Капитан Иваненко, как обычно, проснулся за полчаса до звонка будильника, эта привычка была у него выработана годами. Еще с училища, на сколько бы ни была назначена побудка, он просыпался за полчаса. Закинув руки за голову, любил Юра Иваненко, глядя в уютную темноту, под негромкое сопение спящих думать, мечтать.
Только последние несколько лет думы его были горькими как полынь, а мечтать он вовсе перестал…
В офицерском общежитии было собрано с полсотни летчиков-истребителей со всей „незалежной“ страны „для переподготовки“, как значилось в направлении. Хотя какая, к черту, переподготовка, самолетный парк не обновлялся с самой Беловежской Пущи, а налет часов у каждого пилота курам на смех. Вот и сидят крылатые асы на лекциях, и кто не спит, тот слушает, а рассказывают все больше о тактико-технических данных самолетов блока НАТО.
Кроме неудовлетворенности службой и вечной нехваткой денег, была еще одна рана, которая болела и не хотела зарубцовываться. Боль эта звалась Алексеем, Лешей, сыном единственным. Вспомнив про Алешу, Иваненко от бессилия заскрежетал зубами. Вроде никто не виноват, просто жизнь так повернулась.
Нина не выносила жару, а в Казахстане, куда направили Юрия Иваненко по окончании летного училища, было жарко. Рожать решила на родине, в Припяти, где жили ее родители. Уехала в марте, а двадцать шестого апреля взорвался четвертый энергоблок Чернобыльской АЭС. Население из близлежащих населенных пунктов эвакуировали, объясняя это учениями по гражданской обороне. Нине до родов оставался месяц.
Алеша родился крепким, с виду здоровым ребенком, и врачи, обследуя его, не находили никаких отклонений. Но облучение умеет ждать. Первыми стали прихварывать старики, родители Нины. Потом и она стала недомогать. Когда Юрий перевелся на Украину, тесть с тещей уже покоились в земле под скромными деревенскими крестами. Нина вроде оправилась от болезни, но врачи сказали, что детей она уже не сможет иметь. Тут и Алеша заболел, стали ноги отказывать.
Хождения по врачам дали один ответ — поврежден костный мозг, нужна операция. И врачи добавляли: „К сожалению, у нас таких операций не делают“. На вопрос „А где же делают?“ пожимали плечами. В конце концов, выяснили, что операции на позвоночнике делают в Германии, и даже цену узнали — двести пятьдесят тысяч дойчмарок. Где взять такие деньги?
Куда только ни обращалась семья Иваненко, в благотворительные фонды, к руководителям партий, крупным бизнесменам, везде был один ответ: „Денег нет“.
Единственное, что смогло сделать командование, — перевести Юрия в Крым, мотивируя тем, что „на курорте все болячки заживут“. А ребенок тем временем чах.
Наконец зазвенел будильник, в комнате вспыхнул свет, и, широко зевая, офицеры стали подниматься. Поднялся и капитан Иваненко. Надев спортивные брюки, захватив полотенце и туалетные принадлежности, он направился в умывальник.
После умывания слетели остатки дремы, Юрий почувствовал себя бодрее, каждая мышца дышала здоровьем. Хотя настроение оставалось паскудным.
В коридоре, кишащем полусонными летчиками, он вдруг услышал голос дежурного:
— Капитан Иваненко, к телефону.
Внутри все оборвалось. Медленно переставляя несгибающиеся ноги, капитан подошел к столу дежурного, пальцы сжали трубку аппарата, как будто хотели перекрыть выход дурным новостям.
— Юрий Николаевич Иваненко? — Голос был мужской и незнакомый.
— Да, — последовал короткий ответ.
— Вас беспокоят из благотворительного фонда „Надежда“, у нас есть возможность финансировать операцию вашему сыну. Как у вас со временем, чтоб мы могли встретиться и обсудить детали?
— Да хоть сейчас, — вырвалось у капитана.
— Нет, нет, сейчас не надо, — в трубке раздался короткий смешок. — Давайте сегодня в одиннадцать утра. Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню, — произнес Юрий, чувствуя, как горло перехватывает спазм.
* * *По указанному адресу находился небольшой двухэтажный дом. Наверняка в прошлом это был барак, перестроенный под многоквартирное жилище, с множеством отдельных входов и палисадников. На одной из дверей висела большая табличка с надписью: „Благотворительный фонд „Надежда“.
Юрий Иваненко сразу же заподозрил фальшивку: фонд, который собирается выплатить двести пятьдесят тысяч марок, имеет офис в полубараке с рекламной табличкой самодельного изготовления. Но как тонущий хватается за соломинку, так и отец, бессильный помочь своему ребенку, рискует, решив для себя: „В конце концов, что с меня можно взять?“ Он решительно вошел внутрь.
