Ирина Глебова ЧЕСТЬ ДОМА КАРЕТНИКОВЫХ
Глава 1
Хороша зимняя ночь в городе Саратове: когда несильный мороз — градусов десять, кружатся в лунном спокойном свете снежинки, серебром отливает расчищенный на замерзшей Волге каток… Умиротворение в природе и, казалось бы, в людских душах. Процокают, вплетаясь в приглушенные ночные звуки, копыта пары рысаков, из коляски выйдет барышня, опираясь на руку кавалера. И хотя домишко, куда они направляются, какой-то неказистый и барышня одета скромно, но кавалер хорош — галантен, элегантен, строен. Блеснут из-под меховой шапки темные глаза, почудятся бравые усы, чисто выбритый подбородок… Он пропустит барышню в отворенную дверь, пригнется, заходя сам, коротко глянув через плечо… Наутро первый прохожий наткнется в проходном дворе, у сараев, на мертвое тело: молодая женщина, совершенно раздетая и изувеченная так, что приехавшие полицейские, бывалые люди, не могли смотреть, отворачивались. И, приглушая голоса, со страхом говорили:
— Еще одна… Опять он…
Слава Богу, кончился кошмар, тянувшийся больше года, державший в страхе весь Саратов! Та девушка в проходном дворе на кровавом снегу стала последней. Убийца, жуткий изверг, сидит за семью замками в городской тюрьме, ждет своей участи.
Следователь по особо опасным преступлениям Петрусенко уехал бы к себе домой, в южный город, еще вчера. Он человек скромный, и пышные лавры героя его смущают. А тут словно бы весь Саратов гудит: «Герой! Гений сыска! Талант!..» Полицмейстер не устает повторять на различных встречах и приемах:
— По одному санному следу! Представляете, нашел убийцу! По санному следу!
В голосе удивление и восторг. Приятно, что коллега, не испытывая зависти и обиды, отдает должное. Правда, его, Петрусенко, с самого начала в Саратове встретили доброжелательно. Местные сыщики пали духом: кровавым драмам, казалось, нет конца, а следствие каждый раз упирается в тупик. Когда из столицы сообщили: «Пришлем вам на подмогу отличного специалиста» — особых надежд не питали, но встретили по-доброму. И вот — месяца не прошло, а злодей пойман!
Конечно, Петрусенко прекрасно осознавал: следствие он провел блестяще. Но одно дело признаваться в этом самому себе, другое — шум, восхваление вокруг… Нет, этого он не любил. Домой, пора домой! Там свои дела, семья…
Но полицмейстер, узнав о его решении, стал уговаривать:
— Викентий Павлович, как же так? Нельзя сразу… Городской голова на послезавтра вечеринку объявил для именитых людей города — в вашу честь!
В голосе коллеги пробивались нотки обиды. Петрусенко стало неловко, и он поспешил сказать, что, конечно же, останется.
Разговор происходил в городском управлении полиции, и Викентий Павлович собирался уйти пораньше и отдохнуть. Но сделать этого не удалось. У двери громко заговорили. Молодой звонкий голос просил: «Пустите к приезжему следователю!» Дежурный и еще кто-то из полицейских запрещающе басил и полицмейстер поморщился:
— Сейчас разберусь!
Он распахнул дверь, и в комнату буквально ввалился парень — в дубленом полушубке, с шапкой в руке. Следом грозно затопали стражи, но начальник уже узнал посетителя, укоризненно покивал головой:
— Митяй! Это ты шумишь? Не ожидал от тебя! Что за выдумки, говори быстро?
Парень был молод, высок, хорош собой. Русые волосы от прямого пробора волнами спадали к лицу, щеки алели — от мороза ли, смущения или природы? — синие глаза казались почти темными под густыми ресницами.
«Вот так молодец!» — только и успел подумать Викентий Павлович, как парень чуть ли не взмолился:
— Дядя Устин Петрович! Дайте поговорить! Ведь не шалопай же я! Дело серьезное…
Полицмейстер был явно в смущении. Развел руками:
— Господин Петрусенко, это родич мой. Просится к вам на разговор. Соизволите ли?
