– Это vaqueros с гасиенды? – предположил Лизарди. – Нет ли с ними и твоего друга Эспиносы?
– Где ты видишь vaqueros? Посмотри, на ком они едут: двое верхом на мулах, а еще двое – и вовсе на ослах.
Вероятно, Хосе не знал, что пастухи с гасиенд обычно ездят на лошадях. Правда, изредка они могут оседлать мулов, но уж никак не ослов. Последние из-за своих незначительных размеров не годятся для верховой езды и в основном используются индейцами как вьючные животные, а ослики, которых мы сейчас увидели, были особенно маленькими.
Да и одеты незнакомцы были довольно странно: на одних лохмотья lépero, а на других – наряд кабальеро. Впрочем, даже издали было понятно, что малый, нарядившийся лучше всех, никакой не благородный сеньор, а настоящий проходимец.
– Это бандиты, – догадался Лизарди.
– Верно.
– У нас хорошие лошади, мы можем от них ускакать.
– Лошади у нас и впрямь хорошие, вот только всадник из тебя никудышный. Если припустишь во весь опор по этим буеракам, так того и гляди вылетишь из седла. Да и нет нам резона поворачивать назад, еще угодим прямо в лапы альгвазилам.
Разбойники явно направлялись в нашу сторону. Похоже, что пистолет имелся только у одного из них, остальные были вооружены мачете.
– Их четверо, – ужаснулся Лизарди. – Мы даже не сможем с ними драться!
– Черта с два, еще как сможем!
Я выхватил мачете из ножен и пришпорил Урагана.
– ¡Vamos caballo! ¡Ándale! ¡Ándale! Гони, коняга! Вперед! На них!
Ураган устремился вперед. Этот замечательный конь был лучшим моим оружием: на голову выше мулов, я уж не говорю про маленьких осликов. Правда, не особенно рослые мулы выглядели крепкими и отличались весьма внушительным объемом.
Гоня Урагана во весь опор, я налетел на всадника на осле. Ослик от толчка упал, а бандита я успел рубануть по плечу.
Всадник на муле наставил на меня пистолет, однако этого грозного оружия я опасался куда меньше, чем мачете. Даже самый лучший кремневый пистолет в руках опытного стрелка частенько давал осечку, что уж говорить о ржавой железяке, которой размахивал разбойник с большой дороги. Теоретически, когда стальной боек высекает искру из кремня, она должна воспламенить пороховой заряд, который выталкивает свинцовую пулю из ствола, однако на практике помешать удачному выстрелу может дюжина причин. А вот воспрепятствовать удару мачете куда труднее.
Поскольку у бандита в пистолете был только один заряд, я особо не беспокоился.
– ¡Ándale! – крикнул я, устремляя Урагана на его мула.
Тот споткнулся и, испугавшись, отпрянул в сторону. Пистолет выстрелил, но всадник промахнулся, поскольку вылетел из седла.
Я развернулся и увидел, что другой бандит подъехал на муле уже совсем близко. Размахнувшись большим широким лезвием мачете, как топором, я изо всех сил рубанул его сбоку по шее, почти обезглавив. Он рухнул на землю, а насмерть перепуганный мул стремглав унесся прочь.
Остановив Урагана, я развернул его. Между тем у уцелевших разбойников пропало всякое желание драться, они теперь думали лишь о том, как унести ноги. Незадачливый стрелок снова взобрался на мула и вместе со своим товарищем, который был тоже верхом на муле, поскакал в направлении Гуанахуато.
Как я и предвидел, лошадь Лизарди сбросила его, но он уже не только успел подняться, но и каким-то непостижимым образом сумел удержать в руках поводья.
Сражение, однако, еще не закончилось. Раненный в плечо бандит вновь взобрался на осла и теперь гнал его прямо на Хосе. Головорез понимал, что на своем «скакуне» ему от нас не уйти, а вот если он захватит лошадь Лизарди, у него появится шанс на спасение.
Я снова пришпорил Урагана и устремился к разбойнику. Ослик оказался умнее своего хозяина: услышав стук конских копыт и не желая больше сталкиваться с Ураганом, он развернулся и понесся обратно вверх по склону. Я нагнал его и рубанул бандита мачете по спине. Тот с воплем упал на землю, а ослик удрал. Пока я обозревал оставшееся за мной поле боя, подъехал Лизарди.
– Надо же, ты убил двух вооруженных бандитов!
Я отсалютовал ему окровавленным мачете:
– Позвольте поблагодарить вас за помощь, отважный сеньор!
Поскольку лошадь Хосе была все еще напугана недавним кровопролитием, ему пришлось натянуть поводья.
– И все-таки это ужасно! – вздохнул он. – Убивать людей!
– Причем смерти нет никакого дела до чистоты нашей крови, – не преминул заметить я.
