– Жизнь надоела?
– Глупая сука зажмуривается, когда спускает крючок! – ответил тот, не обращая внимания на тон графа.
– И все же стреляет метко, – злобно ответил граф, – и этим поднимает боевой дух ублюдков. А их и без того не нужно воодушевлять, видит бог.
– Но я жив, милорд, – весело заметил сэр Саймон. – Она хотела меня убить. И не вышло. Медведь цел, а собаки остались голодными!
Он ожидал поздравлений от окружения графа, но советники отвели глаза. Рыцарь принял их подавленное молчание за зависть.
«Этот сэр Саймон – чертов болван», – подумал граф и поежился.
Он бы не так возражал против холода, если бы войско праздновало победу, но уже два месяца англичане и их бретонские союзники испытывали сплошные неудачи и выставляли себя посмешищем, а шесть штурмов Ла-Рош-Дерьена усугубляли несчастья. И теперь граф созвал военный совет, предлагая решительную атаку в тот же вечер. Все предыдущие штурмы начинались до полудня. Возможно, внезапная атака в меркнущем свете зимнего солнца застанет защитников врасплох. Однако даже такое малое преимущество, как внезапность, было подпорчено, поскольку безрассудная выходка сэра Саймона придала горожанам уверенности, а среди командиров графа, собравшихся под пожелтевшей парусиной, царило уныние.
Четверо из них были рыцари, подобно сэру Саймону приведшие на войну собственных солдат, но остальные – наемники, платившие своим людям за службу графу. Трое бретонцев с белыми горностаевыми гербами герцога Бретонского возглавляли солдат, верных герцогу Монфору, а остальные были английские командиры, все низкого рода, загрубевшие на войне. Здесь был и Уильям Скит, а рядом с ним Тотсгем, начавший свою карьеру как простой солдат, а теперь возглавлявший сто сорок латников и девяносто стрелков на службе у графа. Оба никогда не участвовали в турнирах, да их бы никогда и не пригласили, но оба были богаче сэра Саймона, и это его раздражало. «Мои боевые псы» – так граф Нортгемптонский звал наемных командиров, и он любил их; впрочем, граф имел странное пристрастие к компании черни. Уильям Богун, хотя и приходился двоюродным братом королю, с радостью пил с людьми вроде Скита и Тотсгема, ел с ними, говорил по-английски, охотился с ними и доверял им. Сэр Саймон чувствовал себя исключенным из дружеского круга. Если кто-нибудь в войске должен был быть близок к графу – то только он, сэр Саймон, знаменитый победитель турниров. Но граф Нортгемптонский предпочитал валяться в канаве с чернью вроде Скита.
– Как там дождь? – спросил граф.
– Снова начинается, – ответил сэр Саймон, подняв голову к потолку шатра, по которому барабанили капли.
– Все ясно, – угрюмо проговорил Скит.
Он редко называл графа «милорд» и обращался к нему как к равному, что, к удивлению сэра Саймона, вроде бы нравилось графу.
– И это только цветочки, – сказал граф, выглянув из шатра и впустив облако сырости и холода. – Тетивы луков растянутся от влаги.
– Как и арбалетов, – вмешался Ричард Тотсгем и добавил: – Ублюдки.
Больше всего в английских неудачах раздражало то обстоятельство, что защитники Ла-Рош-Дерьена были не солдаты, а простые горожане – рыбаки и лодочники, плотники и каменщики, и среди них воевала даже женщина – Черная Пташка!
– Дождь может перестать, – продолжил Тотсгем, – но земля останется скользкой. Под стенами будет плохая опора.
– Давайте не пойдем сегодня, – предложил Уилл Скит. – Пусть мои парни завтра утром пройдут по реке.
Граф потрогал рану на голове. Целую неделю он штурмовал южную стену Ла-Рош-Дерьена и по-прежнему верил, что его люди могут взять эту крепость, но все же ощущал среди своих боевых псов уныние. Еще одна неудача, еще два-три десятка убитых, и дух в войске совсем упадет, так что придется тащиться назад в Финистер несолоно хлебавши.
– Повтори-ка снова, что ты сказал, – проговорил он.
Скит кожаным рукавом вытер нос.
– Три дня назад мы уже пытались, – возразил один из рыцарей.
– Вы пробовали пройти вниз по реке, – ответил Скит, – а я хочу пойти вверх по реке.
– Там такие же колья, как и внизу, – сказал граф.
– Неплотные, – возразил Скит, и кто-то из бретонских командиров перевел разговор своим товарищам. – Один из моих парней вытащил такой кол и пришел к заключению, что полдюжины других не устоят или сломаются. Они из старых дубовых стволов, а не из вяза и совсем прогнили.
– Насколько глубока там грязь? – спросил граф.
– По колено.