— Отчего же… — Викентию Павловичу парень, глядящий просительно, но ясно и прямо, нравился все больше. — Я вас, молодой человек, охотно выслушаю. Дело, говорите, серьезное?
— Дмитрий! — начальник слегка повысил голос. — Если про то самое говорить станешь, лучше брось! Пустое…
— Нет, дядя! — Парень решительно положил шапку на диванчик, скинул полушубок. — Про то и поведу разговор. А вы уж, коль так, будьте добры, оставьте нас. А то ведь не дадите говорить.
Полицмейстер хмыкнул:
— Браво!.. И вправду, лучше уйду. Пришлю вам самоварчик с баранками.
Петрусенко и Дмитрий остались одни.
— Господин следователь, — сразу же заговорил парень. — Не подумайте, что я подольститься хочу. В округе все о вас говорят: «российский Шерлок Холмс»! А я думаю: англицкий сыщик выдуманный, а вы вон какое дело раскрутили. Чудо! Вот решил вам душу излить. Если вы не поможете, то уж никто!
— К начальнику полиции вы уже обращались, как я понял? — спросил Петрусенко.
Дмитрий махнул рукой:
— Он меня сызмальства знает, потому, может, серьезно и не принимает. Да и дело, как ему кажется, «житейское». Это он так сказал: «Ну, убежала девица из дома с женихом — дело житейское».
— Речь, значит, о пропавшей девушке?
— Вот! В самую точку! — Парень даже подпрыгнул на стуле. — Только давайте я вам с самого начала расскажу, а то запутаться можно.
Унтер занес в комнату обещанный самовар, чашки, миску с баранками. Как добрые знакомые, греясь горячим чайком, следователь и его посетитель вели беседу. Рассказ Дмитрия показался Викентию Павловичу очень занимательным.
Глава 2
Уездный город Вольск в трехстах километрах от Саратова. Узловая станция и речная пристань сделали его оживленным торговым центром, позволив процветать и набирать капитал нескольким десяткам купеческих семей. Одной из таких была семья Каретникова Ивана Афанасьевича. Крупный рыбный промысел, два парохода, баржи, ходившие с грузом по Волге, канатная фабрика… Собственно, начав как купец, Каретников в последние годы стоял на ногах крепким промышленником. Митя Торопов стал работать у него подростком писцом в конторе, а к своим 25 годам был уже помощником управляющего всеми делами.
Уклад же семьи Каретниковых сохранялся патриархальный, купеческий. Дети получили домашнее воспитание и хотя уже вошли в возраст, отец не собирался отправлять их в университеты и пансионы. А было их двое: сын и дочь, Настя и Андрей — близнецы.
Вот тут рассказ молодого помощника управляющего стал особенно эмоциональным — то восторженным, то гневным. Он был влюблен в Настю Каретникову и не скрывал этого.
— Ну так что же, — запальчиво восклицал Митя, ероша свои густые волосы, — что же, если один ребенок родился крепким и здоровым, а другой хворым? Какая же это мать, если одному дитяти — всю любовь, а другого вроде бы и нет совсем!
В самом деле, девочка у Каретниковых родилась крепенькой, шустрой, а ее братишка-близнец с первых же минут, как сказал доктор, был «не жилец». С этого все и началось. Мария Петровна, едва оправившись от родов, не отходила от колыбели сына. Сколько слез пролила, сколько ночей не спала, сколько земных поклонов у икон положила! Вымолила-таки у Бога своего ненаглядного Андрюшеньку — жив остался! И все эти полгода, пока над мальчиком ангел-хранитель и ангел смерти битву вели, здоровая крикуха Настя была убрана с материнских глаз — отдана няньке и кормилице. Сама Мария Петровна о ней и не вспоминала — как и не было ее. И потом еще лет шесть, пока болезненный сыночек больше хворал, чем здравствовал, девочку к нему почти не подпускали. Свели вместе, когда к детям начали ходить учителя. И тогда все поразились — как они похожи! Две капли воды! Не будь разного пола — не отличить.