Я обшарил карманы мертвых бандитов. У одного из них нашлось лишь несколько сентаво и какао-бобов, которые имеют у индейцев хождение в качестве денег. Зато у другого обнаружился целый кошель, набитый песо, серебряными и золотыми распятиями и дорогими четками, которые так ценятся богатыми старухами и корыстолюбивыми священниками.
На золотых цепочках двух крестов виднелась свежая кровь, причем явно пролитая не мною. Когда я наносил удары, золото прикрывал кожаный кошель.
– Это кровь бандитов? – спросил Лизарди.
– Да нет, скорее невинных агнцев.
После того как мы затащили оба трупа в ближайшие кусты, взгляд мой невольно устремился на тот холм, с которого спустились разбойники.
– И чего ты туда пялишься, хотел бы я знать? – тормошил меня Лизарди. – Надо поскорее отсюда убираться, а не таращиться невесть куда. Не приведи бог, появятся путники, а то и альгвазилы.
– Мне кажется, что они там.
– Кто? Альгвазилы?
– Да нет. Жертвы этих подонков. Должно быть, незадолго до нашего появления разбойники убили и ограбили каких-то бедолаг, но не успели поделить добычу.
Я не ошибся. Мы нашли два трупа на вершине холма: несчастных посадили спиной к деревьям, связали и перерезали им глотки.
– Священники, – сказал я и перекрестился.
– Нет, – поправил меня Хосе, – это монахи из ордена вифлеемцев: братство, известное своим искусством врачевания. Правда, я думаю, что в глазах Господа они точно такие же священнослужители, как и любые другие.
Мы с Лизарди встали на колени. Он предложил прочесть заупокойную молитву, и я присоединился к нему, припомнив все, что знал. Церковника, как я уже говорил, из меня не вышло и выйти не могло, но, как и все в колонии, я был воспитан в твердом убеждении, что священники – это ходатаи перед Богом, отмаливающие наши грехи. И убийство служителя церкви – страшное преступление против Господа.
– А их много, этих... как ты их назвал?
– Вифлеемцев? Нет, немного... – Лизарди пожал плечами. – Во всяком случае, меньше, чем монахов других орденов или священников. Они прибывают из Испании, по нескольку лет занимаются миссионерской работой среди ацтеков, а потом их сменяют другие. Вифлеемцы – умелые врачеватели, которые (как сын медика, увы, я должен это признать) знают свое дело гораздо лучше, чем лекари-миряне.
Я потер подбородок.
– Сеньор Книжный Червь, а ведь если мы наденем их рясы, то вполне можем сойти за вифлеемцев. Я смотрю, эти бедняги с перерезанными глотками такие же бородатые, как и мы.
– К чему ты клонишь? По-твоему, надев рясы, мы сможем выдавать себя за монахов? Да нас мигом разоблачат!
– «Veni, vidi, vici», – как говорил Юлий Цезарь. – Я не был силен в латыни, но это высказывание Цезаря крепко засело у меня в памяти. – Разве мы с тобой оба не обучались в семинарии? Кроме того, ты сам сказал, что вифлеемцы – это не настоящие священники, что они только с виду на них похожи. Думаю, стоит рискнуть.
Я хлопнул Лизарди по спине.
– Вот что, брат Хосе, давай снимем рясы с этой парочки и выстираем их в реке, пока кровь не засохла. По пути в Долорес ты можешь обучить меня всяческой там алхимии и прочим трюкам, которые использует при лечении твой отец. Почем знать, может, кто-то и обратится к нам за медицинской помощью.
21
Поскольку наше внезапное появление помешало бандитам разделить добычу, мы нашли в багаже монахов еду, вино, свежее белье, несколько экземпляров Библии, какие-то медицинские снадобья и, что нас особенно обрадовало, мыло. Мы как следует вымылись в реке, отстирали кровь с ряс и развели костер, чтобы просушить одежду и приготовить еду.
На ночлег мы расположились в стороне от дороги, на небольшом холме, с которого можно было наблюдать, не появятся ли альгвазилы, а на следующее утро встали в прекрасном настроении: так приятно снова почувствовать себя людьми. Облачившись в чистую одежду и сытно позавтракав, мы продолжили свой путь в Долорес.
Лизарди был в своем репертуаре и принялся наводить на меня критику:
– У тебя чистокровный конь, на таких скакунах монахи не ездят. Моя лошадь еще туда-сюда, на худой конец сойдет, но лицам духовного звания более подобает путешествовать на мулах. Кстати, те два мула, на которых ускакали бандиты, скорее всего, раньше принадлежали убитым вифлеемцам. Нам нужно обменять лошадей на мулов, чтобы не вызывать подозрений.
