- Похоже. А кривоносый, наверно, обычный наркоша. Знал, что здесь распространитель живет. А у самого, видно, ломка... Да вы на его губы посмотрите, товарищ капитан! Все в порошке. Он таблетки лопал...
- Ничего я не лопал! - огрызнулся Топор.
К лицу капитана всплыла книжица с потертой зеленой обложкой. "Свидетельство о рож...е," - прочел то, что осталось на ней, Топор. Книжечку держал волосатыми пальцами рыжий омоновец. У него было лицо именинника.
- Где надыбал?! - удивился капитан.
- В шкафу. Под тряпками... Помните физиономию?
- Вот гад!.. Значит, он здесь обретается! Мы его полгода ищем, а он тут спокойненько обретается.
- Дед говорит, он в отъезде.
- Да слышал я!
Топор мрачно смотрел на омоновцев, копающихся во второй сумке и
жалел себя. Ничего у него толком в жизни не получалось. Если бы не
Жанетка, он бы и тех денег, в Москве, ни копейки не заработал. Вот
не шли к нему деньги - и все. Может, просто рановато по возрасту.
Как там говорят? В двадцать лет удачи нет и не будет, в тридцать лет ума нет и не будет, в сорок лет денег нет и не будет.
Чуть позже Топор вспомнил, что в русский дартс он все-таки кое-что подрабатывал, и ощущение собственной ущербности стало чуть слабее. Горьким глотком слюны Топор сглотнул только сейчас пришедшее к нему напоминание, что он - именинник. Ему исполнилось двадцать семь. Про ум еще, вроде, спрашивать рано. Про удачу поздно.
Дни рождения начинаются на рассвете. У Топора были, скорее, сутки рождения. Настенные кварцевые часы с неврастенично дергающейся секундной стрелкой отсчитывали четвертый час ночи. День рождения еще не начался, но сутки уже давно шли. И это ощущение приближающегося рассвета, приближающегося дня рождения бросило Топора сквозь стену из омоновских бронежилетов.
Плечом он пробил ее, вылетел в узкий коридор, боднул в грудь пришедшего по вызову в квартиру участкового, щупленького узколицего лейтенантика, и загрохотал пудовыми кроссовками по ступеням... Он не видел, как вылетел на балкон капитан и закричал курящим у автобуса двум омоновцам:
- Ловите его на входе!
Он слышал только грохот подошв преследователей, раскалывающий дом надвое. Топору чудилось, что он оторвался от врагов. Он не подумал о том, что омоновцы на чем-то же приехали.
- Ха-а! - по отмашке сослуживца врезал омоновец дверью по лицу Топора, когда он пытался выпрыгнуть из подъезда.
Серый, тронутый робким рассветом, воздух Приморска качнулся в таких же серых глазах Топора и вдруг рухнул под натиском тьмы. Если в квартире его привалил свет, то теперь - чернота.
- Готов? - заботливо склонился над ним омоновец.
- В отключке, - ответил другой, задрал голову и прокричал со счастьем в голосе: - Мы его задержали, та-ащ капитан!
_
Глава двадцать третья
ГВОЗДЬ НОМЕРА
Просидеть на корточках час может только зек. Или бывший зек. Топор просидел с пяти до девяти утра.
В душной вонючей камере вместе с ним находились еще три парня.
Двое спали прямо на цементном полу, а третий, беспрерывно озираясь, все время что-то выцарапывал на стене. Когда радиоприемник с улицы, еле-еле слышимый через зарешеченное окошко, прошипел о наступлении девяти часов на просторах Приморска, Топор потребовал от писателя:
- Сядь, козел! Не нервируй!
Спина парня дрогнула. Он обернулся медленнее обычного и тихо произнес:
- Слово нельзя убить...
- Можно! - гаркнул Топор. - Щас хрястну по черепу - и убью! Со всеми словами сразу!
- Хочешь, я напишу стихи о тебе.
