Все рушится, подумал он, как и мечты человека, чьи кости лежат здесь. Талисман перебарывал холодный, гнетущий гнев, сидящий у него в животе. Прошлой ночью они приехали как раз вовремя, чтобы присутствовать при поединке между двумя надирскими воинами — он кончился внезапной смертью молодого парня из племени Летучих Коней, которому противник вспорол мечом живот. Победитель, поджарый боец из числа Небесных Всадников, вспрыгнул на павшего, перепилил лезвием его шейные позвонки, отделив голову от туловища, и издал торжествующий вопль.
Талисман направил своего коня в ворота, оставил его на попечение Горкая, прошел через двор и стал перед входом в святилище.
Но он не вошел туда — не смог войти. Во рту пересохло, желудок свело от страха. Здесь, при ярком свете луны, его мечты были нерушимы и уверенность тверда. Но там, за этой дверью, все могло рассеяться как дым.
«Успокойся, — сказал он себе. — Святилище грабили уже не раз. Глаза спрятаны надежно. Войди и воздай честь духу героя».
Собравшись с духом, он толкнул ветхую дверь. Пыльное помещение внутри насчитывало не больше тридцати футов в длину и двадцати в ширину. В стенах торчали деревянные колышки. Когда-то на них висели панцирь и шлем Ошикая, а также Колмисай, его топор, которым он убил сто врагов. Прежде гробницу украшали гобелены и мозаики со сценами жизни и побед героя. Теперь остались только голые стены — святилище разграбили еще несколько веков назад. Грабители, как рассказал Талисману Носта-хан, открыли даже гроб и обрубили Ошикаю пальцы, чтобы забрать его золотые кольца. Каменный гроб стоял на помосте посреди комнаты, не украшенный ничем, кроме вделанной в камень черной железной дощечки. На ней было вырезано:
Ошикай, Гонитель Демонов, великий воин.
Талисман положил руку на холодную каменную крышку.
— Я посвятил свою жизнь тому, чтобы осуществить твои мечты. Мы снова будем едины. Мы будем надирами и заставим мир содрогнуться.
— Почему людские мечты всегда приводят к войне?
Талисман обернулся и увидел сидящего во мраке слепого старца в длинном сером балахоне с клобуком. Старик был тощ, как палка, и совершенно лыс. Опершись на посох, он поднялся на ноги и подошел к Талисману.
— Знаешь, я изучал жизнь Ошикая, стараясь отсеять истину от легенд. Он никогда не стремился к войне — ему всегда ее навязывали. Вот тогда он и стал воином, наводящим ужас на врагов. А мечтал он в основном о благодатной земле, где его народ мог бы жить в мире. Он был великий человек.
— Кто ты? — спросил Талисман.
— Священник Истока. — Старик вышел на лунный луч, падающий в открытое западное окно, и Талисман увидел, что он надир. — Теперь я живу здесь и пишу свои труды.
— Как же ты пишешь, если ты слеп?
— Слепы только мои телесные глаза, Талисман. Когда я пишу, я пользуюсь очами духа.
Талисман вздрогнул, услышав свое имя.
— Ты шаман?
— Нет, хотя Путь ведом и мне. Я не прибегаю к ворожбе, но умею сводить бородавки и читать в сердцах людей. К несчастью, изменить их я бессилен. Я брожу по тропам многих будущих, но не знаю, которое из них осуществится. Если бы я мог, я открыл бы этот гроб и воскресил человека, который лежит в нем, — но я не могу.
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Отчего мне не знать его? Ты — огненная стрела, ты предвестник.
— И ты знаешь, зачем я пришел сюда, — шепотом сказал Талисман.
— Разумеется. Ты ищешь, Глаза Альказарра, спрятанные здесь когда-то.
Талисман нащупал кинжал у пояса и тихо обнажил его.
— Ты нашел их?
— Я знаю, что они здесь, но не мне суждено их найти. Я пишу историю, Талисман, а не творю ее. Пусть Исток пошлет тебе мудрость.