Мой товарищ был прав, но я ни за что не отказался бы от Урагана, даже если бы за мной гнался лично верховный альгвазил и даже если бы сам дьявол предложил мне за него самую красивую на свете женщину... Еще чего не хватало: менять Урагана на мула. Поэтому я возразил:
– Если за нами погонятся альгвазилы, мне потребуется Ураган. – И ухмыльнулся Лизарди, пояснив: – Чтобы отвлечь их, пока ты будешь спасаться.
– Допустим. Но с какой стати ты отказываешься от сандалий, которые мы сняли с монахов, и настаиваешь на том, чтобы носить сапоги кабальеро?
– Управлять таким скакуном, как Ураган, в сандалиях невозможно. Он слушается только шпор.
Среди вещей монахов мы обнаружили два седельных вьюка со всякого рода лекарскими штуковинами, снадобьями и инструментами, и Лизарди, несколько лет ассистировавший своему отцу и малость разбиравшийся в медицине, покачиваясь в седле, разбирал содержимое вьюков.
– Смотри. – Он показал мне склянку. – Монахи используют этот эликсир для очищения ран. Он известен как aqua feu, «огненная вода» и, помимо всего прочего, осветляет волосы. Мы можем усеять шкуру твоего коня светлыми пятнами: станет пегий, и чистопородность не будет так бросаться в глаза.
Совет показался мне дельным, и с помощью лекарского зелья мы так разукрасили Урагану шкуру, что его, при всей его стати, можно было принять за беспородного конягу.
– А в этой стеклянной трубочке находится ртуть, то самое драгоценное вещество, которое от твоего имени продавал на рудники для добычи серебра твой покойный дядюшка. – Лизарди показал мне круглую стеклянную трубку толщиной с палец и длиной с мужскую ступню. – Эта штуковина называется термометром Цельсия. Его вставляют пациенту в рот и ждут приблизительно десять минут. Если ртуть поднимается выше вот этой отметки, тридцать семь градусов, то у человека лихорадка.
– Лихорадка? А что это значит?
– Это значит... – он пожал плечами, – что пациент болен.
– Так любой дурак без всякого термометра может догадаться, что человек болен. Ясно, что здоровый к лекарю не пойдет.
Осуждающе покачав головой – мол, что с тобой говорить, – Лизарди извлек из мешков другие предметы.
– Это хирургический секатор, – он поднял инструмент с двумя ручками, сильно смахивавший на большие садовые ножницы, – а это пила для костей.
– Разве убитые монахи были цирюльниками?
– Нет, просто многие лекари занимаются хирургией. И мой отец в том числе.
Я промолчал, но про себя подумал, что кто бы ни занимался хирургией, монахи или цирюльники, эта практика опасна и во всех отношениях сомнительна. По моему разумению, операции уносили ничуть не меньше жизней, чем сами раны, и я, например, ни за что не взялся бы разделывать живых людей, словно добытых на охоте оленей.
– Скальпели рассекают плоть, а при помощи жгутов останавливают кровотечение, – продолжил объяснения Лизарди, поочередно показывая мне набор острых металлических лезвий и ремни, которыми можно было перетянуть руку или ногу.
– Это мази, бальзамы, масла... Ага, amigo, а вот это специально для тебя. Называется зонд, или щуп. Чтобы извлечь мушкетные пули, его вводят в рану и нащупывают свинцовый шарик. Когда он найден, для его извлечения используются вот такие хирургические щипцы. – Лизарди продемонстрировал мне любопытный инструмент: ручки как у ножниц, но вместо лезвий два длинных узких прута с утолщениями на конце. – Врач зажимает свинцовый шарик щипцами и вытаскивает его. Ловко придумано, да?
– Я лучше оставлю шарик в себе, чем позволю ковыряться во мне этой штуковиной.
– Это ты сейчас говоришь, но поверь, если рана воспалится, будешь готов на все, чтобы только извлечь пулю и прекратить заражение. Ну а это приспособление ты, наверное, с удовольствием испытал бы на своем злейшем враге. – Хосе показал мне серебряную трубку, длинную, тонкую и изогнутую.
– Что это?
– Катетер.
– Ну и словечко! Повтори-ка еще раз!
– Катетер. Специально для мужчин. Его вставляют в отверстие на головке пениса и пропихивают внутрь.
– ¡Maria Madrе de Dios! – Я содрогнулся и перекрестился. – Это одно из орудий пыток святой инквизиции?
– Нет, катетер помогает при закупорке у мужчин мочеиспускательного канала. Трубка внутри полая и дает возможность жидкости проходить через нее. Метод лечения древний, известный еще грекам и римлянам.
– Это инструмент дьявола. Выброси его, – с содроганием предложил я.
Но Лизарди положил катетер обратно в мешок.
