— Я и сам теперь вижу. Ступай назад!
— Я тоже хочу сражаться, дядя!
— Тебе еще и двенадцати нет. Слушай, что тебе говорят, не то мой кнут погуляет по твоей заднице!
— Мне скоро тринадцать, — заспорил Менг, но все-таки отъехал в задние ряды. Нуанг Ксуан ждал, опустил скрюченные пальцы на костяную рукоять сабли. Двое всадников медленно приближались, и он уже ясно видел их лица.
Светловолосый гайин был очень бледен, его осанка выдавала тревогу и страх: руки крепко сжимали поводья, а тело точно одеревенело в седле. Нуанг перевел взгляд на бородача с топором. В этом страха не замечалось. Но что значат один храбрец и один трус против четырнадцати воинов? Удача, как видно, снова повернулась к Нуангу лицом. Всадники остановились перед самой шеренгой надиров, и Нуанг уже набрал воздуха, чтобы послать своих людей в атаку, да встретился взглядом с чернобородым воином. Более холодных глаз он еще не видел — они были как зимние снеговые тучи, серые и грозные. Сомнение закралось в сердце вожака, и он вспомнил об оставшихся сыновьях и племянниках — многие из них уже были ранены, о чем свидетельствовали окровавленные повязки. Напряжение росло. Нуанг облизнул губы и снова приготовился дать сигнал. Бородач едва заметно качнул головой и сказал голосом низким и еще более холодным, чем его взгляд:
— Подумай хорошенько, старик. Мне сдается, удача последнее время была не на твоей стороне. Женщин у тебя, насколько я вижу, втрое больше, чем мужчин, а твои воины изранены и утомлены.
— Ну, теперь судьба, я думаю, переменилась, — отозвался Нуанг.
— Возможно. Хочешь меняться? У меня есть четыре надирских коня, а также мечи и луки.
— У тебя хороший топор. Его ты тоже меняешь?
Бородач улыбнулся, и это было не слишком ободряющее зрелище.
— Нет, это Снага, что на древнем языке значит «паромщик, не знающий возврата». Тому, кто хочет проверить верность этого имени, стоит только попросить.
Нуанг чувствовал, что его воины неспокойны. Они были молоды и, несмотря на недавние потери, рвались в бой. Старик внезапно ощутил все бремя своих шестидесяти с лишним лет. Он развернул коня, велел своим людям устроиться на ночлег поближе к скалам и выслал разведчиков следить, не покажется ли враг. Воины повиновались беспрекословно. Нуанг обернулся к гайину с топором и заставил себя улыбнуться:
— Добро пожаловать в наш стан — там и договоримся о мене.
Позже, в сумерках, когда они втроем сидели у костра, чернобородый спросил:
— Тебе не кажется, что в скалах было бы безопаснее?
— Безопаснее от людей. Это Башни Погибших Душ, и в них бродят демоны. Здесь похоронен чародей былых времен, а с ним и его дьяволы. Так по крайней мере рассказывают. Ну, так что же ты хочешь за этих чахлых коней?
— Провизию нам на дорогу и проводника, чтобы доехал с нами до следующей воды, а после — до святилища Ошикая, Гонителя Демонов.
Нуанг удивился, но не показал виду. Что нужно гайинам в святилище?
— Путь предстоит трудный и опасный. Это земли Спинорубов, а двое путников и проводник — заманчивая добыча.
— Они уже попались на эту приманку. И у нас появились кони и оружие для обмена.
