до 50-й, достались лучшие армейские посадочные модули в День Падения. Броня пришлась очень кстати, когда речь заходила о самых сильных пыльных бурях.
— Послушай меня. Это не шторм. На архрегента напали.
В первую секунду Даннихен не знал, что делать, — то ли рассмеяться, то ли вернуться обратно в кровать.
— На него… что?
— Это не шутка. Он может быть уже мертв или… Или еще хуже. Ну же! Посмотри на небо, сукин ты сын!
Даннихен уже видел прежде такой же страх, что плескался сейчас в глазах Рому. Видел на лицах тех, кто работал вместе с ним за пределами городских стен. Животный ужас заблудиться на равнинах, потерять направление, когда обрушится пыльная буря. Беспомощность — подлинная и абсолютная беспомощность — была написана на лице человека, превращая его черты в уродливую болезненную гримасу.
Он посмотрел на запад, туда, где за рядами рукотворных сталагмитов — городской линией крыш — тусклый оранжевый отблеск освещал вечернее небо и далекую башню архрегента.
— Кто? — спросил он. — Кому понадобилось нападать на нас? Кто хотя бы знает, что мы здесь? Кому есть до этого дело?
Рому уже сорвался с места и смешался с толпой. Даннихен увидел, как замотанная тряпками рука патрульного протянулась и подняла упавшего мальчишку, а затем швырнула его в плотную гущу тел.
Даннихен Мейд подождал еще секунду, прежде чем развернуться и поволочить свои больные колени и артритные руки обратно в дом. Когда он вышел снова, то нес собственную лаз-винтовку — и эта работала без сучка без задоринки, благодаря уходу. Он использовал ее в те дни, когда завязал с предсказанием бурь и поступил добровольцем в патрульную службу, отстреливая мародеров во время Серых Зим.
Он держался сбоку от людского потока. Все спешили на север, а он упрямо шагал на восток. Если на архрегента напали, убегать и прятаться он не станет. Никто не скажет, что Даннихен Мейд уклонился от своего кровавого долга.
Бывший патрульный бросил вниз быстрый взгляд, лишь для того чтобы проверить лаз-винтовку. В эту секунду он и услышал дракона.
Люди, все как один, закричали и пригнулись, прикрывая руками головы, когда зверь с ревом промчался над ними. Они с ужасом смотрели вверх, а грохот разрывал их барабанные перепонки. Только Даннихен остался стоять, как стоял. Его слезящиеся глаза расширились от страха.
Дракон, черный на фоне серого неба, с ревом несся на воющих… турбинах. Нет, не дракон. Летучий корабль. Боевой катер. Но на Даркхарне ничего не летало уже целые столетия! Толпа захлебывалась криком. Тощие родители несли на руках еще более тощих детей, пряча глаза.
Корабль дернулся и завис над ними. Из его дюз вырвалось пламя, ветер хлестнул песком по бронированной обшивке. Собственная инерция катера не дала ему остановиться и поволокла дальше по воздуху, пока вихрь яростно стегал его темный корпус. Горбатый нос судна, казалось, нацелился на перепуганных людей внизу — но вот корабль неспешно развернулся. Дома зашатались и растрескались, когда двигатели загрохотали, швырнув катер через полнеба. Он скрылся вдали в мгновение ока — Даннихен едва успел моргнуть.
Старый патрульный сорвался с места, забыв о боли в суставах.
— Пропустите меня, — говорил он, когда надо было освободить дорогу, хотя толпа расступалась и мчалась в противоположном направлении и без всяких просьб с его стороны. Катера им было более чем достаточно.
Он миновал три улицы, прежде чем колени сдались. Даннихен прислонился к шаткой стене, проклиная иглы в суставах. Сердце вело себя не лучше — оно отчаянно стучало, и грудь словно стянули скобами. Даннихен треснул кулаком о грудину, как будто гнев мог охладить разгорающееся пламя.
Оранжевые отблески в тучах стали ярче. Пожары в городе распространялись.
Он перевел дыхание и принудил колени к повиновению. Колени дрожали, но подчинялись, и Даннихен заковылял вперед на трясущихся ногах. Он прошел еще две улицы, прежде чем вынужден был остановиться и снова отдышаться.
— Слишком стар для этих глупостей, — прокашлял он, привалившись к стенке суборбитального транспортника класса «Арвус», теперь служившего домом для какой-то семьи.
Броня Легионес Астартес издает очень характерный шум — громкий и яростный гул невероятной энергии, запертой и ждущей своего часа. Сочленения доспеха, не покрытые керамитом, все же армированы для защиты от повреждений и наполнены сервомоторами и пучками искусственных волокон, имитирующих живую мышечную ткань. Они воют и взрыкивают даже при мельчайших движениях, от наклона головы до сжатия кулака.
Ничего этого Даннихен Мейд не слышал, несмотря на то что все происходило лишь в паре метров от него. Старый патрульный еще пытался отдышаться. Кровяное давление поднялось, и Даннихен был глух ко всему, кроме лихорадочного стука собственного сердца.
Он видел, как улица пустеет по мере того, как люди разбегаются. Многие оглядывались на него, широко распахнув глаза и раззявив рты в криках, которых он не слышал. Зубы у него отчего-то заныли, и заболели десны. Где-то под веками нарастала дрожь, словно неподалеку пульсировал сильный инфразвук. Даннихен не мог его слышать, но чувствовал, словно непрошеную ласку.
Старик моргнул, чуть облегчив раздражение в слезящихся глазах, и только тут поднял голову. Когда он увидел то, что сидело, скорчившись, на крыше транспортника, истончившиеся стенки сердца наконец-то не выдержали.
