- Собери деньги с сиденья в спецмешок! - сходу придумал Жора Прокудин. И опечатай... Сургучной печатью!
Рыжие ресницы Топора секунд пять поморгали и замерли. Кажется, он все-таки догадался. Во всяком случае, за понятыми не побежал, хотя вокруг машины ходило столько потенциальных понятых, что никуда бежать за ними не нужно было.
Пока Жора изображал наручники своими пальцами, вцепившимися в запястья цыганок, Топор сгреб деньги в целлофановый пакет, зачем-то связал его ручки тугим узлом и, выпрямившись, посмотрел прямо в глаза "капитану милиции".
- Садись! - кивнул Прокудин на сиденье, и "лейтенант милиции" легко вбросил себя на место пассажира.
- Ну вот что, девочки, - обеим сразу сказал Жора. - Еще раз поймаю на рынке, упеку в Сибирь! Вопросы есть?
- А это... документы? - покраснев, спросила чернявая.
Ее золотые зубы горели так, будто она их каждое утро драила аседолом.
- Они у тебя в сумке. Уже давно.
Сняв наручники из пальцев, Жора Прокудин вальяжно, как и подобает настоящему муровцу, сел за руль "жигулей", завел их и крикнул цыганкам на прощание:
- Вы обе - тоже лохи!
И газанул, будто не в отечественной колымаге сидел, а в "Ламборджини".
Минут через десять езды в сплошном молчании Жора Прокудин заметил очередную букву "М" над подземным переходом и остановил машину.
- Сколько там? - спросил он.
- Откуда я знаю!
Мелькающие столбы вновь навеяли Топору мысли о самоубийстве, и он даже не замечал в руке целлофанового пакета. Разжав мокрые пальцы, он посмотрел на узел и понял, что его не развяжет. А Жора молчал. Вопрос уже был задан и висел в воздухе, как запах сигарет.
Зубами вцепившись в целлофан пониже узла, Топор разодрал его и слепо посмотрел вглубь пакета.
Лежащие в нем деньги показались фантиками от конфет. Деньгами он их почему-то не воспринимал.
- Дай сюда! - вырвал пакет Жора Прокудин.
Считал он долго и нудно. Потом пересчитывал. Потом вздохнул и огласил:
- Сумасшедшие деньги! Все! Переквалифицирусь в цыганку! Как думаешь, я похож на цыганку?
Нехотя Топор посмотрел на его перекрученные черные вихры и неожиданно согласился:
- Похож.
- Дурак ты, Толян! - мгновенно нанес ответный удар Прокудин. Думаешь, я деньги люблю? Думаешь, я за "бабки" душу продам? А?.. Ну, предположим за два миллиарда долларов еще продам. А за это...
Он покачал на весу пакетом, будто взвешивая на руке деньги. Пакет то закрывал букву "М" на штыре над переходом, то открывал. То закрывал, то открывал. Как будто в чем-то сомневался.
- Пошли в метро! - психанул Жора Прокудин.
- Мне еще рано, - вспомнил о приказе Босса Топор.
- Пошли - пошли! Сейчас ты увидишь, жлоб я или нет!
Он за руку выволок дружка из "жигулей", протащил через турникет. Не забыв, правда, при этом предъявить фальшивое удостоверение инвалида.
В первом же вагоне, в который они впрыгнули под стук закрывающихся дверей, Жора выпятил грудь и, выставив перед собой
пакет с деньгами, диким голом заорал:
- Извините, дорогие граждане, что отвлеку вас от чтения
детективов гражданки Марининой, а также газеты "Московский
комсомолец"! Сами мы - местные! Дела у нас идут хорошо! На
здоровье не жалуемся и проте... нам не нужны! А денег у нас
столько, что девать их некуда! Потому и просим вас: возьмите кто сколько может!
Крутая тетка с круглым лицом, которая действительно читала детектив Марининой, открыла рот, и он у нее тоже стал круглым.
- Бери-бери! Нам не жалко! - качнул сумкой у ее носа Жора Прокудин.
- Как это? - не поняла она.
