Они стояли и смотрели, оба с одинаковым выражением на лицах – не могли понять, что происходит, и, зачумленные сном, перебирали в уме возможные версии.
– Что вы делаете? – наконец спросил адвокат, когда я уже подумал, что матушка переборщила со снотворным, и они так и уйдут, решив, что мы им снимся.
– Принимаем душ, – объяснил Кортик. – Вы все заснули, нам стало не по себе, я и сказал – а не принять ли нам душ, да, Атила?
– Точно, Икар!
Я очень редко называю его по имени, но согласитесь – это был особый случай.
– Пойдемте, это у мальчиков нервное, – определила матушка.
– А почему одетыми? – успел изумиться адвокат, пока она его совсем не оттащила от двери.
– А мы вам не извращенцы какие-нибудь! – крикнул Кортик.
В пять утра позвонил мобильник адвоката. Он, выспавшийся и бодрый, к этому времени успел принять душ и позавтракать. Выслушав сообщение, собрал всех в гостиной. Пошатывающийся Кортик и я, не в состоянии держать голову ровно, явились последними.
– Хочу сообщить, что Энгель Кох умер от раны в голове, нанесенной тупым предметом. Вероятней всего, рогом зубра.
Поскольку после такого сообщения никто долгое время не проронил ни слова, адвокат разъяснил:
– Его убила голова зубра, понимаете? Она свалилась ему на голову! – Для убедительности адвокат изобразил руками нечто объемное над своей макушкой, а потом надвинул это на лицо.
– Я ничего не понимаю, – созналась матушка. – Откуда там мог взяться зубр?
– Не зубр, а его голова! Она висела на стене и от выстрела упала на Энгеля Коха.
– Его так зовут? – спросил я. – Энгель?
Вероятно, своим вопросом я рассердил адвоката – он надеялся на более живую реакцию после своего сообщения.
– Кого? – удивленно спросил Кортик.
Адвокат встал и потребовал у всех максимальной концентрации внимания. Он еще раз повторил про голову зубра, которая свалилась на голову немца и пробила ее своим коротким закругленным рогом.
– Но я же стрелял?.. – не совсем уверенно произнес Кортик.
– Ты стрелял в зеркало. Вернее сказать, в отражение человека в зеркале. Но даже в отражение не попал. Ты попал в металлическую раму зеркала, пуля срикошетила и сбила со стены голову зубра. Она упала на Коха, стоявшего у книжной полки рядом с зеркалом. Икар, ты понимаешь, что я говорю? Тогда скажи что-нибудь. – Адвокат устал от разъяснений.
– Меня посадят? – спросил Кортик.
– Не говори ерунды! – возмутился адвокат.
– Но кого-то же должны посадить, правильно? – заметил шофер. – Или сработаете несчастный случай? Не получится. Ваш сын готовился заранее – пулю плавил, а это, если не ошибаюсь, тянет на преднамеренное.
Адвокат уставился на него с выражением брезгливости. Кортик удивился – словами о пуле шофер ему напомнил главное.
– Значит, я его не убил? – агрессивно поинтересовался он.
– Не убил, успокойся. – Матушка подошла, обхватила его голову и поцеловала в макушку.
– Значит, он жив!
– Нет, он умер, его убил зубр. – Она продолжала гладить Кортика, выразительно посмотрев на адвоката.
Кортик вырвался и крикнул:
– Вы не понимаете! Вампир – жив. В него же не попала серебряная пуля!
– Икар, мы уже выяснили, что сосед отлавливал и убивал животных не потому, что был вампиром, – медленно произнес адвокат, пока матушка пыталась усадить Кортика. – А потому, что был таксидермистом. Ну? Вспомнил?
– А! Да… – Кортик сник, сел и растекся на стуле.