Существо было облачено в древнюю боевую броню из керамитовых пластин цвета полуночи. На пластинах когтями были выцарапаны зигзаги молний. Скошенные рубиновые глаза уставились на него из глазниц череполикого шлема. Из громоздкого доспеха торчали шипы и гребни, влажно поблескивающие в лунном свете. Тварь была покрыта кровью от наличника и до подошв тяжелых ботинок.
К его наплечнику за волосы были привязаны три оторванные головы. Кровь все еще стекала из разодранных шей.
Даннихен уже рухнул на колени. Его разорвавшееся сердце потеряло ритм и вместо крови перекачивало одну боль. Странным образом к умирающему вернулся слух.
— У тебя инфаркт, — сообщила ему горбатая фигура низким и бесстрастным голосом, напоминавшим рокот чудовищного механизма. — Грудь и горло сдавило. Вздохнуть не получается. Это было бы забавно, если бы ты боялся меня, но ведь ты не боишься? Как необычно!
Даннихен, несмотря на боль, поднял лаз-винтовку. Существо нагнулось и вытащило оружие из рук умирающего, как будто отнимая игрушку у ребенка. Не глядя, воин раздавил ствол винтовки в кулаке, смял его и отшвырнул в сторону.
— Считай, что тебе повезло.
Существо снова протянуло руку и подняло старика за седые космы.
— Твоя жизнь оборвется через пару секунд. Тебе никогда не узнать, каково очутиться в яме и быть освежеванным.
Даннихен выдохнул один нечленораздельный звук. Он обмочился, не чувствуя этого и не понимая, что на пороге смерти теряет контроль над собственным телом.
— Это наш мир, — сказал Меркуций умирающему человеку. — Вы никогда не должны были приходить сюда.
Торе Сич было семь лет. Ее мать работала на подземной гидропонной плантации, отец учил детишек сектора читать, писать и молиться. Ни мамы, ни папы не было рядом уже несколько минут — с того момента, когда они велели ей дожидаться в единственной комнате, служившей домом их семье, и выскочили на улицу.
Девочка слышала, как все бегают и кричат снаружи. Городские сирены громко завывали, но перед этим не звучало штормового предупреждения. Обычно родители давали ей несколько дней на то, чтобы собраться и подготовиться к переселению в убежище, и это было до воя сирен.
Они не могли бросить ее здесь. Не могли убежать с остальными и оставить ее одну.
Рычание возникло где-то далеко, но приближалось с каждым ударом сердца. Это было рычание пса — злой собаки, которой надоели пинки прохожих. За рычанием последовали шаги. Что-то заслонило бледный свет в ее окошке, и девочка натянула тонкое одеяло повыше. Она ненавидела это покрывало. В нем жили блохи, оставлявшие на коже жгучую сыпь, но без него было слишком холодно. А теперь ей требовалось спрятаться.
— Я вижу тебя там, — произнес раскатившийся по комнате голос.
Низкий рычащий голос с трескучими нотками, словно у ожившего машинного духа.
— Я вижу тепло твоих маленьких рук и ног. Я слышу биение твоего маленького сердца. Я чувствую твой страх, и вкус его воистину сладок.
Шаги приблизились, и кровать задрожала. Тора крепко зажмурилась. Покрывало прошелестело по коже — кто-то сорвал его с девочки, и теперь ей было холодно.
Когда холодная железная рука схватила ее за лодыжку, Тора отчаянно позвала родителей. Тень сдернула ее с кровати, держа в воздухе вверх ногами. Девочка увидела, как быстро сверкнул длинный серебряный нож.
— Это будет больно, — сказал ей Кирион. Его красные глаза смотрели на нее без выражения, без проблеска жизни. — Но долго не продлится.
Геррик Колуэн столкнулся с одним из них, когда вернулся за пистолетом. Поначалу Геррик решил, что улица пуста. Однако он ошибся.
Поначалу он увидел огромную фигуру — почти на метр выше обычного человека, в шипастых доспехах, вынырнувших из самых глубин мифологии. Через плечо гиганта было перекинуто освежеванное и окровавленное человеческое тело. Кровь темным потоком струилась на пластины брони. Еще три трупа воин тащил за собой по пыльной улице, прикрепив к цепям, продетым сквозь позвоночники. Все тела были освежеваны с той же грубой поспешностью — кожа содрана рваными лоскутами. Сейчас грязь покрывала останки второй кожей. Пепел серой пленкой облепил обнаженные мышцы.
Геррик поднял пистолет. Это был самый храбрый поступок в его жизни.
Вариил обернулся к нему — в одной руке окровавленная хирургическая пила, в другой богато изукрашенный болтерный пистолет. Между человеком и Астартес прокатился раскат грома.
Что-то ударило Геррика в живот с силой мчащегося грузовика. Он даже не смог вскрикнуть, потому что воздух мгновенно выдавило из легких. И не успел упасть, прежде чем болт у него в кишках сдетонировал, разорвав его на части в яростной вспышке света.
Боли не было. Он увидел, как кружатся звезды, как рушатся дома, и погрузился в черноту в ту же секунду, когда его безногий труп шлепнулся посреди пыльной улицы. Жизнь в глазах смертного угасла еще до того, как его череп треснул, выплеснув содержимое в грязь. Он был уже давно мертв, когда Вариил принялся сдирать с него кожу.
Амар Медриен замолотил кулаками по запертой двери:
— Впустите нас!
Вход в убежище, приписанное к трем улицам их субсектора, находился в подвале «Точильного станка» — дешевой забегаловки, располагавшейся как раз на перекрестке трех улиц. Амар никогда не пил там и, вообще, провел в баре больше пяти минут единственный раз в жизни. Это было во время Серой Зимы четыре года назад, когда большинству жителей его района пришлось три недели просидеть под землей, пока пыльные бури терзали их дома.