— Настя ведь росла у меня на глазах, — продолжал рассказывать Митя. — Я сам еще мальчишкой был, но видел, что она, кроха, такая самостоятельная, умница. А смелая! На нее-то внимания почти не обращали, а значит, ничего не запрещали. Росла при кухне, при конюшнях, в поле да у реки. Все ее любили, кроме отца-матери. Ну, Иван Афанасьевич просто не замечал девчонку. Да и дома бывал не часто — дел много, а хозяин он хороший, во все сам вникал. А вот мамашу свою Настенька просто раздражала!
Митя Торопов, умный и старательный отрок, скоро из писца стал порученцем у хозяина. Потому и в доме Каретниковых часто бывал, многое видел. Марию Петровну временами совесть материнская за сердце брала, она говорила прислужнице:
— Где там Настасья бегает? Приведите в дом.
Девочка станет перед ней: щечки горят от радости, глаза сверкают, голосок дрожит смущенно:
— Маменька, я только цыпляток на заднем дворе кормила.
— Экая ты… дикарка. Ну пойди, приберись да с братцем поиграй.
Поцелует девчоночка руку мамаше, побежит причесываться да переодеваться. А потом затеют с братцем в детской комнате шумную возню. Андрей, хоть и изнеженный мальчик был, сестричку любил. Во-первых, видел ее нечасто, успевал соскучиться. Во-вторых, выдумщица она была знатная. Паровоз придумает из стульев, кресел и самоварной трубы. Или сказку сама сочинит про маленьких человечков, живущих под полом. Зайдет Мария Петровна в детскую, а они лежат животами на полу, в щелку между досок заглянуть пытаются. Голубоглазые, белокурые — загляденье. Но не успеет мать умилиться, как обязательно Андрюшка заверещит: или споткнется, упадет, или палец прищемит, или на Настю обидится — что-то она лучше его делает! Мария Петровна тут же в раздражении отошлет девочку:
— Какая ты!.. Братика жалеть надо, он хворый. Беги уж…
У девочки слезы на глазах, она жалеет братика, хочет еще с ним играть. Но Андрюша уже насупился, прижался к матери…
С совместным гулянием выходило почти так же. Нарядят обоих детей, как на картинке, мамаша с зонтиком, служанка с корзинкой, когда еще слугу Захария или его, Митю, с собой возьмут. И — в городской парк, где другие семьи по аллеям прогуливаются, под шарманку обезьянка танцует, оркестр духовой играет… Пока чинно прогуливаются — все хорошо. Люди на них любуются, знакомые дамы подходят, заговаривают, умиляются детям. Но вот Настя побежит к пруду, Андрюша — за ней, упадет, заплачет. А если и не упадет, то лебедь у Насти с уверенной ручки хлебца возьмет, а робко тянущуюся Андрюшину ладошку клюнет… Прижимая к себе плачущего мальчика, Мария Петровна чуть ли не шипит на Митю:
— Уводи сейчас же Настю домой, скорее!
По дороге обратно Настя идет обиженная, молчит, даже чуток всхлипывает. И за руку Митю не хочет держать. Но он обязательно ее чем-нибудь насмешит, и к дому они уже подбегают наперегонки, весело смеясь. Ведь он сам еще почти мальчишка…
Иван Афанасьевич меньше вникал в детские проблемы, но сына, конечно, выделял. Как же — наследник, надежда! Когда он подрос, лет тринадцати, отец стал брать Андрея с собой — на фабрику, в порт на загрузку барж. Мария Петровна очень противилась этому, боялась за здоровье сыночка. И однажды после такой ссоры Каретников с раздражением махнул рукою, крикнув жене:
— Да забери ты своего баловня! Все равно с него толку никакого! Интересу к делам ни на каплю нету. Только хнычет и к мамочке просится, тьфу!