– Тогда… – Адвокат посмотрел на часы. – Впереди у нас тяжелый день, а оба молодца засыпают, можно сказать, на ходу. Хотелось бы обговорить основные аспекты наших бесед с представителями власти. Вам, Павел Игнатьевич, тоже придется давать объяснения по поводу наличия у моего сына вашего «браунинга».
– Да уж никуда не деться! – хмыкнул шофер.
– Хотелось, чтобы вы делали это осторожно, хорошо обдумывая все, что собираетесь сказать.
– Все, что вам хочется от меня поиметь, мы можем обсудить в приватной беседе и на моих условиях.
Это было сказано на пределе возможной в присутствии моей матушки наглости. Конечно, она не выдержала:
– Да как ты смеешь так разговаривать с уважаемым человеком? Думаешь, если я тебя кормлю в его доме, ты имеешь право на шантаж?
Шофер отреагировал с азартом скандалиста:
– Помолчала бы. А то придется объяснить, как ты со своим дядей пробралась в этот дом и зачем!
Теперь я не выдержал. Крепко обхватил запястье матушки, чтобы та помолчала, и дал совет шоферу. Совсем, кстати, неплохой.
– Павел Игнатьич! Прежде, чем будете давать показания, потрудитесь объяснить адвокату ваши отношения с Энгелем Кохом – что такое вас с ним связывало, и зачем вы установили камеры в Надоме. Тогда адвокату легче будет выстроить линию вашей защиты, понимаете?
Адвокат в озарении посмотрел на шофера, тот – на меня, я – на матушку, и смотрел, пока не дождался, когда она выдохнет из себя нереализованную ссору и кивнет: ты все правильно сказал.
Кортик из всего мною сказанного понял только свое, заветное. Он вскочил и набросился на шофера, крича:
– У тебя были отношения с немцем?! Скотина, ты ловил для него животных? Он тебе платил за это, да? Платил?.. Это ты их убивал?
Шофер от неожиданности сначала закрылся руками, потом пошел в наступление. Матушка и адвокат бросились к ним.
Я отъехал в сторону, чтобы меня не подмяла под себя образовавшаяся куча мала.
Немец имел двойное гражданство, дом в Калининграде – чуть ли не родовое гнездо, и помимо изготовления чучел занимался скупкой и продажей драгоценностей, что подразумевало определенный уровень связей в определенном обществе. Все это в совокупности очень осложнило позицию Кортика на суде. Адвокату стоило больших усилий добиться условного приговора, и то благодаря заключению психиатрической экспертизы.
Мне было строго-настрого запрещено отвечать на звонки бабушки Соль, а она за весь судебный месяц так и не позвонила.
Кортику назначили сеансы психоанализа, шофер уволился, и никаких сведений о нем у адвоката я выудить не мог.
Дядя Моня в очередной раз затеял жениться. Нам с матушкой было не до свадьбы. Мы скучали по Кортику.
Наступил день, когда он вернулся в Надом. Больше месяца Кортик прожил в Москве вместе с отцом, посещая через день психоаналитика. Вернулся какой-то странный, пришибленный и злой. Матушка сказала, что такое бывает с подростком, если его внезапно подселить к двум незнакомым маленьким детям. Для ускоренной реабилитации своего любимца она испекла песочный пирог со сливами, сделала творожный пудинг с изюмом и приготовила курицу в майонезе с чесноком.
Первая половина дня прошла чудесно – мы не выходили из-за стола. Шел тихий моросящий дождь, достойно дополняя уютным шуршанием наше счастье. Матушка слегка музицировала на старом рояле. Кортик не спеша ел – часа три-четыре с небольшими перерывами – постепенно добрел и уже снизошел до улыбки, от которой моя матушка тут же пустила слезу. Я случайно посмотрел в открытое окно и увидел, как из подъехавшего «бумера» выходит Павел Игнатьевич и идет к Черной даче.
Кортик заметил выражение моего лица и тоже подошел к окну.
– Ну что еще? – озаботилась и матушка, видя, как мы застыли истуканами. Бросила мучить инструмент и тоже подошла.