Костистое лицо парня с фингалом под левым глазом даже не сделало попытки обидеться. Он покатал между ладонями гвоздь так, как скульптор раскатывает глину, и спросил:
- Вот как тебя зовут?
- Толик... Рифма - алкоголик. Меня этому уже в зоне научили. Откуда у тебя гвоздь?
- Оттуда, - вскинув подбородок, кивнул парень на ржавые решетки оконца. - С воли... Вот смотри... Твой час еще наступит, Толя, к тебе вернется воздух воли, и ты заметишь поневоле, что нет на свете горше доли, что нет на свете хуже роли, чем та, где слишком мало боли...
- Это почему же? - удивился Топор.
- А потому, что жизнь изначально - это трагедия. Для каждого. И если ты в пути не изведал боли, если ты все время был счастлив и спокоен, значит ты нарушил великий замысел...
- Чего-чего? - не успел ничего запомнить Топор. - Какой
замысел?
- Мудрость дается только страдавшим. И после приобретения она
тоже дает страдание. Еще большее...
- А если у меня куча "бабок"? - попытался его переубедить Топор. А?.. Если у меня хаза, крутая тачка и полно телок, так почему я должен страдать?
Он вскочил с корточек, неприятно ощутив, что ноги перестали слушаться, и протянул исцарапанную ладонь:
- Дай гвоздь, фраер!
- Я еще это... не дописал поэму...
Топор провел взглядом по клинописи, тянущейся метра на полтора по стене, и пояснил:
- Когда топтун увидит твои каракули, он тебя заставит их зубами соскребать. Врубился, Пушкин? Гони гвоздь!
Дрожащие пальцы поэта выполнили приказ.
- Ладно. Я на воле допишу. По памяти.
- А тебя за что взяли? - удивленно спросил Топор, пробуя гвоздь
на остроту о мозоль на сгибе указательного пальца правой руки.
Точно над мозолем на фаланге того же пальца синела буква "Ж".
Единственную татуировку на своем теле он сделал в память о
Жанетке. И даже не в зоне, а уже на воле. И почему-то очень этим гордился, хотя буква Жанетке не нравилась. Она так и говорила: "Комар какой-то пьяный! Еще и посиневший!" Топор глупо отшучивался:"Он денатурату напился".
- Я ночью на пляже стихи декламировал, - прервал изучение
Топором остроты гвоздя поэт. - Море и ночь внимательно слушали меня. А потом появились сотрудники милиции на машине, стали задавать глупые вопросы, потребовали документы, а я их, как назло, оставил в комнате у хозяйки. Я, знаете, снял недорого. Совсем недорого...
- Стихи, небось, сопливые? - решил Топор. - Про любовь, поцелуйчики и все такое?
- Лучшие стихи на земле написаны именно о любви.
- Фигня это все! Знаешь, какой у меня самый любимый стих? Вот послушай:
Если даже спирт замерзнет,
Все равно его не брошу.
Буду грызть его зубами,
Потому что он хороший!
Бледное лицо поэта покрылось розовыми пятнами. Он смущенно прокашлялся и выдал устную рецензию:
- Это калька со знаменитого стихотворения детской поэтессы Агнии Барто. Причем, вульгарная калька...
- Фраер ты моченый, а не поэт! - ругнулся Топор. - Ничего ты в стихах не понимаешь! Жизни ты не видел! Вот зону не видел?!
- Не-ет.
- То-то! Кто зону не видел, никогда хороших стихов не напишет. Потому как все крутые поэты в тюряге сидели! Что Пушкин, что Лермонтов, что Достоевский...
- Пушкин и Лермонтов не сидели. Они были в ссылках. На югах. Достоевский сидел. Но он вовсе не поэт...
- Много ты понимаешь! Да если ты, фраер, хочешь знать, я...
Рукой Топор рассек воздух, запретил поэту говорить. В стальной двери камеры зашурудили ключом, и он торопливо выпалил:
- Тебя сейчас выпустят. Молчи, не перебивай! Выпустят! Дай мне слово, что ты сейчас же побежишь к моим корешам и расскажешь, где я... Даешь?