- Я же сказал, - повторил он. - Сами мы - местные! Дела у нас идут хорошо! Деньги девать некуда! Бери, дура, пока дают!
Круглая тетка покраснела, но пальчиком все-таки ухватила за уголочек стотысячную купюру.
- Вот умница! Дай Бог тебе здоровья! Спасла ты нас, родная!.. А ты? перепугал Жора студента-очкарика. - Ты чего там читаешь? "Функциональный анализ"? Хорошая книга! Главное, умная! Не хуже "Войны и мира"! Бери, родной! Тебе нужно! Тебе Родина-мать за учебу копейки платит! Меньше, чем Ломоносову в его время!
Студент все-таки взял десять тысяч. С улыбкой.
- Бери-бери! Еще бери! Сами мы - местные!
- Это - шутка? - предположил студент.
- Это - трагедия, - объяснил Жора Прокудин. - Ромео и Джульбарс, Гамлет и омлет, преступление без наказания!
Студент все-таки взял. И еще пару мужиков взяли.
В следующем вагоне пошло веселее. Кто-то из пассажиров вслух подумал, что это, наверное, киносъемка хохмы, и руки полезли в
пакет, будто слоновьи хоботы в единственную оставшуюся в джунглях лужу воды.
Топор шел за Жорой, онемело открыв рот. Он не мог понять, что происходит. Столбов в вагонах не было и отвлечься от сумасшедшей сцены было нечем.
Очнулся только когда они вышли из последнего вагона. Озираясь на них, вывалил народ. Тоннель, словно огромный рот, со всхлипом проглотил поезд, и на душе у Прокудина стало тихо-тихо. Точно и не душа это была, а покинутый поездом перрон.
- Вот и все, - заметил он на дне пакета три последние мятые бумажки. По цвету - вроде бы пятитысячные.
- И что дальше? - спросил Топор.
- Чем дальше влез, тем дальше вылез, - ответил Жора и протянул три последние бумажки веснушчатому пацаненку: - На, командир, купи себе мороженое. Ты любишь мороженое?
- Ага, - без страха взяв деньги от незнакомого дядьки, ответил он. Очень люблю...
- А я - нет. И это - главное.
- Почему главное? - не понял пацаненок.
- Потому что мне нет прощения, старичок. И не будет. Уже никогда...
Глава шестьдесят первая
КАПИТАН ТОНУЩЕГО СУДНА
Чипсы хрустели, как снег в сильный мороз. Рыков поежился, будто и вправду спину под рубашкой ожгло молодым морозцем, и все-таки спросил Барташевского:
- Думаешь, он из пугливых?
- Сто из ста! - чавкая, почти выкрикнул он.
- А по голосу не скажешь...
- Я его вплотную видел. С первого взгляда, конечно, скала, а копнешь поглубже - труха трухой. К тому же после гибели сына он должен ослабеть еще сильнее. Ткну - и развалится...
- Честно говоря, жалко мне этого Кузнецова, - вздохнул Рыков. - За грешки сына ведь, собственно, расплачивается...
- Это нормальный вариант, - скомкал опустевший пакетик Барташевский и швырнул его в урну.
Он нырнул туда так, будто еще был полон чипсов. Рыков с удивлением посмотрел на урну, но Барташевский отвлек его.
- Так я выписываю командировочные? - уверенно спросил он.
- Ты сколько людей с собой возьмешь?
- Троих. Иначе не вышибу деньги.
- Офис не оголим?
- На недельку же всего! Вытряхнем их Кузнецова наши "бабки" - и сюда!
- Легко сказать, - с пыточным стоном вздохнул Рыков. - А если он своих волков поднимет?
- Сделаем так, что не поднимет. Теперь уже охотники - мы, а не он... Точнее, не его сын, царство ему небесное...
- Ладно... Поезжай, - сдался Рыков. - Только береги себя... И людей... Люди дороже денег...
- Иногда - нет.
- Ты думаешь?
- Ты - тоже. Просто вслух произносить не хочешь.