Зибен, которому торг наскучил, встал и отошел от костра. Надиры поставили свои юрты неровным кругом и соорудили между ними щиты от ветра. Женщины стряпали еду на кострах, мужчины сидели тремя кучками, передавая из рук в руки кувшины с лиррдом — хмельным напитком из кислого козьего молока. Ночь пробирала холодом, несмотря на костры и щиты. Зибен прошел к лошадям, отвязал свое одеяло и набросил на плечи. Когда он заметил надирских всадников, то решил, что жить им осталось недолго, несмотря на всю устрашающую мощь Друсса. Теперь страх прошел, и усталость одолевала его с невероятной силой. Молодая надирка отошла от костра и подала ему деревянную миску с тушеным мясом. Женщина была высокой и стройной, с полными соблазнительными губами. Зибен, мигом забыв об усталости, поблагодарил ее и улыбнулся. Она ушла, не сказав ни слова в ответ, и Зибен проводил ее взглядом, следя, как она покачивает бедрами. Мясо было горячим и обильно приправленным специями. Вкус оказался для Зибена внове — он поел с удовольствием, отнес миску надирке, которая сидела с четырьмя другими женщинами, и присел рядом с ними.
— Пища, достойная принца. Благодарю вас, госпожа моя.
— Я не твоя госпожа, — равнодушно ответила она. Зибен пустил в ход лучшую свою улыбку.
— К несчастью моему, это так. Просто мы, гайины, так выражаемся. Я хотел лишь поблагодарить вас за вашу доброту и за вкусное угощение.
— Ты меня уже в третий раз благодаришь, а собаку приготовить нетрудно: надо только подвесить ее, пока черви не заведутся в глазницах.
— Превосходно. Я надолго запомню это блюдо.
— И она не должна быть слишком старой. Молодые собаки лучше.
— Разумеется, — сказал он, приподнимаясь. Надирка внезапно склонила голову набок и заглянула ему в глаза.
— Моего мужчину убили готирские уланы. Теперь одеяла мои холодны, и некому разогреть мою кровь в студеную ночь.
Зибен сел снова — даже быстрее, чем намеревался.
— Какое горе, — сказал он, не отводя взора от ее миндалевидных глаз. — Красивая женщина не должна страдать от одиночества в холодных одеялах.
— Мой муж был великий воин: он убил трех улан. Но он брал меня быстро, как кобель суку, а потом засыпал. А вот ты не воин. Кто ты?
— Я ученый, — сказал он, садясь к ней поближе. — Я знаю толк во многих вещах — истории, поэзии, искусстве. Но лучше всего я изучил женщин. Они чаруют меня. — Он провел пальцами по ее длинным темным волосам, откинув их со лба. — Я люблю запах женских волос, прикосновение кожи к коже, мягкость губ на губах. И я не спешу в любви.
Женщина сказала что-то по-надирски своим подругам, и они засмеялись.
— Меня зовут Ниоба. Посмотрим, так ли ты хорош в деле, как в разговорах.
— Я всегда ценил прямоту. Но можно ли это? Я хочу сказать... — Он кивнул на мужчин у костра.
— Пойдем. — Она плавно поднялась на ноги. — Я хочу посмотреть, правда ли то, что говорят о гайинах. — Она взяла Зибена за руку и повела к темной юрте.
Нуанг, видевший это, хмыкнул.
— Твоему другу вздумалось покататься на тигре. Ниоба — огонь, способный расплавить железо любого мужчины.
— Полагаю, он это переживет.
— Ты тоже хочешь женщину, чтобы согреть твои одеяла?
— Нет. Моя женщина осталась дома. Что такое стряслось с твоим отрядом? По вам точно кувалдой прошлись.
Нуанг сплюнул в огонь.
— Готирские уланы напали на нас — вылетели откуда ни возьмись на своих огромных конях. Я потерял двадцать человек. Ты сказал правду: удача отвернулась от меня. Должно быть, я прогневал чем-то Богов Камня и Воды. Но что проку жаловаться. Скажи лучше, кто ты? Ты не готир. Откуда ты?
— С дренайских земель, что лежат за синими горами далеко на юге.
— Далеко же ты заехал от дома, дренай. Зачем тебе святилище?
— Надирский шаман сказал мне, что я найду там одну вещь, которая поможет моему умирающему другу.
— Ты подвергаешься большой опасности ради своего друга — это негостеприимная земля. Я сам хотел убить тебя, а я в племени из самых мирных.
— Меня не так просто убить.