Старик направился к двери, постоял там, словно ожидая чего-то, и сказал:
— По меньшей мере в трех будущих, которые я видел, в этот миг ты убил меня, вонзив кинжал мне в спину. Почему ты не сделал этого на самом деле?
— Я думал об этом, старик.
— Если бы ты сделал это, тебя выволокли бы отсюда, привязали за руки и за ноги к четырем коням и разорвали на части. Это тоже было.
— Как видно, не было — ты ведь жив.
— И все-таки где-то это случилось, — сказал старик и ушел.
Талисман вышел за ним в ночь, но тот исчез в одном из строений. Горкай доставал воду из колодца, и Талисман подошел к нему.
— Где Зусаи?
— Спит. Похоже, сегодня будет еще драка. Голова убитого парня торчит на шесте в лагере Небесных Всадников, и его соплеменники намерены отомстить за это оскорбление.
— Глупо, — сказал Талисман.
— Видно, это у нас в крови. Точно мы прокляты богами.
— Это верно. Проклятие легло на нас, когда пропали Глаза Альказарра. Когда они будут возвращены Каменному Волку, займется новый день.
— Ты в это веришь?
— Человек должен во что-то верить, Горкай. Без веры мы всего лишь песчинки, несомые ветром. Надиры исчисляются сотнями тысяч, а живем мы в нищете. Нас окружают богатые страны, чьи армии составляют не более двадцати тысяч человек. Даже здесь четыре племени, охраняющие святилище, не могут ужиться в мире. Цель у них одна — защищать гробницу героя всех надиров, а между тем они смотрят друг на друга с лютой ненавистью. Я верю, что это изменится. Мы должны это изменить.
— Кто — ты да я?
— А почему бы и нет?
— Я еще не встречал человека с лиловыми глазами.
— Ты встретишь его, клянусь.
Когда Друсс проснулся, Носта-хан уже ушел. Близились сумерки, и Зибен сидел у пруда, окунув ноги в холодную воду. Друсс зевнул, потянулся, разделся и прыгнул в пруд, обдавший его стужей. Освежившись, он вылез и сел рядом с поэтом.
— Куда это подевался старикан?
— Он ушел, как только ты заснул, — уныло сказал Зибен.
Друсс прочел тревогу на лице друга.
— Тебя беспокоят две тысячи воинов, идущие к святилищу?
Зибен сдержал гнев.
— Беспокойство — не совсем подходящее слово, старый конь. Вижу, однако, что тебя это не удивляет.
— Шаман сказал, что он в долгу передо мной за то, что я помог его молодому другу. Но платить долги не в надирском обычае. Он хотел, чтобы я отправился в святилище, потому что знал, что там будет бой.
— И могучий Друсс-Легенда, само собой, изменит исход этого боя?
— Может, изменит, а может, и нет, — хмыкнул Друсс. — Но камни я могу найти только там и больше нигде.
— А если никаких камней нет? Если шаман и о них солгал?
— Тогда Клай умрет, но я буду знать, что выполнил свой долг.
— Как у тебя все просто! — вспылил Зибен. — Черное и белое, свет и тьма, добро и зло. Две тысячи воинов идут, чтобы разгромить это святилище, и ты их не остановишь. Да и нужно ли пытаться? Чего тебе так дался этот Клай? Он не первый, кто получил тяжелую рану. Твои товарищи падали рядом с тобой много лет подряд.
Друсс оделся, прошел к лошадям, насыпал из мешка овса в две торбы и привесил их к мордам.
— Говорят, что конь, который ест овес, всегда обгонит того, что кормится травой, — сказал он подошедшему Зибену. — Ты у нас лошадник — правда это?
— Ответь на мой вопрос, будь ты неладен! Почему Клай?
— Он напоминает мне человека, которого я не знал.
— Не знал? О ком это ты?
— Не важно. Я должен найти эти камни, и плевать я хотел на две тысячи готирских сукиных сынов и на всю надирскую орду заодно. На этом и покончим, поэт!