Неожиданно Рыков из мрачного надутого мужика превратился в сияющее солнце. От него во все стороны брызнули лучи. Даже Барташевский их ощутил. Ощутил и сразу обернулся.
В двери кабинета стояла Лялечка. На ее черненькую мини-юбочку ушло не больше десяти сантиметров материи. Ноги сражали наповал,
будто два орудийных ствола. Барташевский встал и покачнулся, словно снаряды попали именно в него.
- Добрый день, - с внешним безразличием поздоровался он с гостьей. Ну, я тогда пошел. Надо бы дома вещи собрать.
- Давай! - пророкотал тоже вставший Рыков. - Вся надежда на тебя!
Оставив на память в рукопожатии у шефа на ладони свой пот, Барташевский с высоко поднятой головой проплыл мимо Лялечки и мягко прикрыл за собой дверь.
- Куда это он собрался? - пройдя к столу, швырнула она на него из сумочки пачку сигарет "Вог" и зажигалку.
- В командировку.
- Далеко?
- Это наши дела.
Сев, она нервно постучала пачкой по столу, выгоняя из нее сигаретку. Выгнала сразу три, и это разозлило ее еще сильнее, чем секреты мужа.
- А то я не догадываюсь! - щелкнула она зажигалкой. - Опять в Красноярск?
- Ну не дарить же этим козлам такие деньги!
- Да сядь ты! - приказала она.
Рыков с облегчением опустился в кресло. Перед глазами все еще стояли лялечкины ноги. Уж сколько с ней жил и сколько эти ноги видел, а привыкнуть не мог. За такие ножки можно было отдать и жизнь.
- Самвел сдался, - с легким торжеством в голосе объявила она.
- Серьезено?!
Ему вновь захотелось встать, и он еле сдержал себя. Сердце,
которое он никогда не ощущал, молотом било по грудной клетке.
- Он перенес выплату по кредиту на полгода. За это время проценты
начислять не будет. За машину извиняется. Говорит, что
исполнительный дурак хуже врага. Деньги за машину он вычтет из суммы долга...
- Лялю-ун, ты - зо-о-олото! - вытянув губки, пропел он. - Ты - мой талисман!
- Лялю-ун, ты - зо-о-олото! - вытянув губки, пропел он. - Ты - мой талисман!
- Прекрати!
- Ты где Самвела-то расколола?
- Окончательно - у него в банке. А начала на одной презентации. Ты же знаешь, как он любит презентации...
- И как он?
- Что - как? Все такой же лысый и такой же маленький. И с вечной своей бабочкой...
- Нет... Я про то, как он сейчас себя ощущает? Уверенность уловила?
- Вроде бы да. А что?
- Поговаривают, что его банк на ладан дышит.
Стряхнув пепелок на хрусталь, изображающий нечто среднее между
лодочкой и офицерской пилоткой, она нехотя ответила:
- Знаешь, я ничего не уловила. Хорохорится он без остановки. Хоть
уже и лысина до шеи доползла...
- Да-а... Барташевский его не переваривает. Из-за лысины.
- Знаю, - пыхнула она ароматным дымком. - Кстати, о Барташевском. Он пошел на попятную.
- Да ты что!.. Час у меня сидел, а ничего не сказал.
- Ты как будто не знаешь, что он скажет, если только ты спросишь. А если не спросишь, молчать будет как Штирлиц...
- Сколько его удовлетворило? - заерзал Рыков на кресле.
Оно мужественно раскачивалось, но не скрипело. Креслу тоже был интересен процент.
- Двадцать, - ответила Лялечка, выпустила колечко дыма и по-блатному всосала его в себя ноздрями.
- Фантастика! С сорока - до двадцати!
- Старалась...
Рыков сразу покраснел и хотел спросить с далеким-предалеким намеком, но она отпарировала сразу:
- Об этом даже не думай. Я тебе верна как собака!
- Да что ты! Что ты! - выставил он лопатами вперед перед собой
сразу две ладони.
- Отступать ему некуда, - еще раз пофорсила Лялечка. - Он
подпись на договор поставил. И моя там есть. Как договаривались...
