Смысл назидания в том, что идеал, образец должен быть доставлен на Урал извне. «Чудо преображения» возможно только на привнесённом материале, а не на созданном здесь и сейчас. Легитимно только чужое. В такой установке отразились провинциальность и маргинальность «уральской матрицы». Даже то, что создано на Урале, должно быть «переозвучено» авторитетом — столицей или заграницей. Конечно, при этой «переозвучке» своё станет чужим, но зато получит право на жизнь. Только такой образец можно «присвоить» полноценно: то есть, развивать и улучшать.
В этой установке отразилось уральское понимание красоты. Красота — чужой образец, доведённый до совершенства своими руками. Образец дают авторитеты — столица или заграница.
Не Черепановы придумали паровоз — они увидели его во время поездки в Англию, а уже потом построили свой в Нижнем Тагиле. И первый пароход на воды Гудзона в 1817 году спустил Роберт Фултон, а инженер Пётр Соболевский в 1819 году на Пожевском заводе на Каме построил свой пароход уже по чужой идее. Инженер Лев Брусницын, который в 1814 году изобрёл золотопромывальный ковш, знал, как старатели промывают золотоносные пески в ситах. Инженер Павел Аносов, который в 1831 году воскресил умершую в средневековье тайну булата, не изобретал булат как таковой.
Почти всегда новый принцип открывал кто-то другой, вне Урала. Зато на Урале инженеры и мастера-самородки придумывали, как применить этот принцип здесь и сейчас. По сути, их изобретения были «чудесами преображения». «Креативность» Урала определилась не по античному принципу, а по «ренессансному». Уральские мастера — не Архимеды, а Леонардо.
Конечно, на Урале были совершены и абсолютно свои, небывалые открытия. Изобретение электросварки Николаем Славяновым или изобретение радио Александром Поповым не имели мировых аналогов. Были принципиально новыми. Но гений Славянова и Попова породила не «уральская матрица». В годы их открытий она была «размыта» эпохой перемен. «Размыта» — на время, до новой фазы кристаллизации.
Уральское понимание красоты и уральский образ творчества ярче всего воплотились в уральском феномене «промышленного искусства». Это камнерезный промысел, каслинское чугунное и екатеринбургское бронзовое литьё, тагильский подносный и усольский изразцовый промыслы, златоустовская гравюра на стали. Можно назвать явления и помельче, вроде суксунских колоколов или лысьвенской эмали. «Промышленное искусство» олицетворило уральское творчество, порождённое «уральской матрицей». Хотя его принцип не стоит искать в каждом отдельном произведении, в каждой отдельной судьбе художника, как от каждого отдельного дня человеческой жизни не стоит требовать, чтобы утром совершилось зло, а вечером оно было наказано.
Понятие красоты как культ совершенства (точнее, совершенствования) и было форматом творчества. Инженеры совершенствовали машины и системы. Задача художников оказалась сложнее — потому и Мастер на Урале в первую очередь ассоциируется с художником: с Данилой-мастером или с Иванко Крылатко. С одной стороны, художники совершенствовали заданный образец, подгоняя его под материал. Так делали камнерезы и литейщики. С другой стороны, художники совершенствовали технологию, чтобы реализовать задуманное, — так в Златоусте гравёры развили технику своих немецких учителей из Золингена, а в Каслях литейщики подыскивали новые составы чугуна и песчаных смесей для отливок. В Каслях мастера «бились на оба фронта». Потому, наверное, каслинское литьё и стало символом «промышленного искусства».
Каков механизм его производства? Всё начиналось с образца или модели, которые придумывались художниками в столице. Камнерезам (и Даниле-мастеру) присылали чертежи ваз и секретеров. Литейщикам предъявляли скульптуры — к примеру, тех же знаменитых коней Клодта с Аничкова моста в Петербурге. И «на месте» мастера уже смотрели, как им воплотить чужой замысел. Литейщики уменьшали и «редуцировали» оригинал, разрабатывали технологию каждой конкретной отливки. Камнерезы подбирали камень под каждую конкретную задачу. Так и получалось произведение, которое можно были тиражировать промышленным способом.
Но «промышленное искусство» уничтожало или нивелировало многие «канонические» понятия художества. Кто автор? Столичный художник или местный мастер? Где оригинал, а где копия? Ответов на эти вопросы нет, а потому для тех искусствоведов, которые пожелают, всегда оправдано право снобистски и брезгливо отмахнуться от каслинской скульптуры, екатеринбургской вазы или златоустовского клинка: «Это не искусство!».