Послышался топот копыт, и оба обернулись на звук. Шесть надирских воинов, ехавших гуськом, приближались к пруду. На них были козьи кожухи и отороченные мехом шлемы, каждый имел при себе лук и два коротких меча.
— Что делать будем? — шепотом спросил Зибен.
— Ничего. Водоемы священны, и ни один надир не станет затевать бой около них. Они просто напоят своих коней и поедут дальше.
— А потом?
— Потом они попытаются убить нас. Но об этом мы подумаем после. Успокойся, поэт: ты же хотел приключений, вот и получай.
Друсс отошел в тень и сел рядом со своим топором. Надиры сделали вид, что не видят их, но Зибен заметил, как они посматривают в сторону Друсса. Наконец их вожак, крепкий воин средних лет, с жидкой бородкой, подошел и сел напротив дреная.
— Далеко ты заехал от дома, — сказал он на ломаном южном наречии.
— Мне и тут хорошо, — ответил Друсс.
— Голубю не бывает хорошо в доме ястреба.
— Я не голубь, парень. А ты не ястреб.
— Думаю, мы еще встретимся с тобой, Круглые Глаза. — Надир вернулся к своим товарищам, вскочил в седло, и они уехали на восток.
Зибен сел рядом с Друссом.
— Превосходно, старый конь. Всегда полезно раздразнить неприятеля, если его силы втрое превышают твои.
— Какая разница. Он знает, что должен делать, я тоже. Оседлай лошадей и приготовься.
— А ты куда собрался?
— Пройдусь немного на восток. Погляжу, что они замышляют.
— Разумно ли это, Друсс? Ведь их шестеро.
— Думаешь, честнее будет, если я оставлю топор здесь? — Друсс усмехнулся, взял Снагу и полез вверх по камням. Зибен стал ждать. Сумерки настали быстро, и он пожалел, что не позаботился набрать хвороста. Костер был бы желанным другом в этом пустынном месте. Впрочем, луна светила ярко. Зибен, завернувшись в одеяло, сидел под скалой. «Это в последний раз, — думал он. — Отныне я буду принимать скуку с распростертыми объятиями!»
— Разумно ли это, Друсс? Ведь их шестеро.
— Думаешь, честнее будет, если я оставлю топор здесь? — Друсс усмехнулся, взял Снагу и полез вверх по камням. Зибен стал ждать. Сумерки настали быстро, и он пожалел, что не позаботился набрать хвороста. Костер был бы желанным другом в этом пустынном месте. Впрочем, луна светила ярко. Зибен, завернувшись в одеяло, сидел под скалой. «Это в последний раз, — думал он. — Отныне я буду принимать скуку с распростертыми объятиями!»
Что это Друсс сказал о Клае? «Он напоминает мне человека, которого я не знал». Внезапно Зибен понял, что Друсс говорил о Мишанеке, человеке, который полюбил Ровену и женился на ней там, в Вентрии. Мишанек, как и Друсс, был могучим воином, первым среди мятежников, восставших против принца Горбена. Ровена, у которой отняли память, любила его и даже попыталась покончить с собой, узнав о его смерти. Друсс присутствовал при сражении Мишанека с Бессмертными, отборными гвардейцами Горбена. Вентрийский воин убил многих, но даже его прославленная сила наконец иссякла, уйдя из тела вместе с кровью от нанесенных ему ран. Умирая, он просил Друсса позаботиться о Ровене.
Однажды, навестив Друсса с женой в их горной усадьбе, Зибен вышел прогуляться с Ровеной на луг. Он спросил ее о Мишанеке, и она сказала с нежной улыбкой: «Он во многом походил на Друсса, но при этом был мягок и добр. Я любила его, Зибен, и знаю, как Друссу тяжело с этим смириться. Но у меня отняли память. Я не знала, кто я, и ничего не помнила о Друссе. Я знала только большого и сильного человека, который любил меня и заботился обо мне. И меня до сих пор печалит, что Друсс был причастен к его смерти». «Но ведь он Мишанека не знал. И все эти годы мечтал о том, как найдет тебя и приведет домой». «Я знаю». «А кого бы из них ты выбрала, если бы тебе предоставили такую возможность?» — спросил вдруг Зибен. «Я никогда не задавала себе такого вопроса. Но я счастлива тем, что была любима ими обоими и любила их».