– Ты должен разбираться в этих вещах. А вдруг тебя позовут лечить пациента?
– Если меня позовут лечить кого-нибудь подобным манером, я лучше сразу перережу бедняге глотку и скажу, что на то была воля Господня.
22
Добравшись до Долореса, мы свернули с главной дороги и частично обогнули город, чтобы въехать в него с другой стороны, словно прибыли не из Гуанахуато. Этот городок находился под юрисдикцией интендантства Гуанахуато, как и большая часть всей области Бахио.
В предместье Долореса мы увидели огромный виноградник: на протяжении многих акров лозы, ряд за рядом, словно змеи обвивались вокруг подпорок, оплетая натянутые между кольями веревки. Хотя официально было запрещено культивировать виноград, по крайней мере на продажу, однако многие обходили это правило, заявляя, что возделывают его исключительно для личных нужд.
Лизарди, разумеется, не преминул просветить меня на этот счет:
– Король объявил виноградарство в колонии вне закона, желая, чтобы у нас продавали только те ягоды, которые выращивают в Испании. Он боится конкуренции. Однако по всему выходит, что перед нами самый настоящий коммерческий виноградник. Посмотри на эти огромные чаны: они предназначены, чтобы давить ягоды. А бочки для брожения, должно быть, находятся внутри вон того здания.
И как раз в этот момент на дорогу вышла молоденькая, примерно моих лет, ацтекская девушка, державшая в руках ножницы для подрезания лозы.
Я приветствовал ее, совершенно забыв, что на мне монашеская ряса, а не шляпа кабальеро:
– Buenos días, señorita. Нам бы хотелось узнать, кому принадлежит этот виноградник?
– Он принадлежит нашей церкви. Nuestra Señora de Dolores, падре.
Церковь во имя Скорбящей Богоматери. Все ясно: Долорес, как и многие города Новой Испании, был назван в честь своей церкви.
Я внимательно рассмотрел девушку. На редкость красивая индианка: смуглая, с большими карими глазами, длинными темными ресницами и черными как вороново крыло волосами, спадающими до самой талии. Значительно выше своих соплеменниц, с удивительно стройными ногами и изящными руками.
Спешившись, я улыбнулся ей:
– Я не падре, прекрасная сеньорита, и, хотя принадлежу к монашескому ордену, не связан священным обетом целомудрия.
Ее глаза изумленно расширились, и я услышал, как Лизарди потихоньку застонал. Похоже, я опростоволосился. Но кто его знает, как положено общаться с женщинами этим вифлеемским братьям?!
Тут из здания вышел священник и торопливо направился к нам.
– Кто это, сеньорита? – поинтересовался я.
– Падре Идальго, настоятель нашей церкви.
Дон Идальго был немолодым человеком ростом чуть ниже меня, с крупными руками и ногами, покатыми плечами – обличья, в общем-то, заурядного, однако я с первого взгляда почувствовал в нем какую-то внутреннюю силу. Лысую макушку настоятеля церкви окружал венчик седых волос, брови у него были кустистые, нос прямой, а щеки, как у большинства священников, гладко выбриты.
Идальго был облачен в короткие черные брюки и черные чулки, сделанные из весьма сходного материала, свободного покроя куртку, тоже из черной ткани, и длинный плащ с капюшоном; на ногах у него были кожаные туфли с большими пряжками. Падре одарил нас широкой, радушной улыбкой.
– Добро пожаловать! Всегда приятно видеть членов вашего праведного братства. Мало найдется орденов, братья которых столь самоотверженно посвящают себя уходу за недужными, как вы, вифлеемцы.
Лизарди представил нас:
– Я Алано Гомес, а это Хуан Гарсия.
Лизарди настоял на том, чтобы, переодевшись монахами, мы назвались новыми именами, однако я сменил только фамилию. Христианское имя у меня и так было самым распространенным в колонии, и я рассудил, что ни к чему городить огород, рискуя лишний раз что-нибудь перепутать.
Справедливости ради следует признать, что хотя мы с Хосе все еще продолжали время от времени обмениваться едкими репликами, однако в целом ладили и неплохо дополняли друг друга. Грамотей Лизарди знал много такого, что можно выудить только из книжек, тогда как я лучше его разбирался в повседневной, практической жизни. А между прочим, сейчас, особенно если учесть, за кого мы себя выдавали, требовалось и то и другое.
Священник слегка сутулился, как и многие книгочеи, проводящие немало времени, склонившись над страницами. Взор его был пытливым и ясным, в глазах сквозили ум и любопытство. Похоже, этот человек привык много думать и анализировал все, с чем сталкивался на своем пути.
– Вы должны поужинать с нами, – заявил добрый падре, – и, конечно, переночевать у нас сегодня. Марина, сообщи домоправительнице, что у нас дорогие гости.