Проблема в том, что в набор понятий, определяющий суть «искусства», уральские мастера добавили ещё одно, доселе не значимое: технология. Она не выявляла свойства изначального замысла художника; она сама участвовала в формировании замысла. Поскольку технология зависит от материала, выходило, что уральцы «допустили» в искусство не только личность художника, но и внеличную стихию природы, создающей материал.
Европеец, гордый индивидуалист, оказался оскорблён тем, что ему навязали соавтора. Соавтором была «уральская матрица». Не случайно все мастера так или иначе связывались с язычеством. Про Данилу уже было сказано достаточно. Но можно вспомнить предание о том, как Хозяйка Медной горы разгневалась, что малахитовые колонны украсили Исаакиевский собор Огюста Монферрана, православную церковь, — разгневалась и «спустила» весь малахит в недра. Больше месторождений промышленного малахита на Урале не найдено.
И каслинская скульптура «Пряха» — «чугунная бабушка» — в сказе Бажова являлась «барыне» призраком. И златоустовский мастер Иван Бушуев, Иванко Крылатко, для украшения булата выбрал Пегаса — языческого крылатого коня. Чего уж говорить про лысьвенских художников супругов Колюпановых, эмали которых уже сами по себе и есть древний уральский миф. «Уральская матрица» неизбежно «форматировала» искусство под себя. Лишь в соавторстве с «матрицей» — с судьбой, с древними смыслами Урала, — уральский художник, Мастер, обретал полный объём и значение своей личности и своего творчества.
Писатели Мамин-Сибиряк и Бажов, академики Карпинский и Ферсман равно уважали одного человека — уральского горщика Данилу Зверева. Более всего он знаменит открытием многих самоцветных копей легендарной Мурзинки. Однажды кто-то сказал ему, что на Урале нет алмазов, — Зверев поспорил, пошёл и отыскал два алмаза на реке Серебряной. Зверев говорил об Урале: «Здесь есть всё. А если чего и нету, значит, плохо искали».
Уральских рудознатцев на сокровища недр выводила не слепая удача, а твёрдое знание примет. Бывало, что золотой слиток случайно выплавляли, сжигая выкорчеванный пень. Но чаще сокровища открывали, заметив «следок» и пересыпая землю в ладонях. И слова Зверева означают то, что рудознатец верит не в фарт, не в удачу, а в силу знания, потому что удачу невозможно «искать хорошо». Умение рудознатцев находить месторождения вызывало такой трепет, что искателей прозвали «чёртознаями». «Чёртознаем» был и Данила Зверев. Чёртознаем — и, конечно, Мастером.
Потому что в уральском понимании Мастер — это не только производитель чего-то, машин или художеств. Это человек, открывающий или формирующий облик уральского мира. И многие значимые персонажи уральской истории отформатированы «уральской матрицей» по образцу Мастера.
Из чего складывается Мастер? Мастер трудится, познаёт, совершенствует и связан с язычеством. Если перевести эти понятия в план литературного сюжета, то окажется, что труд будет переосмыслен как цепочка подвигов. Познание — как движение, путешествие. Созидание — как улучшение жизни ближних. А язычество — как творимые чудеса.
Если с этой позиции посмотреть на многих героев, живущих в памяти уральской истории, то окажется, что они существуют именно по такому сценарию. Сам факт его наличия свидетельствует, что уральский Мастер — мифологическая фигура, вырастающая из «матрицы», а не из идеализации «высокого профессионала». «Профессионал» был включён в «матрицу» позже, во времена «горнозаводской державы».
Можно попробовать разобрать значимые для Урала персоны — и всегда окажется, что под кольчугой Ермака, рваньём Золотого Атамана или армяком Симеона Верхотурского обнаружится Мастер. Ермак — это обобщённый образ Героя, Защитника, Богатыря. Ермак громит татар — совершает подвиги и облегчает русским жизнь; Ермак плывёт по уральским рекам — путешествует; и — о, чудо! — Ермака по его дорогам ведут сказочные лебеди!
Вариант Ермака — Салават Юлаев, тоже ходивший по Уралу, сражавшийся с царскими войсками и громивший заводы. Юлаеву не хватало чуда — и народ вместо каторги в эстонском Рогервике отправил Салавата на вечное укрытие в недра хребта Таганай.
Вариант Ермака — Салават Юлаев, тоже ходивший по Уралу, сражавшийся с царскими войсками и громивший заводы. Юлаеву не хватало чуда — и народ вместо каторги в эстонском Рогервике отправил Салавата на вечное укрытие в недра хребта Таганай.