Зибен хотел продолжить расспросы, но она приложила палец к его губам. «Довольно, поэт! Вернемся в дом».
... Над прудом задул холодный ветер, и Зибен плотнее закутался в одеяло. Все было тихо, только ветер свистел среди скал. Поэту стало очень одиноко. Время тянулось с цепенящей ум медлительностью. Он несколько раз задремывал и просыпался в ужасе — ему казалось, что надиры подкрадываются к нему.
Перед самым рассветом, когда небо стало светлеть, он услышал стук копыт. Поднявшись, он вынул один из своих ножей, выронил его и подобрал снова. Показался Друсс, ведущий под уздцы четырех надирских коней, и Зибен вышел ему навстречу. Одежда Друсса была в крови.
— Ты ранен? — спросил поэт.
— Нет. Путь свободен, и у нас появились лошади для обмена.
— А где еще двое надиров? Ушли?
— Надиры-то нет, а вот их кони убежали.
— Так ты убил всех шестерых?
— Пятерых. Один сорвался со скалы, убегая от меня. Ну, поехали.
Глава 6
Около полуночи Талисман вошел в гробницу Ошикая. Горкай караулил за дверью. Молодой воин разложил перед собой на полу четыре мешочка. Достав из первого пригоршню красного порошка, он разровнял его в круг не шире своей ладони. Слабый лунный свет, проникавший в открытое окно, облегчал ему задачу. Из второго мешочка Талисман достал три длинных сухих листа, скатал их в шарик и положил под язык. Листья были горькими, и он едва не поперхнулся. Вынув из кармана полушубка огниво, Талисман высек огонь и поджег красный порошок, который тут же загорелся багровым пламенем. Талисман вдохнул дым и проглотил комок из листьев.
Он ощутил слабость и головокружение. Откуда-то издалека донеслась тихая музыка, чей-то вздох. В глазах помутилось и прояснилось снова. По стенам гробницы побежали огни, и их блеск вызвал у Талисмана слезы. Он протер глаза и увидел, что на стене вновь мерцают доспехи Ошикая — панцирь, склепанный из ста десяти золотых листков, крылатый шлем из черного железа, украшенный серебряными рунами, и смертоносный топор Колмисай. Талисман медленно обвел взглядом комнату. Прекрасные гобелены украшали ее, и каждый представлял какую-то сцену из жизни Ошикая — охоту на черного льва, разрушение Чьен-По, полет над горами, свадьба с Шуль-сен. Последняя картина особенно поражала: стая воронов несла невесту к алтарю, где стоял Ошикай в окружении двух демонов.
Талисман заморгал, борясь с волнами дурмана, бушующими в его крови. Из третьего мешочка он достал золотое кольцо, из четвертого — маленькую фаланговую кость. Он продел кость в кольцо, как велел ему Носта-хан, и положил перед собой. Прорезав кинжалом левую руку, он оросил кровью кость и кольцо.
— Взываю к тебе, о великий воин, — сказал он, — и смиренно прошу тебя явиться ко мне.
После короткого промежутка в гробнице подул холодный ветер, не поднявший, однако, ни единой пылинки. Над гробом возникла призрачная фигура. Золотые доспехи, слетев со стены, облекли ее, и топор лег в ее правую руку. У Талисмана перехватило дыхание, когда дух сошел вниз и сел, поджав ноги, напротив него. Ошикай, хотя и плечистый, вовсе не был тем великаном, каким представлял его Талисман. Лицо у него было плоское и суровое, нос широкий, с большими ноздрями. Волосы он туго стягивал в хвост и не носил ни бороды, ни усов. Лиловые глаза смотрели властно. От него исходила сила человека, знающего свою цель.