С запада, юга и востока Ла-Рош-Дерьен окружала стена, а с севера город защищала река Жоди, и в тех местах, где полукруг стены сходился с рекой, горожане установили в грязи частокол, чтобы преградить доступ в город во время отлива. Скит предполагал, что через прогнившие колья можно пробраться, но когда люди графа пытались сделать это у восточной стены, они завязли в грязи и горожане расстреляли их из арбалетов. Побоище было страшным – хуже, чем перед южными воротами.
– Но на берегу тоже стена, – заметил граф.
– Да, – признал Скит, – но эти тупые ублюдки кое-где сломали ее и устроили причалы. Один такой прямо у гнилых кольев.
– Так что твоим людям нужно всего лишь убрать колья и взобраться на причалы – на виду у защитников? – скептически спросил граф.
– Они справятся, – твердо заявил Скит.
Граф все еще считал, что лучший шанс на успех – это подвести стрелков к южным воротам и молиться, чтобы их стрелы держали защитников в укрытии, пока графские латники штурмуют брешь. Правда, он признавал, что такой план сегодня провалился, как и накануне. И еще граф знал, что в запасе у них всего лишь несколько дней. У него осталось меньше трех тысяч солдат, треть из них – больные. Если он не найдет им приюта, то придется, поджав хвост, идти обратно, на запад. Нет, ему нужен город – любой, даже такой, как Ла-Рош-Дерьен.
Уилл Скит увидел на лице графа тревогу.
– Мой парень вчера ночью был в пятнадцати шагах от причала, – заявил он. – Он бы мог проникнуть в город и открыть ворота.
– Почему же не открыл? – не удержался от вопроса сэр Саймон. – Христовы мощи! Я был бы уже внутри!
– Вы не стрелок, – хмуро проговорил Скит и перекрестился.
В Гингаме один из его стрелков попал в плен к горожанам. Они раздели ненавистного лучника и прямо на стене разрезали на куски, чтобы осаждавшие могли видеть его муки. Сначала ему отрубили указательный и средний пальцы на правой руке, потом мужское достоинство, и стрелок, истекая кровью на крепостной стене, кричал, как кастрированный поросенок.
Граф знаком приказал слуге наполнить кубки подогретым пряным вином.
– Возглавишь атаку, Уилл?
– Не я, – сказал Скит. – Я слишком стар, чтобы пробираться через вязкую грязь. Я предоставлю это тому парню, который прошлой ночью прошел вдоль кольев и пробрался внутрь. Он хороший парень, поверьте. Смышленый ублюдок, но чудак. Готовился стать священником, вот так, а встретил меня и опомнился.
Графу явно понравилась эта идея. Он поиграл рукоятью меча, потом кивнул.
– Пожалуй, нам надо встретиться с твоим смышленым ублюдком. Он неподалеку?
– Я оставил его у входа, – сказал Скит и повернулся на табурете. – Том, скотина! Заходи!
Томас, пригнувшись, шагнул в графский шатер, и командиры увидели высокого, длинноногого, худого парня, одетого во все черное, не считая кольчуги и вышитого на камзоле красного креста. Все английские войска носили такой крест святого Георгия, чтобы в рукопашном бою отличать, кто свой, а кто чужой. Парень поклонился графу, и тот вспомнил, что уже видел этого стрелка. Да и неудивительно, ведь Томас обладал запоминающейся внешностью. Его черные волосы были заплетены в косу и перевязаны тетивой. У него был длинный кривой нос, вероятно сломанный, чисто выбритый подбородок и настороженные, умные глаза, хотя, возможно, самым замечательным в нем была его опрятность. Да еще этот огромный лук на плече – длиннее, чем было принято, и не только длинный, но выкрашенный в черное. На передней стороне лука виднелась странная серебряная пластина словно бы с выгравированным гербом. «В этом видно тщеславие, – подумал граф, – тщеславие и гордыня». А он одобрял и то и другое.
– Для человека, прошлой ночью увязшего по колено в грязи, – с улыбкой проговорил он, – ты на удивление чистый.
– Я вымылся, милорд.
– Не подхвати лихорадку! – предостерег его граф. – Как тебя зовут?
– Томас из Хуктона, милорд.
– Ну так расскажи мне, Томас из Хуктона, что ты выяснил вчера ночью.
Томас рассказал то же, что и Уилл Скит. В темноте, когда прилив спал, он забрался в грязь у берега Жоди. Там он обнаружил частокол, запущенный, прогнивший и расшатавшийся, вытащил один кол, протиснулся через щель и сделал несколько шагов по направлению к ближайшему причалу.
– Я был достаточно близко, милорд, чтобы услышать, как поет какая-то женщина.
Женщина пела песню, которую пела ему мать, когда он был маленький, и его поразило это совпадение.
Женщина пела песню, которую пела ему мать, когда он был маленький, и его поразило это совпадение.