Золотой Атаман, реальный разбойник Андрей Плотников, убивший на Шайтанских заводах заводчика Ширяева, аккумулировал в себе тип Уральского Разбойника. Он путешествует — плавает по Чусовой; он трудится — грабит богатых; он облегчает жизнь — раздаёт награбленное. А чудеса входят в арсенал необходимых Разбойнику деяний: чудесные исчезновения под носом у погони, чудесные бегства из застенков, чудесные заколдованные клады…
Антагонист Разбойника — Труженик. На Чусовой таковым выступает тоже реальный человек — бурлак Василий Балабурда. Но его фольклорный образ строится по прежней схеме, пусть Балабурда и противоположность Плотникова. Он путешествует — плавает по Чусовой; он трудится — совершает подвиги силача; он облегчает жизнь — заменяет собой других людей. Ему нужны чудеса? К эпопее о вполне земном Балабурде народ спокойно «прикрепляет» чужеродную сказку: про то, как Балабурда дрался в бане с чёртом, и вышла ничья. Нелепая, ненужная с точки зрения стилистики сказка оказывается просто необходимой, если учесть, что Балабурда входит в сонм Мастеров «уральской матрицы».
«Матрица» сама порождает недостающие для «канонизации» компоненты. Для вхождения в число Мастеров святой Стефан Пермский слишком мало путешествовал. И, пренебрегая «Житием», народ сочиняет историю, что Стефан приплывал в село Бондюг по реке на камне. И теперь Стефан не только святой, но и Мастер. В Бондюге ему ставят поклонный крест. В 20-х годах ХХ века крест снесли, а в 2007 году — восстановили. И при этом тотчас засвидетельствовали чудо: на спиле бруса, из которого сделан крест, годовые кольца обрисовали фигуру Богоматери с младенцем.
«Матрице» для Мастера нужны чудеса. Их происхождение «матрице» по-язычески безразлично. Но оно небезразлично церкви, и потому чудеса уральских святых всегда не просто чудеса, а «чудеса соперничества», доказывающие христианское превосходство над местным язычеством/
Происхождение уральского святого от Мастера всегда прочитывается в житийном сюжете. Безостановочно путешествуют и вечно гонимый Трифон Вятский, и Симеон Верхотурский — портной на отхожем промысле. В этом движении они познают мир — как и положено Мастерам. Они трудятся: неистовый Трифон насаждает более суровый порядок монашеской жизни, а безмятежный Симеон просто шьёт шубы слобожанам. Трифон и Симеон облегчают людям жизнь: яростный Трифон изгоняет воинственных инородцев, а добродушный Симеон просто не берёт платы за свой труд.
Христианство вырвало у «матрицы» её героев, потому что малолюден был Урал, не хватало своих подвижников. И языческие чудеса заменили чудеса православные.
Как для канонизации, так и для звания Мастера годятся далеко не все значимые персоны. «Матрица» чувствует это очень тонко. Например — Татищев. Основатель Перми и Екатеринбурга не вошёл в «уральский пантеон». Видимо, слишком жесток он был к раскольникам и башкирам — носителям «матрицы». И потому никак не удаётся на Урале «протащить» Татищева в миф.
Не повезло и Мамину-Сибиряку, который, как и Татищев, выполнил все условия «матрицы». Кроме последнего — чуда. Мамин-Сибиряк оказался беден талантом, не было в нём этого чуда, а потому и «матрица» осталась глуха, сколько бы ни цитировали Мамина краеведы.
Зато уже в «матрице» фигуры Данилы Зверева и Павла Бажова. Им только ещё не хватает «патины времени». Будет стоять Урал — появится и патина. «Матрица» же никуда не делась. Где-то там, в недрах хребта, в глубинах сознания её плавильная печь работает по-прежнему. И какого нового кузнеца она перекуёт в Гефеста, — не знает никто.
ДЕРЖАВА В ДЕРЖАВЕ
Даже не специалист догадается, что название села Орда отсылает к татарам. Но местные краеведы стеснительно говорят: возможно, село наше получило своё имя от страны Артании. Орда расположена в Сылвенско-Иренском поречье. Артания славян Х века лежала на Волге где-то в районе нынешнего Ростова Великого. Ни к Сылве, ни к Ирени её и за уши не подтащить.
Более известна ситуация с другой мифической страной — Биармией. В Биармию на разбой ходили варяги — норманны, мурманы. Отождествить Биармию с Пермской землёй догадался шведский вояка Страленберг. После поражения под Полтавой он попал в русский плен, очутился на Урале и выдал идею, которая мгновенно превратилась в уральский миф. Хотя если Биармия и могла найтись, то, скорее всего, в низовьях Северной Двины, где стоит Архангельск.