— Кто здесь звал Ошикая? — спросил призрачный воин.
— Я, надир Талисман.
— Ты принес мне вести о Шуль-сен?
Талисман, не ожидавший такого вопроса, опешил.
— Я... я ничего не знаю о ней, повелитель, кроме легенд и преданий. Одни говорят, что она умерла вскоре после тебя, другие — что уплыла за океан, в страну, где никогда не заходит солнце.
— Я искал везде: в Долинах Духов, в Ущельях Проклятых, на Полях Героев, в Чертогах Сильных. Я с незапамятных времен блуждаю по Пустоте, но не нашел ее.
— Я пришел, чтобы осуществить твои мечты, повелитель, — сказал Талисман, как наказывал ему Носта-хан, но Ошикай точно не слышал его. — Надиры должны объединиться, — продолжал Талисман. — Для этого надо найти вождя с лиловыми глазами, но мы не знаем, где искать его.
Дух Ошикая вздохнул:
— Он найдется, когда Глаза Альказарра вернутся в глазницы Каменного Волка. Волшебная сила вновь напитает землю, и явится вождь.
— Я ищу эти Глаза, повелитель. Говорят, будто они спрятаны здесь. Это правда?
— Да, это правда. Они здесь, рядом, надир Талисман, — но не тебе суждено найти их.
— Кому же тогда, повелитель?
— Их найдет чужеземец. Больше я тебе ничего не скажу.
— А что же Собиратель, о воин? Можешь ли ты назвать мне его имя?
— Имя ему будет Ульрик. А теперь я должен идти и продолжать свои поиски.
— Но почему ты ищешь, о повелитель? Разве ты обитаешь не в раю?
— Какой может быть рай без Шуль-сен? Смерть я могу перенести, но разлуку с ней — нет. Я найду ее, даже если мне придется затратить на это дюжину вечностей. Прощай, надир Талисман.
Не успел Талисман произнести ни слова, как призрак исчез. Молодой воин встал, шатаясь, попятился к двери. За ней в лунном свете стоял Горкай.
— Что там случилось? Я слышал, как ты говоришь сам с собой.
— Он пришел, но ничем не помог мне. Его дух страждет — он ищет свою жену.
— А, колдунью Шуль-сен. Говорят, ее сожгли заживо, развеяли ее прах на четыре ветра, а душу уничтожили чарами.
— Никогда об этом не слышал. Нам рассказывали другое — в том числе и о том, что она уплыла за море, где нет ночи, и живет там в вечной надежде, что Ошикай найдет ее.
— Да, твоя сказка красивее — но обе, и твоя, и моя, объясняют, отчего великий воин не может найти свою жену. Что будем делать теперь?
— Посмотрим, что принесет нам завтрашний день. — И Талисман направился в комнаты, занятые для них Горкаем. В главном здании было тридцать клетушек, предназначенных для паломников. Зусаи разостлала свои одеяла на полу под окном. Когда Талисман вошел, она притворилась спящей. Он, не подходя к ней, взял себе стул и сел, глядя на звезды. Не в силах больше выносить молчания, она спросила:
— Явился ли вам дух?
— Да, он пришел. — Талисман пересказал ей историю поисков Шуль-сен и обе легенды, повествующие о ее судьбе.
Зусаи села, завернувшись в одеяло.
— Есть и другие истории. О том, что ее сбросили с утеса в Лунных горах, о том, что она покончила с собой, о том, что превратилась в дерево. У каждого племени своя легенда. Но как печально все же, что он не может ее найти.
— Более чем печально. Он сказал, что без нее не сможет обрести рай.
— Как это прекрасно! Но ведь он был чиадзе, а мы чувствительный народ.
— За прожитые мной годы я понял: люди, которые хвастаются своей чувствительностью, чувствительны только к собственным нуждам и совершенно безразличны к нуждам других. Впрочем, я не в том настроении, чтобы спорить. — Талисман взял свое одеяло, лег рядом с ней и уснул. Сны его, как всегда, были наполнены болью.