Офис встретил вошедшего резким запахом сырости. В полутемном коридоре, как петля висельника, покачивалась на сквозняке „лампочка Ильича“. На давно не крашенной двери черным маркером было жирно выведено: „Председатель“. И слепой бы увидел, что этот фонд „фуфло“, но летчик решил идти до конца. Он открыл и эту дверь.
В небольшом кабинете за старым письменным столом с потрескавшейся полировкой сидел импозантный мужчина в дорогом костюме. Увидев вошедшего, мужчина улыбнулся и указал на стул:
— Присаживайтесь, Юрий Николаевич.
Иваненко сел и внимательно посмотрел на „председателя“, которого нисколько не смутил этот изучающий взгляд.
— Прежде чем говорить о главном, хочу задать вам один вопрос.
— Задавайте.
— Юрий Николаевич, думаю, вам известно, что кроме дорогостоящей операции ребенку потребуется еще длительный период лечения и реабилитации. Полагаю, лучше всего на Кубе, там хорошие врачи в области лучевой болезни. На это деньги у вас найдутся?
Лицо капитана исказила злобная гримаса:
— Вы меня пригласили, чтобы унизить?
— Нет, что вы, — спокойно произнес „председатель“. — Просто хочу выяснить степень готовности помочь ребенку.
— На все готов, но что я могу?
— Вы можете угнать самолет, — фраза прозвучала буднично, как будто речь шла о краже цветов с городской клумбы.
Лицо Иваненко налилось кровью, он нервно произнес:
— А если…
Но „председатель“ его бесцеремонно перебил:
— Конечно, вы можете доложить руководству и сообщить в контрразведку. Возможно, вас, Юрий Николаевич, повысят в звании и даже наградят. Только поможет ли это вашему сыну и вашей увядающей жене? Как потом будете смотреть им в глаза?
Румянец сошел с лица Иваненко, он ощутил, как напряглись его мышцы. Здоровяк, KMC по гиревому спорту, он почувствовал себя слабым и беззащитным кутенком перед этим спокойным, уверенным в себе мужчиной.
— Куда же я его угоню? В свободную республику Приднестровье?
— Зачем же в Приднестровье. Неразумно, самолет сразу же вернут. А вот к соседям через море — это шанс.
— Да меня собьют еще в наших водах, если попытаюсь его угнать, и турки выдадут, сейчас не времена „холодной войны“…
— Все достаточно просто, — тон „председателя“ оставался таким же безмятежным. — Через неделю вы вернетесь в родной полк, еще через три дня вам будет поручено перегнать самолет для профилактики и ремонта в Одессу на авиаремонтный завод. На маршруте Крым — Одесса над морем имитируете аварию, ныряете под радары, этому не мне вас учить, и уходите в Турцию. Полетную карту получите непосредственно перед вылетом…
— А как же моя семья? — Иваненко сидел, буквально раздавленный услышанным. С ним говорил не сумасшедший, не авантюрист, решивший продать угнанный боевой самолет. Человек, говоривший с ним, в полном объеме владел информацией.
— Если вы дадите согласие, завтра же будут оформлены документы на выезд. Официально они поедут в Германию, но на самом деле их поместят в швейцарскую клинику. На счет вашей жены мы положим полмиллиона долларов, этих денег хватит и на операцию, и на спокойную, безбедную жизнь, скажем, в социалистической Кубе.
— Капитан задумчиво посмотрел на „председателя“:
— Когда я должен дать ответ?
— Сейчас, в случае отказа нам надо подобрать другого кандидата. Так что ответ должен быть сейчас.
Перед Юрием предстали глаза болеющего Алешки. Безрезультатные скитания по многочисленным инстанциям, унижения, вид безнадежно больного сына — все это оставило в сознании только одну мысль — как помочь своему ребенку, умирающему на глазах. Он устал от собственной беспомощности, и вот, кажется, ответ на его вопрос…
— Я согласен.
РОССИЯ. НОВОСИБИРСК— Все в порядке? — дымя сигаретой, спросил вихрастого паренька Сергей Луницкий.
— Полный ажур, шеф. Все десять ящиков загрузили в багажный вагон. Аккуратненько сложили штабелем.
— Вот и ладушки. — Луницкий отшвырнул окурок и сунул руки в карманы плаща. — Пошли, скоро подадут состав на посадку.
Двое мужчин покинули техническую территорию вокзала и не спеша двинулись в сторону перрона, где среди живой массы отъезжающих небольшим островком выглядела группа крепко сложенных парней.