- Если речь идет о таком светлом деле, как спасение и...
- Заткнись! - гаркнул Топор. - Запомни адрес...
Он еле успел назвать номер дома. Окрашенное в темно-красную краску чудовище проскрежетало, напомнив о себе, что имеет право называться дверью, и открылось ровно наполовину. В камеру сделали по полшага два милиционера, обвели уверенными взглядами двух спящих задержанных бомжей, бледного поэта, остановились на опухшем лице Топора, и один из них, тот, что поменьше, поседее и покругломордее, радостно изрек:
- Ну, вот мы и свиделись, боксер!
После удара подъездной двери щека Топора перестала дергаться. Это было единственное хорошее событие, произошедшее с момента задержания. Но зато теперь щека опухла, и он ощущал, как ныли верхние скулы.
- Не узнал? - повторил милиционер.
Конечно, Топор узнал майора. Хотя тот человек на улице был в гражданской рубашечке и с пистолетом, а у этого сиротливо лежала на погоне звезда и сдавливал шею проутюженный синий галстук.
- Ну-ка веди его в кабинет к начальнику отделения, - приказал майор другому милиционеру.
- Выходи! - приказал тот.
Заученным жестом Топор сомкнул руки за спиной, ссутулился и в раскачку двинулся мимо майора. Топору очень хотелось почесать красные полосы на запястьях, оставшиеся от наручников, но он упрямо сжимал в правом кулаке гвоздь.
- И-иди шустрее! - пнул его в спину милиционер, и Топор еле устоял, вылетев из камеры в коридор.
Где-то справа ощущался выход из кирпичного здания отделения. Там стояли пять-шесть милиционеров в бронежилетах и с "калашниковыми" наизготовку. Если бы Топора повели вправо, он бы поверил в расстрел. Вот точно бы поверил, хотя и знал, что без суда не расстреливают. Но его повели влево, и уже через полминуты он пожалел, что не вправо.
В комнате с зашторенными окнами стояли люди, которых он не мог
не узнать. На их лицах его автографами заметно выделялись синяки и кровоподтеки.
- Узнали, мужики?! - обрадованно спросил майор переодетых в гражданское милиционеров.
- А то! - ответил за всех двухметровый здоровяк.
Топор что-то не припоминал, чтоб он бил таких высоких. Дотянуться до его физиономии он смог бы только после прыжка на стул. Но стулья на улицу выставляют в похороны. Или на поминки. Возможно, в Приморске такого обычая нет. А в родном Стерлитамаке есть.
- Кто первый? - спросил майор.
- Я, - грустно ответил коротышка с заклеенной переносицей.
- Давай.
Коротышка обошел стол, стоящий посередине комнаты, и резко, без замаха, ударил носком туфли по коленке Топора.
- Больно же! - согнулся бывший метатель мячиков, но никто не обратил внимания, что он сжал коленку как-то странно - кулаками.
- Дай я! - выкрикнул еще один милиционер и с размаху, сочно,
вмял Топору в живот снизу свою пыльную кроссовку.
- Тв-варь! - оттолкнув еще не бившего парня, подскочил к нему двухметровый и кулачищем саданул в висок.
От прыжка у здоровяка заныла натертая пятка, напомнила о себе, и он этой же ногой, будто почувствовав, что и ей хочется отвести душу на беззащитном парне, со всей дури ударил упавшего Топора по бедру.
- Бо-ольно же! - взвыл поверженный.
- А ты наших бил, думаешь, им не больно было?! - вплотную наклонившись к нему, проорал двухметровый.
- Вы только не убейте его, - вяло напомнил о себе майор. - Мы даже его фамилии не знаем...
- Узнаем! - не разгибаясь, брызнул в лицо поверженному двухметровый. Тебя как зовут, красавчик?.. Где тебе так чудненько носик вправили?
- Н-на! - снизу вверх вскинул кулак Топор и с радостью увидел, как проявилась и будто бы лопнула кровью ровная линия на лице здоровяка, протянувшаяся от нижней губы через щеку, глаз и бровь к середине лба.