С того времени он стал приглядываться к дочери — крепкой, ловкой, очень любознательной девочке с острым умом и живым воображением. Даже сказал однажды как бы шутя:
— Вот обрежу Настасье волосы, а тебе, Андрюха, косу отпущу, и поменяю вас местами. Никто и не заметит разницы. А мне настоящий помощник будет…
Только Митя уловил в его голосе тоску и вроде бы даже мечтанье — словно и вправду так можно было сделать. И еще приказал тогда же Каретников:
— Чтоб учителя равно с детями занимались!
Он знал, что в основном уроки давались Андрею, Настю же часто отсылали по хозяйству. Мария Петровна считала: зачем девице науки? Читать-писать умеет — и достаточно.
Год назад, прошлою зимой, состоялся у хозяина с ним, Митей Тороповым, интересный разговор. Двадцатипятилетний Дмитрий уже два года состоял помощником управляющего, а по сути — все дела фабрики и рыбоперерабатывающего завода находились в его руках. С Каретниковым отношения у них сложились отличные, они хорошо друг друга понимали. Однажды они вдвоем разбирались с делами в конторе, в кабинете хозяина. Иван Афанасьевич вдруг отодвинул бумаги, спросил:
— А что, Митяй, я замечаю, моя Настасья тебе нравится? Или ошибся?
Митя густо покраснел, но глаза не отвел. Ответил:
— Настасья Ивановна прекрасная девушка… Кому ж такая не понравится! Я ведь ее сызмальства знаю, люблю как сестру.
— Как сестру? Ой ли? — усмехнулся Каретников, все так же пристально глядя на своего молодого помощника.
Тут Митя погрустнел, махнул рукою:
— А что толку? Она ко мне как к старшему брату относится, это уж точно.
Иван Афанасьевич обошел стол, приобнял Митю за плечи:
— Идем-ка на диванчик присядем, поговорим.
Они пересели на диван, обитый черной кожей.
— Ты знаешь, Митрий, каким вырос мой сын и главный наследник, — заговорил Каретников и скривился, как от горького лекарства. — Хуже барышни изнеженной! Как ему передам дело? Ведь загубит все! И так после бунтов сколько потеряно! Только наладил, только восстановил капитал. Он же все погубит!
Митя хорошо знал, сколько убытков принесли бунты и погромы пятого года: разгромлен один пароход, сожжены три баржи, рабочие завода и фабрики бастовали. Потом было жестокое усмирение — горький год кровавых обид и вражды. И лишь три года спустя хозйство почти вошло в норму.
А Каретников продолжал:
— Зато дочь у меня — совсем другое дело. Вот бы хозяин был!
— Да, — Митя не мог не улыбнуться. — Настасья Ивановна девушка характера решительного, деятельного.
— А умна! А хороша-то!.. — Каретников подмигнул.
— Она просто красавица! Да только, Иван Афанасьевич, не про меня.
— Это ты, друг милый, напрасно. Если думаешь, что я гоняюсь за богатым зятем, — ошибаешься. Сам не беден, да и не старый я еще мужик, свой капитал успею удвоить и утроить. Детей обеспечу. Чужих достатков мне не надо. А вот помощника в семью — толковую голову и руки работящие, — вот о чем мечтаю. Чтоб дело кровное ему стало, чтоб после меня обо всех заботился. Разумеешь, на что намекаю?
— Лестно мне на свой счет это разуметь… Я бы ни любил, ни лелеял Настасью Ивановну!..
— Вот, вот! Милое дело! Оженим вас, ты мне не только любезным зятем будешь, а наипервым помощником и опорой! И так ведь хозяйство до нутра знаешь!
— Иван Афанасьевич, я ведь без отца-матери рос, сколько лет при вашей семье. Мне ли не хотеть войти в нее навсегда! — с тоской воскликнул Митя. — Но ведь не любит меня Настя!
Господи, думал ли он, что сам хозяин предложит ему то, о чем вот уже два года он тайно мечтает? Настя!.. Он других-то девушек и не замечает, хотя не без глаз, знает, что не одна по нем сохнет — из хороших семей дочери. А Каретников гнул свое:
— Полюбит, Митя, как женой станет — полюбит. Как тебя не полюбить: парень ты видный, добрый, работящий. Кто ж девицу-то спрашивает — как родители скажут, так и будет.