Когда Томас закончил, граф нахмурился – не потому, что ему что-то не понравилось в рассказе стрелка. Его беспокоила рана на голове, лишившая его сознания на целый час.
– Что же ты делал на реке ночью? – спросил граф, в основном чтобы дать себе время подумать.
Томас ничего не ответил.
– Чья-то чужая баба, – ответил за него Скит, – вот что он там делал, милорд. Чужая баба.
Собравшиеся расхохотались – все, кроме сэра Саймона Джекилла, который угрюмо смотрел на покрасневшего Томаса. Этот ублюдок был простым стрелком и тем не менее носил кольчугу получше, чем мог себе позволить сэр Саймон! И в нем была самоуверенность, от него разило наглостью. Сэра Саймона передернуло. Жизнь таила в себе несправедливость, которой он не мог понять. Стрелки из захолустья нахапали себе коней, оружия и доспехов, в то время как он, победитель турниров, сумел заполучить лишь пару сапог. Его так и подмывало сбить спесь с этого долговязого невозмутимого стрелка.
– Один бдительный часовой, милорд, – обратился сэр Саймон к графу на нормандском французском, так что лишь немногие благородные господа поняли бы его, – и этот парень умрет, а наша атака завязнет в речной грязи.
Томас бросил на сэра Саймона спокойный взгляд, оскорбительно невозмутимый, и ответил на беглом французском:
– Нам следует напасть в темноте. – Затем снова повернулся к графу. – Завтра перед рассветом уровень воды будет невысоким, милорд.
Граф удивленно посмотрел на него:
– Откуда ты знаешь французский?
– От моего отца, милорд.
– Мы его знаем?
– Сомневаюсь, милорд.
Граф не стал развивать эту тему, а закусил губу и потер рукоять меча – такова была его привычка, когда он размышлял.
– Прекрасно, если вы проникнете внутрь, – проворчал Ричард Тотсгем, сидевший на скамеечке доярки рядом с Уиллом Скитом. Тотсгем привел самый большой отряд наемников и, соответственно, имел наибольший авторитет среди командиров. – Но что вы будете делать, оказавшись в городе?
Томас кивнул, словно ожидал этого вопроса:
– Сомневаюсь, что нам удастся добраться до ворот, но если я смогу поместить пару десятков стрелков на стену у реки, они прикроют ее, пока другие приставляют лестницы.
– А у меня есть две лестницы, – кивнул Скит. – Их можно установить.
Граф продолжал потирать рукоять меча.
– Раньше, когда мы пытались напасть с реки, то вязли в грязи. И там, где вы пойдете, она будет такая же глубокая.
– Мостки, милорд, – сказал Томас. – Я нашел кое-что на ферме.
Это были части ивового плетня, из которых можно быстро соорудить загон для овец – или же мостки, чтобы пройти по грязи.
– Я говорил вам, что он смышлен, – с гордостью сказал Скит. – Ходил в Оксфорд, верно, Том?
– Когда был слишком молод и не знал ничего получше, – сухо ответил тот.
Граф расхохотался. Ему нравился этот парень, и он понимал, почему Скит так верил в него.
– Завтра утром, Томас?
– Лучше, чем в сумерках вечером, милорд. Вечером они будут еще хорохориться.
Томас бросил ничего не выражающий взгляд на сэра Саймона, намекая, что глупая демонстрация рыцарской бравады лишь раздула пыл защитников.
– Значит, завтра утром, – проговорил граф и обернулся к Тотсгему. – Но сегодня держи своих стрелков поближе к южным воротам. Пусть думают, что мы опять пойдем там. – Он снова посмотрел на Томаса. – Что это за эмблема у тебя на луке, парень?
– Так, нашел кое-что, милорд, – солгал тот, передавая лук в протянутую руку графа.
На самом деле он вырезал серебряный знак из раздавленного кубка, найденного под телом отца, и прикрепил его к передней части лука. Там его левая рука отполировала серебро.
Граф рассмотрел герб:
– Зверь с рогами и клыками? Йейл?
– Не знаю, как зовут эту бестию, милорд, – проговорил Томас, прикинувшись невеждой.
– Мне незнаком этот герб, – сказал граф.
Он попытался согнуть лук и приподнял брови, дивясь его тугости. Потом вернул лук Томасу и отпустил стрелка.
– Бог тебе в помощь завтра утром, Томас из Хуктона.
– Спасибо, милорд, – ответил тот с поклоном.
– С вашего позволения я уйду с ним, – сказал Скит.
Граф кивнул и посмотрел вслед уходящим.
– Если мы проникнем внутрь, – обратился он к оставшимся командирам, – то, ради всего святого, не позволяйте своим людям устраивать грабеж. Не давайте им разгуляться. Я собираюсь удержать этот город и не хочу, чтобы жители нас ненавидели. Убивайте, когда нужно, но не устраивайте резни. – Он посмотрел на их скептические лица. – Вы будете отвечать за гарнизонную службу, так что облегчите себе задачу. Держите людей в узде.