— Я понял это, когда посмотрел в твои глаза, дренай. Ты видел много битв, ведь так? И много могил осталось за тобой. Когда-то, давным-давно, к нам в степь пришел другой дренай. Он тоже был воин; его звали Попробуй-Убей, и он бился с готирами. Годы спустя он вернулся, чтобы жить среди нас. Мне рассказывали это, когда я был ребенком, — и это все, что я слышал о дренаях. Его имя было Ангел.
— Я уже слышал это имя. Что еще ты о нем знаешь?
— Только то, что он был женат на дочери Бычьего Черепа, и у них было два сына: один высокий и красивый, непохожий на Ангела, другой — могучий воин. Он женился на надирской девушке, они покинули племя и уехали на юг. Вот все, что я знаю.
Две женщины, опустившись на колени, поставили перед ними миски с мясом. Из юрты Ниобы послышались крики, и женщины засмеялись. Друсс покраснел и молча стал есть. Женщины ушли, а Нуанг сказал:
— Твой друг к рассвету сильно утомится.
Друсс лежал, глядя на звезды. Обычно он засыпал сразу, но в эту ночь ему не спалось. Он сел и сбросил с себя одеяло. В лагере было тихо, и от костров остались только мерцающие угли. Нуанг предложил Друссу ночевать в своей юрте, но тот отказался, предпочитая спать под открытым небом.
Друсс взял свой топор, шлем, колет с серебряными наплечниками, встал и потянулся. Ночь была холодная, ветер проникал под щиты, поставленные между юртами. У Друсса было неспокойно на душе. Он надел шлем, натянул перчатки, отодвинул полотняный ветровой щит и вышел в степь. Часовой сидел под ракитовым кустом, завернувшись в козью шкуру. Друсс узнал юного Менга, которого Нуанг представил ему как своего младшего племянника. Мальчик посмотрел на него, но ничего не сказал.
— Все ли спокойно? — спросил Друсс.
Мальчик кивнул, явно смущенный.
Друсс прошел к черным скалам и сел на камень футах в пятидесяти от караульщика. Днем степь казалась сухой и негостеприимной, но холодная магия ночи придавала ей мрачную загадочность, и в скалах таились невыразимые ужасы. Глаза шутили шутки с разумом. Валуны превращались в согнувшихся демонов, и казалось, будто они шевелятся, а ветер свистящим шепотом повествовал о муках и смерти. Друсс не остался равнодушен к этим лунным чарам. Чтобы отогнать непрошеные страхи, он смотрел на луну и думал о Ровене, оставшейся дома. Все годы после ее спасения он очень старался дать ей почувствовать, что она любима и нужна ему. Но глубоко в его душе гнездилась боль, не замечать которой он не мог. Ровена прежде любила Мишанека, а тот любил ее. Однако Друсса терзала не ревность, а чувство глубокого стыда. Когда разбойники много лет назад похитили Ровену, он отправился искать ее с решимостью, не знавшей преград. Он добрался до Машрапура и стал кулачным бойцом, чтобы заработать денег на проезд в Вентрию. После этого он переплыл океан, где сражался с пиратами, вступил в полуразгромленное войско принца Горбена и стал там первым воином. Все это он делал, чтобы найти Ровену, влачившую, как он думал, жизнь рабыни, и спасти ее.
Но со временем он узнал правду. Ровена, лишившись памяти, полюбила Мишанека, стала уважаемой и любимой женой и жила в роскоши, довольная и счастливая. И зная все это, Друсс продолжал воевать на стороне солдат, которые разрушили город, где она жила, и убили человека, любимого ею.
Друсс видел, как сражался Мишанек против Бессмертных, и видел, как эти отборные бойцы отступали в страхе перед израненным воином, окруженным трупами убитых врагов.