Боль отшатнула амбала, выпрямила. Двухметровый некрасиво, по-детски мазнул себя по лицу и в ужасе вскрикнул:
- Он порезал меня! Я не вижу левым глазом! У него финка!
Распахнувшаяся дверь преградила ему путь к Топору. Если бы не эта дверь, он бы уже убил его одним ударом ботинка.
- Что тут происходит? - заполнил собою комнату непомерно толстый подполковник милиции.
Рубашка на его животе разошлась, и в щели плавно шевелились густые черные волосы. Подполковник обвел всех мокрыми грустными глазами и остановился на майоре:
- А, это ты, Вадим... Чего тут у вас?
- Глаз... Глаз, - попытался напомнить о себе зажавший ладонью левую щеку двухметровый.
- Учим тут одного, - уже без начальственной строгости произнес майор. - За старые грешки...
- И обязательно надо это делать на территории моего отделения, попрекнул его подполковник и со всхлипом отер пот со лба, щек и всех своих подбородков. - А к себе в городское УВД ты его забрать не можешь?
- Еще не все формальности соблюдены. Его же взяли ночью на гоп-стопе на территории твоего отделения...
- А-а, это тот, что залез в квартиру наркокурьера?
- Да.
- Смотри-ка! Значит, он нам помог обезвредить преступника.
- Ничего он не помог. Курьер в отъезде.
- Гла-аз, - голосом ребенка пожаловался здоровяк.
- Чего у тебя? - не понял подполковник.
Огромная ладонь упала с лица, и подполковник из пунцового стал бледным.
- Н-на, - протянул он здоровяку свой влажный платок. - Вы... вытри.. Глаз же вы... вытек...
- А-а! - рванулся двухметровый к обидчику и ногой стал вбивать и вбивать в него всю свою злость.
Сжавшийся в комок Топор даже не пытался махать в ответ гвоздем. Вряд ли его сейчас спасла бы самая закрытая из всех известных ему боксерских позиций. От ярости нет защиты. Ботинок с каждым ударом будто бы пробивался к сердцу, чтобы футбольнуть его, вышибить из костистого тела Топора.
- Ус... успокойте его, - вяло потребовал подполковник.
Четыре пары рук с трудом оттащили здоровяка от посиневшего Топора.
- Убью!.. Все равно убью!.. Я теперь инвалид навеки!.. Я...
- Не ной! - потребовал майор. - Сделаем, что как бы при исполнении потерял. Тащите его к врачу, - приказал другим милиционерам. - Тащите, а то еще заражение крови схлопочет. Чем он его?
- Гвоздем, - заметил кто-то выпавший из вялых пальцев Топора острый кусочек металла.
И как только прозвучало слово, пальцы напряглись, подвигались и поползли к гвоздю. Носком туфли майор опередил их. Футбольнутый гвоздь перелетел комнату, со звоном ударился о стену и, вернувшись по дуге, упал к ногам подполковника.
- Дежурный! - в ярости заорал он. - Где де...
- Я-а, та-ащ па-а...
На пороге стоял капитан с намертво усталыми глазами. Казалось, он не спал всю жизнь, с самого рождения.
- Почему у задержанного гвоздь?! - качнул всеми подбородками подполковник. - Кто обыскивал?!
- Не могу знать! Я полчаса назад заступил. Я...
- Уведите его в камеру! - потребовал он. - И это... Умойте хотя бы. Страшно смотреть...
- Есть!
Майор подобрал с пола гвоздь, посмотрел на ноги Топора, которого с трудом волокли по коридору двое сержантов, и вслух подумал:
- Ну ничего... Я тебя завтра в УВД города переведу. Тогда поближе познакомимся...
Глава двадцать четвертая
СЛОВО ИЗ ПЯТИ БУКВ ПО ГОРИЗОНТАЛИ
Одиннадцать утра - мертвый час для отделения милиции. Все совещания закончились, патрульно-постовые группы разъехались, задержаний нет (не вечер и не ночь все-таки!), обед еще не наступил.