Командиры хмыкнули, зная, как это трудно – не дать солдатам полностью разграбить город. Но прежде чем кто-то успел ответить, встал сэр Саймон:
– Одна просьба, милорд.
Граф пожал плечами:
– Валяй.
– Вы позволите мне и моим людям возглавить штурмовой отряд с лестницами?
Граф как будто удивился этой просьбе:
– Думаешь, Скит сам не справится?
– Уверен, справится, милорд, – со смирением ягненка ответил сэр Саймон, – и все же прошу такой чести.
«Пусть лучше погибнет сэр Саймон Джекилл, чем Уилл Скит», – подумал граф и кивнул:
– Конечно, конечно.
Командиры ничего не сказали. Какая тут честь – первому взобраться на уже захваченную другими стену? Нет, этот ублюдок ищет не чести, он хочет оказаться в удобной позиции, чтобы захватить самую богатую добычу в городе. Но никто не высказал своих мыслей вслух. Они были командиры, а сэр Саймон – рыцарь, хотя и без гроша за душой.
Весь остаток этого короткого зимнего дня графское войско готовилось к новому штурму города, но так и не начало его, и у жителей Ла-Рош-Дерьена появилась надежда, что их испытания закончились. Но все же они приготовились к отпору на случай, если англичане устроят новую попытку на следующий день. Они пересчитывали арбалетные стрелы, громоздили валуны на стене и подбрасывали дров в костры, на которых кипели горшки с водой для отражения атаки англичан. «Согрейте мерзавцев!» – говорили городские священники, и горожанам нравилась эта шутка. Они видели, что побеждают, и считали, что испытания скоро завершатся, поскольку у англичан подходит к концу провизия. Ла-Рош-Дерьену оставалось еще немного потерпеть, а потом вознести хвалы и благодарности герцогу Карлу.
В полночь дождик прекратился. Горожане легли спать, но держали оружие наготове. Часовые жгли сторожевые огни и всматривались в темноту.
Стояла холодная зимняя ночь, и у осаждающих оставался последний шанс.
Черная Пташка была крещена как Жанетта Мари Алеви, и когда ей исполнилось пятнадцать, родители взяли ее в Гингам на ежегодный яблочный турнир. Отец ее не был аристократом, и потому семья не могла сидеть в огороженном месте под башней Сен-Лоран. Но они нашли местечко рядом, и Луи Алеви позаботился, чтобы дочь была видна всем, поставив ее кресло на крестьянскую повозку, на которой они приехали из Ла-Рош-Дерьена. Отец Жанетты был преуспевающим шкипером и виноторговцем, хотя его удача в делах не распространялась на остальную жизнь. Один его сын умер от гангрены, порезав палец, а второй утонул во время путешествия в Корунну. Жанетта осталась единственным ребенком.
В поездке в Гингам был расчет. Знатные рыцари Бретани – по крайней мере, те, кто поддерживал союз с Францией, – съехались на турнир. Здесь перед толпой, собравшейся по случаю как ярмарки, так и ежегодных состязаний, они четыре дня подряд показывали свою удаль во владении копьем и мечом. Жанетте все это показалось изрядно скучным, поскольку преамбулы к каждому поединку тянулись долго и зачастую ничего не было слышно. Непрерывной чередой проезжали рыцари, покачивая своими экстравагантными плюмажами, но чуть погодя слышался громовой стук копыт, звон металла, крики, и один из рыцарей падал на траву. По обычаю победитель накалывал на копье яблоко, чтобы преподнести женщине из толпы, которая привлечет его внимание, – потому-то отец и прикатил свою повозку в Гингам. Через четыре дня Жанетта собрала восемнадцать яблок и всю ненависть двух десятков высокородных девиц.
Родители отвезли дочь обратно в Ла-Рош-Дерьен и стали ждать. Они показали свой товар, и теперь дело покупателей – найти дорогу к их роскошному дому у реки Жоди. Спереди домик казался маленьким, но, пройдя под арку, гость оказывался в широком дворе, выходящем на каменный причал, где во время прилива могли пришвартоваться не самые большие суда мсье Алеви. За стеной двора находилась церковь Святого Ренана, а поскольку мсье Алеви давал деньги на строительство церковной колокольни, ему позволили сделать в стене проход, чтобы по пути на мессу его семье не нужно было выходить на улицу. Дом говорил каждому посетителю, что здесь живет богатое семейство, а присутствие приходского священника за ужином давало понять, что это семейство к тому же и благочестиво. Жанетта родилась не для того, чтобы быть игрушкой для аристократов, ей было предназначено стать женой.