«Ты был настоящим мужчиной, Мишанек», — прошептал Друсс и вздохнул. Ровена никогда не корила его смертью Мишанека — да они никогда и не говорили о нем. Но теперь, в этой безмолвной пустыне, Друсс понял, что это было неправильно. Мишанек заслуживал лучшего, как и Ровена — милая, нежная Ровена. Она хотела одного: выйти за крестьянина, которым сделался Друсс, построить дом и растить детей. Но Друсс, бывший крестьянином когда-то, уже не мог вернуться к прошлому. Он вкусил радость битвы, хмельной дурман насилия, и даже любовь к Ровене не могла удержать его в родных горах. А детьми судьба их не благословила. Друсс, так желавший иметь сына, ощутил мимолетное сожаление, но тут же изгнал его из своих мыслей. Он подумал о Зибене и с улыбкой признал, что они не так уж отличаются друг от друга. «Оба мы мастера бесплодных дел, — сказал он мысленно, — я дерусь по поводу и без повода, ты предаешься любовным утехам без любви. Что мы можем дать этому истерзанному страданиями миру?» Ветер усилился, и беспокойство Друсса возросло. Прищурившись, он всматривался в степь. Все было тихо. Он вернулся к мальчику и спросил:
— Что говорят дозорные?
— Ничего. Ни гайинов, ни Спинорубов.
— Когда их сменят?
— Когда луна коснется самой высокой горы.
Значит, скоро, подумал Друсс, посмотрев на небо. Он снова отошел в сторону — тревога не оставляла его. Надо было устроить ночлег среди скал — водятся там демоны или нет. Вдали показался всадник — он помахал Менгу и рысью въехал в лагерь. Вскоре в степь выехал сменивший его воин. Появился второй дозорный, за ним третий. Друсс подождал немного и спросил мальчика:
— Разве в дозор посылали не четверых?
— Точно, четверых. Джодаи, наверно, дрыхнет где-нибудь. Дядя будет недоволен.
Ветер переменился. Друсс вскинул голову и понюхал воздух, а после схватил мальчишку за плечо и поднял на ноги.
— Буди своего дядю — быстро! Скажи, чтобы все отступали в скалы.
— Убери руки! — Мальчишка замахнулся, но Друсс притянул его к себе.
— Слушай, парень: смерть рядом. Ты понял? Кто знает, успеем ли мы. Беги со всех ног, если жизнь дорога!
Менг припустился к лагерю, а Друсс с топором в руке неотрывно смотрел в пустую, казалось бы, степь. Потом и он вернулся в лагерь. Когда он протиснулся за щит, Нуанг был уже на ногах. Женщины торопливо укладывали одеяла и провизию, шепотом утихомиривая детей. Нуанг подбежал к Друссу и спросил:
— Что ты видел?
— Не видел, а чуял — гусиный жир. Уланы смазывают им сбрую и кольчуги, чтобы те не ржавели. Их кони спрятаны где-то близко.
Нуанг выбранился и отошел. Зибен вылез из юрты, застегивая свою перевязь. Друсс махнул ему и указал на скалы в сотне шагов от них. Надиры, раздвинув ветровые щиты, уже бежали через открытое пространство. Оставшиеся воины заводили коней в глубокую расселину. Друсс занял место в хвосте отряда. Одна из женщин упала на бегу, и он помог ей встать. Она несла на руках ребенка и вела за руку другого, едва научившегося ходить. Друсс поднял малыша на руки и побежал вместе с ней. Еще не все женщины успели добраться до скал, когда из ближней балки появились пятьдесят улан. Они наступали пешими, сверкая клинками при луне.
Передав ребенка объятой ужасом матери, Друсс поднял Снагу и обернулся к солдатам лицом. Несколько надирских воинов, вскарабкавшись на скалы, уже осыпали врага черными стрелами, но готиров надежно защищали панцири, кольчуги и шлемы с забралами. Вдобавок каждый прикрывался круглым щитом, пристегнутым к левой руке. Стрелы большей частью отскакивали от них, не причиняя вреда, — только один солдат, раненный в бедро, зашатался и упал, потеряв шлем с белым плюмажем.
— Целься ниже! — заорал Друсс.