Двое мужчин покинули техническую территорию вокзала и не спеша двинулись в сторону перрона, где среди живой массы отъезжающих небольшим островком выглядела группа крепко сложенных парней.
Луницкий прошел, даже не взглянув на них, будто мимо пустого места. Парни отреагировали аналогично, хотя друг друга знали хорошо. Сергей был их руководителем, шефом, и не только их — в общей массе людей затерялось несколько групп, еще две добирались к назначенному месту самостоятельно. Все они были одной боевой единицей, отрядом вышколенных профессионалов. Хотя большинство в армии не служило.
Наконец подали состав, толпа загудела, как растревоженный улей. К вагонам хлынули отъезжающие, гремя тележками с поклажей, чемоданами и большими цветными кульками.
Когда основная масса пассажиров забилась в утробу грязно-зеленых вагонов, Луницкий вытащил из кармана продолговатый листок железнодорожного билета и не спеша подошел к молодой проводнице.
— Третье купе, — произнесла девушка и почему-то зарделась.
В купе было пусто, прохладно и пахло влажным постельным бельем. Сняв плащ и повесив его на крючок вешалки, Сергей опустился на нижнюю полку. Вслед за ним ввалился вихрастый парень.
— Поедем как короли, шеф? — восторженно произнес вихрастый.
— Нишкни, Щегол, сядь и не отсвечивай, — буркнул Луницкий. Его раздражал верный Санчо Панса, но при всей своей безалаберности Щегол был исполнительным и пунктуальным. Вот и сейчас, услышав его грозный рык, ординарец сел на противоположную полку и молча стал созерцать своего начальника.
— Провожающих просим покинуть вагон, — голос проводницы пронесся по коридору. — Граждане пассажиры, приготовьте билеты и деньги за постель.
Наконец поезд дернулся и медленно поплыл, постепенно набирая скорость. За окном замелькали городские постройки, деревья, бетонные опоры линий электропередачи. Постепенно движение по вагону прекратилось, пассажиры расселись по своим местам в ожидании обхода проводницы.
Через несколько минут в купе ввалилась необъятная тетка в синей униформе, с билетной сумкой из потертого дерматина, похожей на детскую кассу для азбуки. Забрав билеты и деньги, женщина, тяжело переваливаясь с боку на бок, выбралась в коридор.
Щегол что-то сострил, но Сергей его не слышал. За окном быстро смеркалось, силуэты деревьев исчезали, растворяясь в темноте. В черном экране окна теперь отражалось купе с пассажирами. Увидев свое лицо, Луницкий непроизвольно коснулся глубокого шрама над левым виском. Память о трех днях, проведенных в СИЗО…
Военная карьера началась для выпускника Ленинградского общевойскового командного училища Сергея Луницкого блестяще. Как отличник, он получил распределение в группу войск, дислоцированных на территории ГДР. Службу любил беззаветно, она ему заменяла дом и семью, друзей и личную жизнь. Сутки напролет он пропадал в казарме, на плацу, на стрельбище. Начальство это видело и ценило. В двадцать пять Сергей был уже капитаном, начальником штаба батальона, подумывал о поступлении в академию. Но все рухнуло в одночасье. Войска стали выводить из Восточной Европы, бросая их на бескрайних просторах тогда еще Советского Союза.
Палаточный городок в промозглой (зимой) казахской степи не лучшее место для службы, особенно когда настроение личного состава близко к анархии. И главное, всему командному составу было на это плевать. Год Луницкий боролся за возрождение батальона как боевой единицы, потом устал, написал рапорт об увольнении и уехал на родину. Но без службы он не представлял себе жизни. В ОМОН его взяли с руками и ногами. Чтобы доказать свой профессионализм, Сергей еще более рьяно, чем в армии, взялся за подготовку личного состава. Через год стал заместителем командира батальона, в ближайшем будущем ожидал присвоения звания майора. Но друзей завести так и не смог, большинство офицеров считали его „тупорылым солдафоном“ и карьеристом…
Сергей поморщился, вспомнив бывших коллег. В ОМОНе он так и не стал своим, за что и поплатился…
Июль — самый жаркий месяц года, лучшее время для отпуска, но служба есть служба, кому-то ведь надо охранять мирный быт трудового народа. Капитан Луницкий колесил по городу во главе патрульной группы. День как день, обычная рутинная работа, даже вызов в ресторан „Южная Паль¬мира“, где разгорелась драка среди посетителей, не произвел на капитана впечатления.