Мы все трое задержали дыхание и стало тихо-тихо. Мне даже показалось, что я слышу, как с шорохом, похожим на шум дождя, шевелятся волосы у меня на голове – они приподнимались.
На пороге Черной дачи стоял… коренастый приземистый человек с обширной плешью от лба до затылка и в круглых очках на остром носу. Он смотрел не на подходившего шофера – он свирепо уставился на наши окна, сложив сочный рот в куриную гузку и покачиваясь с пятки на носок. Чтобы мы не сомневались, что перед нами настоящий хозяин Черной дачи, немец вырядился в те самые вельветовые широкие брюки, в которых приходил за мертвым петухом, а поверх теплой байковой рубашки была надета… правильно, та самая безрукавка. На ногах, естественно, мягкие тапочки в клетку.
– Как это… может быть? – прошептал Кортик.
– Господи Иисусе!.. – перекрестилась матушка.
При мне она сделала это впервые.
– Я же говорил, что вампир не умер! – Кортик бросился к выходу.
Матушка не успела его догнать. Когда она выбежала на порог, Кортик уже открывал багажник «бумера», на котором подъехал шофер.
– Нет, Икар! – крикнула она, заметив в руках Кортика охотничье ружье.
Тут я вспомнил, что Кортик мне говорил, будто шофер всегда возит с собой ружье.
На ее крик шофер обернулся и, заметив, что Кортик уже прицеливается, бросился к немцу.
Выстрел. Слишком громкий в тихо шуршащем полдне. Шофер бросился на немца, закрывая его собой, и они свалились в большой куст шиповника у крыльца. Матушка моя тоже упала – нет, не в обморок, просто от страха и невозможности помешать у нее отказали ноги. Кортик упал на спину, поскользнувшись на мокрой траве, – для него отдача при выстреле была слишком сильной. Итак, передо мной в перспективе окна оказалось четверо лежащих на земле людей, ружье на траве и «бумер» с открытым багажником.
Я выехал во двор и попросил матушку подняться. Она сходила к дороге и помогла Кортику встать. Тот был в полной прострации. Матушка спешила – парочка мужчин уже почти выбралась из шиповника и эмоционально освобождалась от застрявших в одежде и теле колючек.
Когда матушка почти довела Кортика до нашего дома, на дорогу вышла соседка и громко поинтересовалась, «когда все это безобразие закончится?» Она говорила, что живет в приличном месте и что с незапамятных времен здесь никто ни в кого не стрелял.
Адвокат приехал через полтора часа. К этому времени на дороге перед домом образовался небольшой затор из иномарок. Милицейская машина – «Мерседес» – была самой ярко раскрашенной из пяти. Самой большой – желтый реанимационный фургон, который, вероятно, прибыл для оказания помощи жертве покушения.
Дежавю – я смотрю, как адвокат находит старшего из милицейских чинов, заходит в дом к немцу, выходит оттуда (быстрее, чем в прошлый раз), беседует с врачом «Скорой помощи», потом идет в Надом. Ни слова не говоря, берет сына за руку, выводит на улицу и… загружает его в желтый фургон.
Когда фургон отъехал, я испугался. Может быть, это была замедленная реакция на выстрел, в момент которого я всего лишь обалдел и ждал, чем все закончится. А может быть, я почувствовал подкравшуюся извне опасность. Впервые в жизни – не от собственного тела.
После того как Кортика вывели из дома, матушка выпила две стопки водки, ушла в свою комнату и, к моему удивлению, вышла через полминуты в приличной одежде – юбка, блузка и жакет. Уж не знаю, зачем она сбросила шкурку, в которой только и чувствовала себя хорошо, – старый халат. Может, она тоже почуяла опасность, а может, просто приготовилась к решающему разговору и скорому отъезду.
Когда адвокат вернулся в дом, я пожалел, что не удрал из столовой и не заперся в своей комнате. На его лицо страшно было смотреть.