Пятясь, он продвигался к узкому проходу в скалы. Первые трое улан ринулись вперед, и он с ревом прыгнул им навстречу, раскроив Снагой шлем первого и убив второго обратным ударом, распоровшим живот. Третий взмахнул саблей, но она отскочила от черного шлема Друсса. Снага со свистом обрушился на прикрытую кольчугой шею солдата. Прочная кольчуга не дала лезвию рассечь кожу, но тяжесть удара вдавила звенья в шею и раздробила позвонки. К месту схватки подоспели еще несколько солдат. Первый попытался заслониться от топора деревянным, укрепленным железом щитом, но Снага расколол щит надвое и разрубил руку под ним. Улан с криком упал, увлекая за собой еще двоих. Узкий проход позволял нападать только трем сразу, а остальные толклись сзади. Надиры сверху швыряли камни и обстреливали незащищенные ноги врагов.
Друсс рубил напропалую, и его топор уже обагрился кровью.
Уланы дрогнули и отступили. У ног Друсса стонал солдат с перерубленной рукой. Друсс, став на колени, стащил с раненого шлем и сгреб его за волосы.
— Сколько вас тут? Говори, и будешь жить — я отпущу тебя к своим.
— Две роты — клянусь, это правда!
— Вставай и беги — за лучников я не отвечаю.
Солдат, спотыкаясь, припустил назад. Две стрелы отскочили от его панциря, третья попала в бедро. Он захромал дальше и сумел-таки добраться до своих.
Две роты... пятьдесят человек. Друсс сосчитал тела, которые были на виду. Семерых он убил топором, еще несколько сбиты стрелами и уже не вступят в бой. Значит, остается около сорока человек — недостаточно, чтобы взять штурмом эти скалы, но достаточно, чтобы запереть надиров там и послать за подкреплением.
Трое молодых надиров слезли вниз, чтобы снять с убитых доспехи и оружие. Нуанг спустился с ними.
— Думаешь, теперь они отойдут назад?
— Нет, они будут искать другой путь. Надо отойти подальше в скалы, иначе они могут окружить нас. Сколько было в том отряде, который напал на вас в камышах?
— Не больше сотни.
— Тогда остается вопрос: где еще две роты?
Неожиданно уланы снова пошли в атаку. Надиры бросились обратно, но Друсс вышел вперед.
— Идите сюда и умрите, сукины дети! — взревел он, вызвав гулкое эхо в скалах. Первый улан взмахнул саблей, целя ему в горло, но Снага отразил удар. Солдат отлетел назад, врезавшись в двух своих товарищей. Когда Друсс ринулся на них, они повернулись и побежали.
Нуанг с мечом в руке стал рядом с ним. В надирском лагере вспыхнуло пламя, и Нуанг выругался, но Друсс только хмыкнул.
— Юрты — дело наживное, старик. Сдается мне, твоя удача переменилась к лучшему.
— Как же, как же. Впору прыгать на радостях от такой удачи!
Ниоба лежала на животе, глядя сквозь узкий просвет в черном базальтовом камне.
— Твой друг — великий воин, — сказала она, откинув с лица иссиня-черные волосы.
Зибен пригнулся рядом с ней.
— Такой у него дар, — признал он, раздраженный ее восхищением и тем, что ее миндалевидные глаза прикованы к Друссу.
— Почему тебя нет рядом с ним, поэт?
— Милая, когда Друсс начинает махать своим топором, никому не хочется быть с ним рядом. И потом, он любит сражаться с превосходящими силами противника. Это позволяет ему проявить себя с лучшей стороны.
Ниоба, приподнявшись на локте, посмотрела ему в глаза.
— Ты больше не боишься, поэт? Когда мы бежали сюда, ты весь дрожал.
— Не выношу насилия, особенно когда оно направлено против меня. Но сюда они за нами не полезут. Это уланы в тяжелых доспехах, дело которых — кавалерийские атаки на открытой местности. Сапоги у них с высокими каблуками и подбиты железом, чтобы лучше держаться в стременах. Для лазания по вулканическим скалам они уж никак не приспособлены. Они отойдут и будут поджидать нас в степи. На некоторое время нам ничего не грозит.