Когда омоновский „УАЗ“ въехал на набережную, драка была в самом разгаре. Со звоном разлетались огромные витринные стекла, с треском ломалась мебель, и все это проходило под аккомпанемент женского визга. Несколько патрульных милиционеров пытались навести порядок, бросаясь в толпу дерущихся, но через несколько секунд озверевшая толпа вышвыривала их обратно.
Для бойцов ОМОНа это была родная стихия. Они быстро восстановили порядок, выстроив еще недавних непримиримых врагов в цепь подпирать стенку, широко расставив руки и ноги. Самых буйных, предварительно „вырубив“, заковали в наручники. Вроде полная идиллия, если бы не плюгавенький мужичонка в заблеванном костюме. Громко ругаясь и резко жестикулируя, он выкрикивал:
— Свиньи грязные, мусора поганые. Вы еще не знаете, с кем связались, я — вице-мэр, да я вас всех в бараний рог!
Сергей с презрением смотрел на разбушевавшегося чиновника. По информации администратора, именно он был инициатором драки. Когда к ресторану подъехала серая коробка „хмелеуборочника“, подхватил визжащего недомерка за шиворот и зашвырнул в „обезьянник“, полагая, что в медвытрезвителе „заместителю мэра“ мозги прочистят. Но он снова ошибся.
Сдав утром дежурство, капитан Луницкий приехал домой, где его арестовали сотрудники уголовного розыска. Без предъявления обвинения он был доставлен в СИЗО. В тесной вонючей камере капитана встретила толпа разъяренных урок, они уже знали, что за „птичка“ к ним залетела. Силы и мастерства Сергею хватило на минуту, потом на него обрушился град ударов, сознание померкло…
Пришел он в себя на больничной койке в тюремном лазарете, рядом умирал старый уголовный безнадега. Старик, высушенный раком, похожий на живой скелет, отнесся к милиционеру с сочувствием и, выслушав его историю, шамкая беззубым ртом, произнес:
— Дурачок, начитался газет, решил, что теперь мир изменился. Изменилась только вывеска, а все осталось, как и было раньше, если не стало хуже. Те, кто раньше сидел по тюрьмам, вырвались на свободу, нахапали денег кто сколько смог. Только деньги дают тебе что хочешь, свободу или власть.
Слушая старого урку, Сергей стонал от боли и бессилия. Он не хотел верить, что это произошло именно с ним.
Через месяц старый урка умер в страшных муках, а выздоровевшего Луницкого выписали из тюремной больницы. Выпустили на свободу с одновременным увольнением из органов с „волчьим билетом“.
Потеряв несколько зубов, заработав сотрясение мозга и пару сломанных ребер, Сергей не утратил веры в справедливость. Бросив все, он поехал в Москву искать правду.
Но в Москве было не до него, огромный город разделился на два политических лагеря: „Президент“ и „Верховный Совет“. Помыкавшись по инстанциям, экс-милиционер плюнул на все и примкнул к защитникам Белого дома…
Сергей снова поморщился, от воспоминаний разболелась рана под сердцем, память о тех знаменательных событиях. Он и сейчас, закрыв глаза, видел зеленые фигурки бегущих десантников, слышал грохот танковых пушек, взрывы и трескотню автоматов, стоны и крики раненых, мат живых и лужи крови, кровь была повсюду. Пуля снайпера достала Сергея, когда штурмующие парашютисты ворвались в фойе, потом только отрывками вспыхивали воспоминания: чернота подземных коммуникаций, кто-то, громко сопя, тащил его на себе, потом переезд в вонючем чреве „мусоровоза“. Больше ничего вспомнить он не мог. После операции в глухой деревенской больнице, где старик врач, дыша перегаром и орудуя скальпелем, как мясник разделочным ножом, извлек пулю, еще полтора месяца ушло на лечение. А когда здоровье пошло на поправку, в палату вошел Имрам Магамедов. Сергей вспомнил его, за несколько дней до штурма они пили водку в охранении на баррикадах и лежали рядом в фойе, отбивая атаки десантников. Его, раненного, тащил на себе толстяк Имрам.
Разговор в палате не был беседой двух бойцов, это был деловой разговор. Имрам рассказал, что Сергея, как и всех остальных защитников Белого дома, объявили в федеральный розыск. Магамедов тут же предложил выход из создавшегося положения — пойти инструктором боевой подготовки в некую коммерческую структуру. Выбирать не приходилось, Луницкий согласился.
Учебный центр был устроен в глухой деревне, где уже лет десять как вымерли последние старики, а молодежь покинула ее еще раньше.
Здесь, не опасаясь посторонних, можно было отрабатывать все приемы боевой подготовки, от городского альпинизма (на развалинах церкви) до стрельб из любого вида оружия. Глухие края.