Впрочем, всем народам свойственно придумывать себе великих предков и легендарные страны, что существовали на их землях в незапамятной древности. Однако на Урале это свойство мышления внезапно обрело особенную живучесть. История Урала — словно река, струи которой то и дело завиваются в воронки. И рождаются «страны» — вроде страны Вису или страны Югра. Будто бы в перенасыщенном растворе народов стихийно начинается процесс кристаллизации государств. Будто бы какие-то отдельные течения вдруг заворачиваются в кольцо, замыкаются на себя, изолируются от общего потока.
Удивительное свойство порождать внутри себя новые «страны» присуще Уралу и ментально, и исторически. То есть, эта свойство «вмонтировано» в «уральскую матрицу». Едва отыскивается какое-то отличие — этническое, культурное, социальное, — как носители этого отличия тотчас выгораживаются из окружающего мира. Так «выгородились» арии, что построили Страну Городов. Так «выгородились» булгары, которые не «подселялись» в местные городища, а возвели собственную «державу в державе»: города-фактории Ибыр, Сибыр, Афкуль и Чулман. Но всё-таки арии и булгары были пришельцами.
А на Урале отгораживались не только от чужаков, но и от своих одноплеменников. Даже от тех, кто был «гарантом независимости». И этническая принадлежность «отщепенцев» не играла никакой роли. То есть, это свойство порождал Урал, а не ментальность этноса. Первыми это испытали русские.
В 1451 году на Колве было провозглашено княжество Пермь Великая — последнее удельное древнерусское княжество. Первым русским городом Урала стала его столица — Чердынь. Княжил здесь князь Михаил — сын князя Перми Вычегодской Ермолая. А Ермолай обрёл свой северный престол под московским мечом. Но Пермь Великая не считала себя колонией Москвы — или Новгорода, или Устюга, или Вятки. Под крыло московского орла Пермь Великую в 1472 году вернул воинский поход князя Фёдора Пёстрого, да и то лишь тогда, когда Москва на реке Шелони разгромила Новгород. От греха подальше, в 1505 году Москва вообще упразднила княжество Пермь Великая.
Татары вели себя точно так же. От Золотой Орды «отложилось» Сибирское ханство. Хан Ахмет из династии тайбугинов в 1495 году убил хана Ибака и тем самым откололся от Восточного улуса Золотой Орды со столицей в Бухаре. Хан Он-Сон перенёс столицу Сибирского ханства на Иртыш в Искер. Только в 1563 году Бухара вернула Сибирь, когда хан Кучум убил сибирского хана Едигера — железной палкой переломил ему позвоночник и бросил живьём на съедение зверью. Кучумово ханство простояло 19 лет — до похода Ермака.
Но свято место пусто не бывает, и на руинах рухнувших держав поднялась новая — вотчина Строгановых. Она появилась на Каме в 1558 году, когда Иван Грозный дал сыновьям своего любимца Аники Строганова Жалованную грамоту на земли в Приуралье.
У Строгановых было не просто землевладение, а именно «внутренняя империя». Со своими законами, со своим войском, с правом крещения инородцев и с правом ведения внешней политики на востоке. Выделяя Строгановых из общего «контекста», в 1610 году русская власть дала им небывалое звание — «именитые люди». Свод русских законов — Соборное Уложение 1649 года — перечислил наказания: за измену, за убийство, за воровство… и за то, что Строгановых назовут без отчества.
Такой же самодостаточной, изолированной структурой стала и «империя» Демидовых. Правда, её никто не утверждал де-юре, официально. Но де-факто, на деле, на демидовских заводах царил свой закон и порядок — не похожий на общероссийский, отдельный. Убеждённость в том, что демидовские владения — это «держава в державе», до сих пор подпитывает легенду о мастерах, что в подвалах Невьянской башни чеканили деньги Демидовых. Акинфий Демидов испугался императорских ревизоров и открыл шлюзы тайного канала: затопил подвалы вместе с мастерами. Может, этого преступления и не было, но легенда — уральское «чудо преображения» на «месте встречи» рода Демидовых и понятия «самостоятельное государство, у которого всегда есть своя валюта».
И, конечно, лучшим примером уральской «державы в державе» является держава горнозаводская. В её организации и в её судьбе проявились все «матричные» свойства Урала, в том числе и склонность порождать «внутренние империи».