Митя представил, как Настю силком ведут к венцу, и даже смешно ему стало, хоть и не веселый был тот смех.
— Нет, — сказал он. — Я ее характер знаю. Настю неволить, только себе хуже делать. Без ее ответной любви не могу и думать о женитьбе.
Иван Афанасьевич в сердцах даже ногой притопнул:
— Экие вы, молодые!.. Прогрессивные… А я вот, да, старомоден, по отцовским заветам живу… Ну что ж, не можешь без любви — так добивайся! Пусть тебя полюбит. Я, коли надо, помогать буду…
А через полгода после этого разговора и случилось то, что привело Митю Торопова к следователю Петрусенко.
Глава 3
Некоторое время назад Настя Каретникова стала ходить в какой-то кружок. Домашние сначала об этом не знали — девушка она всегда была самостоятельная, контролем не обремененная. Да и взрослая уже — восемнадцать лет. Но потом отец прознал — дочь обратилась к нему с просьбой дать денег. Раскричался было: «Не хватало мне в доме социалистки!» Настя объяснила, что кружок не политический, а благотворительный: детей рабочих грамоте учат, больным помощь оказывают. Назвала нескольких девиц из хороших семей. Поворчал еще Иван Афанасьевич, но денег дал, сказал:
— Ладно… Только особо не милосердствуй, знай меру. И гляди, если крамольные речи начнутся — уходи! Ты у меня девица рассудительная, полагаюсь на тебя.
Как оказалось, особо полагаться и не стоило. Проверить бы Ивану Афанасьевичу — кто еще в тот кружок заглядывает. Да только у него в то время иные заботы появились, личные. В общем, завел он себе пассию. И вскоре в городе заговорили: «Каретников своей любовнице апартаменты снял шикарные, экипаж купил, в рестораны вывозит…»
Так оно и было. Мария Петровна, уставшая от жизни, забот и переживаний, давно не интересовалась мужем. Ее единственная любовь, единственная забота — Андрюшенька, — всегда был при ней, и больше этой рано состарившейся женщине ничего, казалось, и не нужно. Иван Афанасьевич тоже давно не интересовался женой, в последнее время и виделся с ней редко. В свои сорок семь лет он был красив, силен, молод. У него всегда водились женщины на стороне, но так, мимолетно. Эта же, последняя, Антонина, привязала к себе накрепко. О ней он мечтал давно. Рыжеволосая красавица с пышными формами и осиною талией была содержанкою купца-миллионщика Брюханова. Иван Афанасьевич был вхож в один с ним круг, не раз задавали общие пирушки. И всегда с вожделением смотрел он на Антонину, думал: «Такая баба эдакому сморчку старому! Эх!..» Казалось ему, что она из всех тоже его выделяет — ловил откровенные взгляды, в которых угадывал и сожаление, и обещание… А потом Брюханов помер в одночасье, и Каретников оказался молодцом, всех опередил. Теперь Антонина, Антоша — только его забота! До других ли забот?
В том самом благотворительном кружке познакомилась Настя Каретникова со студентом Константином Журиным. Личность, надо сказать, загадочная, мало кому известная. Учился якобы в Москве на инженера-путейца, взял себе академический отпуск после болезни легких, приехал в Вольск к институтскому другу подлечиться, подышать ветрами приволжских степей. Высокий, чуть сутулый, темнокудрый, с горящими глазами, мягкими усами, подчеркивающими красивый изгиб губ, ямочкой на подбородке. Он так много знал и видел, был скромен и воспитан, бескорыстно занимался с бедняцкими ребятишками! В кружке было две гимназистки — глаз с него не сводили. А уж девушки из купеческих семей таких парней никогда и не встречали. Любая готова была ему сердце отдать. Но он выбрал Настю. И то правда: кто из подружек — жеманных, недалеких домоседок — мог с ней сравниться!