- Ну да... Конечно... МЫ теперь на равных правах...
Новую фирму, пока не закрыли эту, он зарегистрировал на имя Лялечки. Рыков на время остался капитаном тонущего судна. Договор был сходней, по которой он должен был перебежать на вновь построенный фрегат.
- Посмотри, - протянула она вынутые из сумочки пять листков бумаги, схваченных скрепкой степлера.
Договор пах духами, но, стоило Рыкову открыть его, как он перестал ощущать этот аромат. Он сконфуженно поморгал безволосыми веками и спросил:
- Это не опечатка?
- Где?
- Ну вот... Барташевскому - двадцать процентов от предполагаемой прибыли, тебе - пятьдесят, а мне... мне - тридцать...
- Нет. Все верно. Если тебя не удовлетворяют условия договора, я могу вообще исключить тебя из числа пайщиков...
- Как? - побелел Рыков. - Ме... ме... ме... меня-а? Как это исключить? Я уже деньги в этот проект инвестировал! Все! Абсолютно все, что мы сняли на продаже несуществующих метров жилья!
- Значит, ты выходишь из игры? - аккуратненько потушила Лялечка сигаретку-соломинку о дно хрустальной лодочки-пилотки. - Ну, как хочешь... Только учти: фирма зарегистрирована на мое имя. Хозяйка - я. А ты - всего лишь должник Самвела. И президент фирмы, в которую через три месяца прийдут парни из уголовного розыска и налоговой полиции.
- Ну, ты и сучка! - еле проговорил Рыков.
Рука нащупала на столе телефон-"сотовик". Через пару секунд он разлетелся бы на куски о красивую головку Лялечки, но телефон, словно догадавшись об этом, зазвонил. Рыков сбился с мысли, сбился с ощущения. Наверное, потому, что он еще до конца не поверил, что его сбросили с трона. И почти сбросили со сходни, по которой он намеревался сбежать с тонущего судна.
- Да! - гаркнул он в трубку.
- Здравствуйте. Это я, - ответил незнакомый голос.
- Кто - я?!
- Швейцар ресторана... Разбитый "мерседес" помните?
- Разбитый "мер"... А-а, это ты!.. Что тебе нужно!
- Вчера опять следователь приходил. Кто-то описал ему вашу внешность. Он теперь ко мне пристал. Не соизволите побеспокоиться. Я буду молчать. Совершеннейше буду молчать. Но мне нужны триста долларов... Тогда я буду лучше молчать...
- А триста миллионов долларов тебе не дать?! - вскочил Рыков.
В его глотке хрипела и билась ярость. Он готов был запустить трубкой в швейцара, но он был слишком далеко. Трубки на такие расстояния не летают.
- Отдай, - неожиданно подсказала Лялечка. - Этот козел уже и мне звонил. Зачем тебе лишние хлопоты. Еще за угон и порчу машины посадят...
Рыков ощутил себя обложенным со всех сторон волком. Ему дико захотелось завыть. Или заплакать. В голове лихорадочно крутились все последние дни, и он не находил в них ни проблеска надежды. Ни одного.
- Дегтярь! - вспомнил он.
Проблеск все-таки мелькнул.
- Он спасет меня! - торжествующе объявил он. - Он! С теми деньгами я вас в порошок сотру. Я... А ты... ты... Развод! Да - развод!
Выкрикнул он и затих. Внутри его ненависти странно, непонятно существовала еще и любовь. Он посмотрел сквозь замутившиеся глаза на Лялечку, медленно и со смыслом собиравшую свои вещи в сумочку, и слезливо спросил:
- Из... звини, Лялюн... Я погорячился. Давай поговорим... Без обиняков...
- Я согласна, - встав, щелкнула она сумочкой. - На развод.
И ушла. А вместе с нею ушли и ножки. Вторых таких ножек на земле не существовало.
Глава шестьдесят вторая
НЕ УБИЙ!
Топор с детства боялся высоты. Когда летели из Горняцка в Москву он так ни разу и не выглянул в иллюминатор.