Жирные южные мухи в блаженстве полета осваивают комнату дежурного помощника начальника отделения. Капитан с глазами сварщика лежит на топчане и шевелит пальцами ног. Когда он сгибает пальцы вовнутрь, синтетические носки отлипают от подошвы, когда вверх - опять прилипают.
- На пляж бы сейчас, - говорит он голосом трагика, и сержант, разгадывающий кроссворд и совершенно не услышавший начальника, уверенно отвечает:
- Так точно!
- Хотя сейчас на пляже, как говорится, тоскливо... Самые красивые
девушки ушли подремать... Вот ве-е-чером... Кстати, а вот ты
знаешь, почему у француженок такие хорошие фигурки?
- Так точно!
- Что, правда, знаешь? - приподнимает голову капитан.
- Никак нет! - наконец-то доходит до сержанта, что он сказал что-то не то.
- А-а!.. То-то! - расслабляет натруженную шею капитан. - Потому что француженки, как говорится, ложатся в постель в восемь вечера...
- Понятно.
- Ложатся в постель в восемь, чтобы в десять встать и идти домой... А-а-ха-ха-ха, - искренне радуется избитой шутке капитан.
В обычной, неслужебной жизни оба они - хорошие люди, добряки и рубаха-парни, но дежурка, как только они в нее ступают, тут же переделывает их, делая глупее и злее. Прямо по поговорке: как одену портупею, так тупею и тупею. Наверное, в дежурке живет какое-то странное невидимое животное. Всякого попадающего сюда оно начинает жадно облизывать, забивая слюною глаза, уши и рот. Достаточно сказать, что кроссворд, на который дома сержант тратит не больше десяти минут, в дежурке не поддается за полчаса.
- Роман Достоевского. Пять букв, - спрашивает сержант у дежурки.
Но животное, уже облизавшее его со всех сторон, старательно молчит. Капитан - тоже. Ему надоел эксперимент с носками и теперь он считает мух, пойманных за сегодняшнее дежурство на липкую ленту.
- Не знаете, та-ащ капитан?
- Чего?
- Роман писателя Достоевского...
- "Братья... как их там... Карамазовы".
- Да этот фильм я видел. Тут одно слово. Из пяти букв.
- А по пересечению какие-нибудь слова есть?
- Да. Получается, что в этом романе первая буква "и".
- А-а!.. Эт ясно: "Игрок"!
- Точно. Спасибо, та-ащ капи... А тогда другое слово по вертикали не проходит. А тут верняк - "Театр". Я это слово уже проверил... Значит, последняя - "т"...
- Такого и слова-то нет, чтоб "и" в начале, а "тэ" в конце...
В этот момент две самые жирные мухи, словно пара истребителей, идущих на одну и ту же цель, с лету врезались в липкую ленту, и в дежурке стало чуть тише.
- Добрый день! - возникла за стеклом рекламной красоты мордашка. - Мы из городской студии телевидения...
Заученным движением капитан выбросил себя из топчана, как из катапульты, за секунду вогнал обе ступни в мокрые туфли и утяжелил голову фуражкой.
- Слушаю вас! - обратился он к девушке.
- Мы из передачи "Человек и закон", - поправив черные очки, пропела девушка. - Выходим по субботам. По городскому каналу. Надеюсь, вы нас смотрите?
- Конечно! - одновременно ответили стоящие перед нею по стойке "смирно" капитан и сержант, хотя ни тот, ни другой никогда не смотрели эту передачу.
- Нам нужно отснять пятиминутный сюжет у вас, - устало выдохнула девушка. - Как у вас тут душно!
- Вентилятор того... полетел, - сокрушенно развел руками
капитан. - А кондиционеры, как говорится, дорогая штука... Извините, вы сказали "Нам нужно отснять". "Нам" - это кто?
- Я и оператор, - кивнула она вправо.