Он сел за стол, опустив голову, сидел так и тяжело дышал. Матушка, не дождавшись предполагаемого скандала, налила ему водки.
– Я за рулем, – покачал головой адвокат.
– Выпей, – проникновенно сказала она. – Ты выпей, а к нам едет дядя Моня. Он тебя потом отвезет, куда скажешь.
Очнувшись от ее «ты», адвокат поднял голову, удивился, осмотрев матушку в непривычной одежде, и залпом выпил.
Выждав минуты три, матушка повторила процедуру. Адвокат опять покачал головой – «за рулем», она тихо сказала «выпей, дядя Моня отвезет», отец Кортика кивнул и выпил.
После третьего «выпей» и последующего уже знакомого диалога, кое-что изменилось.
– Закуси. – Матушка подвинула к адвокату тарелку.
Я перевел дух – мне вдруг показалось, что я попал в карусель со стопкой водки и «выпей – за рулем – дядя Моня отвезет».
Закусив, адвокат более осмысленно осмотрел нас.
– Значит, дядя Моня скоро подъедет? – констатировал он. – Это хорошо. Он сможет вас отсюда вывезти.
– Как скажешь, – заметила на это матушка.
– Ребята, вы не поняли. Вам нужно делать ноги. Вы в опасности. Сына я спрячу, а вы уж постарайтесь сами как-нибудь. Атилу могу поместить в закрытую психиатрическую лечебницу к Икару. Это все, что я могу.
– Спасибо большое – не надо, – бесстрастно сказала на это матушка. – Откуда исходит опасность?
– Оттуда, – адвокат кивнул в окно на Черную дачу.
– Ну уж с этим я как-нибудь справлюсь, – заметила матушка. – Я не верю в вампиров. Должно быть какое-то объяснение появлению тут двойника.
– И оно есть, – кивнул адвокат. – Это не убитый ранее Энгель Кох. Это его брат-близнец – соответственно, тоже Кох, по имени Генрих. Вот что страшно.
Он опьянел не сильно, только речь замедлилась.
– Что же тут страшного? – спросила матушка.
– А то, что он приехал за чучелом собаки.
Я вздрогнул.
– В принципе, – разъяснил адвокат, – он сказал, что приехал забрать все чучела для какой-то выставки в Америке, но особенно ему дорого чучело пуделя, хотя все изделия дорогие. Тебе это о чем-нибудь говорит? – Он посмотрел на меня измученным взглядом.
Я опустил глаза.
– Не скажешь? Обидно. Потому что я все могу понять, но только не то, что еще один ювелир приезжает в этот черный дом, и все, что ему нужно, – это чучело нашего пуделя. Вот в чем зловещая загадка. Атила, – адвокат подался ко мне через стол, – как вам в голову могло прийти такое?
– Какое – такое? – занервничала матушка.
– Этот новый Кох уверяет, что в ночь убийства, после того как все исполняющие службы уехали и на улице осталась только машина с двумя охранниками, наши неразлучные друзья пробрались на Черную дачу и похитили чучело пуделя.
– Зачем?! – вскрикнула матушка.
– Ну, это ясно, зачем: похоронить! – крикнул адвокат, потом добавил менее уверенно: – Если я, конечно, еще что-нибудь понимаю в нынешних подростках.
– Да откуда он знает, что это были наши мальчики? Как это – пробрались? Они что – двери взламывали? – не верит матушка.
– Вот именно этим я и поинтересовался. И получил от охраны подтверждение, что к прибытию следственной бригады на следующий день все двери были в порядке, печати на месте. Это важно как юридический факт. Но я же знаю, что они это сделали. Что скажешь, Атила?
Я молчал, не поднимая глаз.
– Зря ты мне не доверяешь. Я же должен как-то выстроить опровержение.