Если бы не Босс, пронзительный взгляд которого он ощущал даже сейчас, в черноте ночи на крыльце двенадцатиэтажного дома, он бы ни за что не согласился на такой способ проникновения в квартиру. Ему гораздо сподручнее было высадить входную дверь и уж тогда сделать то, о чем приказал Босс, убить бородатого, живущего именно за этой дверью человека. Но веревка и нож, врученные в темном салоне "вольво", оказались самым сильным ответом на его робкий вопрос о двери.
- А он это... точно там? - с последней надеждой поинтересовался Топор.
- Сто процентов из ста. У него свет вечером горел. И шторы были задернуты. Двое суток назад этого не было. Значит, он успокоился после взрыва.
- Какого взрыва?
- Это тебя не касается... Бородатого нужно убрать не потому, что он бородатый, а потому что из-за него мы можем все погибнуть...
- Как это... все?
- А вот так... И ты, и я, и Жапризиньо, и Жанетка...
- И это... Жанетка?
Только теперь Топор ощутил тревогу. И легкую ненависть к своей будущей жертве. Его смутный образ вдруг обрел черты, и Топору привиделся карлик с метровой бородой и кровавыми глазами. В каком-то фильме ужасов он видел такого гнома. Он носом высасывал воздух изо рта у спящих людей и этим самым убивал их. Поэтому Топор тут же представил пухленький розовый носик Жанетки и сказал:
- А он там это... один?
- Да. Факт выхода не был зафиксирован.
Босс хмуро помолчал и добавил главное:
- Да не меньжуйся ты! Получишь за этот заказ двадцать штук "зеленых". Сразу как в Нью-Йорке приземлимся... И учти: если мы его с пути не уберем, то до Нью-Йорка точно не долетим. Я бородатого уже раскусил. Он ни перед чем не остановится. Зверь, как говорится...
- Он не карлик?
- С чего ты взял?
- Да так...
Подержав веревку, завязанную штыковым узлом к ручке люка на крыше, Топор приставными шагами продвинулся к краю, посмотрел вниз, и голова предательски закружилась.
Ночь не спасла его. Фонари во дворе создавали если не день, то сумерки, и оттого хорошо были видны крыши машин, скамьи у подъездов, деревья, теплопункт. Уменьшенные до игрушечности, но все-таки настоящие.
Руки сами собой завязали на поясе еще один узел, хотя и предыдущий и без того выглядел чудовищно. Во всяком случае, размером он превосходил кулак.
- Не смотри, - вслух приказал себе Топор. - Только не смотри...
Став спиной ко двору, он так же спиной, по-рачьи, перелез через ограждение, нащупал ногами стену и, вместо того, чтобы по кусочкам, по сантиметрам отпускать веревку, выхлестнул ее из рук всю. Глубина втянула его в себя, спазмом обжала горло, но он все-таки вскрикнул, хотя уже через секунду после вскрика не мог бы с уверенностью сказать, что это сделал именно он.
Веревка дернула, потянула его к стене, и он с лету врезался в нее лицом. Руки вместо того, чтобы ослабить удар, зачем-то держались за веревку.
- ... твою мать, - простонал он и наощупь ладонью обнаружил слишком много мокрого на лице.
Упираясь ногами в горячую бетонную стену, Топор отер лицо платком и без удивления увидел, как пятнами почернел платок. Хотел выкинуть, но вспомнил, на какое дело он собрался, и брезгливо, одним пальчиком, засунул платок в карман джинсов.
Минуты три он пытался сосчитать окна от крыши. То получалось четыре, то пять. Наконец, сосчитал и понял, что пролетел один лишний этаж. Пришлось вспомнить школьные уроки физкультуры. В классе никто быстрее его не мог одолеть канат. Но тогда внизу лежал мат, стоял на страховке жилистый учитель с руками бывшего гимнаста, а мышцы просто пели. До того им было легко и весело.
Сейчас от той легкости не осталось и следа. Помогая себе ногами в пудовых кроссовках, Топор одолел три метра веревки, нащупал правой рукой оконный проем и подтянулся в его направлении.