Тут я поднял голову и посмотрел адвокату в лицо:
– Пусть сначала скажут, что у них на нас есть. Это первое. И второе. Пусть этот новый Кох обоснует свое требование выдачи останков Улисса. Он называет это дорогим изделием, а я – останками, над которыми надругался его брат после преднамеренного похищения. Кому принадлежала собака? Мне. Я имею преимущественное право на ее останки.
– Браво… – прошептал адвокат грустно и попросил: – Поклянись, что вы утащили чучело только с целью похоронить.
– Клянусь, – не раздумывая, ответил я.
– Никаких поисков кладов, сокровищ, никаких переговоров с бабушкой Соль у вас перед этим не было?
– Не-е-ет, – протянул я изумленно. – Почему вы это сказали?
– Почему я сказал? – хмыкнул адвокат. – Моя теща притащила свою яхту в порт Калининграда, того самого Калининграда, в котором братья Кох имеют родовой замок. Да, представьте себе – замок, или то, что от него сохранилось. Так или иначе, но десять лет назад они выкупили за копейки эти развалины и последнее время занимались их восстановлением. Он меня еще спрашивает!.. Что я могу подумать, когда моя теща ставит яхту в порту того самого города, в котором Кохи реставрируют замок, а мой сын здесь, под Москвой, целенаправленно их отстреливает?!
– Не кричи! – повысила голос матушка. – Это может быть стечением обстоятельств.
– Не может, – категорично заявил адвокат. – Около трех лет назад Кох-таксидермист организовал подводные поиски в предполагаемом месте затопления «Германика». Это ничего тебе не напоминает? – ехидно поинтересовался он у меня. – Газету, например, которую Нина Гринович предъявила в сорок пятом НКВД как важную информацию о предполагаемом рейде «Германика».
Я задумался.
– Вы достаточно осведомлены о наших расследованиях судьбы Нины Гринович. Хочу напомнить…
– Да, я сам подсунул тебе эту чертову бумажку из сейфа и кляну себя теперь последними словами! – крикнул адвокат.
Поскольку мы с ним к этому моменту выдали друг другу всю (или почти всю) имеющуюся информацию и теперь просто погружались в эмоции, я предложил следующее:
– Давайте позовем сюда шофера и спросим, чего хочет Кох и что у него на нас есть.
Адвокат достал телефон.
– Если он не сменил номер. Если сменил, я не пойду его сюда звать.
– Я пойду! – сказала матушка. – Осталось полкурицы и часть пирога. Никуда не денется – прибежит как миленький.
Шофер ответил на звонок.
Он вошел – погрузневший, с отекшим лицом. Вопреки нашим ожиданиям, не хамил и не угрожал. Он сам выглядел как замученный угрозами человек. И первое слово, которое произнес в Надоме, было «братцы».
– Братцы, чучело мальчишкам придется вернуть или сказать, где его спрятали. Вы не представляете, во что влезли.
Адвокат почти дословно, только добавив парочку профессиональных терминов, выдал ему мою теорию о преимущественном праве на чучело, как на останки любимой собаки, убитой таксидермистом.
– Тем более что нет доказательств присутствия мальчиков в ту ночь в доме, – закончил адвокат.
– Камера у входа зафиксировала, что они там были, – сказал шофер. – Именно в ту ночь. Не позже и не раньше.
– У входа? – вырвалось у меня.
– Именно. – Шофер посмотрел осуждающе. – В подробностях. Икар донес тебя на спине и посадил на крыльце. Припоминаешь? Не хочешь рассказать, что было дальше?
Я молчал, соображая, где еще могли быть камеры на Черной даче. Предположим, что камера у входа, передающая изображение на монитор в коридоре, как и в Надоме, была всего одна.
– Не хочешь, – вздохнул шофер. – А давай на минуту представим, что скажет о той ночи Икар, которого обязательно допросят даже в закрытом лечебном заведении – немец умеет добиваться своего. Естественно, в присутствии назначенного адвоката! – злорадно добавил он. – А?