Меня не волновало, куда или зачем мы отправлялись, пока я числился в экспедиции погонщиком мулов. В столице мне бывать доводилось, и не раз, но в отличие от многих богатых гачупинос своего дома в Мехико у меня не было. Бруто не жаловал претенциозную жизнь столицы, да и я предпочитал проводить время вне города, за пределами Гуанахуато, работая с vaqueros на своей гасиенде, а то и вовсе неделями пропадая в глухомани на охоте.
Что касается Сан-Агустина и тамошнего праздника, то я о нем слышал, хотя сам на нем не бывал. Однако, когда об этом празднике завел речь Карлос, сделал вид, будто ничего о нем не знаю.
– Сан-Агустин, как я слышал, и городом-то не назовешь, так, деревушка, – сказал молодой испанец. – Но каждый год туда на три дня, чтобы посмотреть петушиные бои, съезжается вся столичная знать. Сам вице-король будет делать ставки на бойцовых птиц, а может быть, даже захочет выставить на ристалище и своих собственных петухов.
Я не решился сказать, что помимо столичных богачей Сан-Агустин во время праздника будет кишеть тысячами воров и léperos, проституток и плутов, pícaros, не говоря уж о купцах и торговцах всех мастей, которые съезжаются туда в погоне за монетами, позвякивающими в тугих кошельках высоких гостей. Нигде в колонии золотые, серебряные и медные монеты не переходили из рук в руки без разбора в таком количестве, как в этом городишке во время знаменитого трехдневного праздника.
Насчет той истории с женщиной, приехавшей ночью в карете, я Карлосу даже не заикнулся, и он, естественно, тоже хранил молчание. Если незнакомка, каким-то образом связавшись с моим хозяином, и сообщила ему о тогдашнем происшествии, то, наверное, я фигурировал в ее рассказе как разбойник или бродяга, которого она отпугнула выстрелом.
Дорога, ведущая в Сан-Агустин, была забита путниками, и, решив разбить лагерь перед въездом в город, мы съехали с нее в сторону.
– Городские гостиницы все равно переполнены, поэтому мы встанем лагерем здесь, – сказал Карлос. – Сам я остановлюсь у одного своего друга и земляка из Барселоны, у которого есть дом на другом конце города. Поможешь мне перенести туда кое-какой скарб и свободен – наслаждайся праздником, проводи время в свое удовольствие.
«Да уж, в свое удовольствие, – подумалось мне, – если только меня не узнает какой-нибудь приезжий из Гуанахуато». Однако это было маловероятно. Отпустив бороду, отрастив длинные волосы, одевшись как погонщик мулов, я превратился почти в невидимку, ибо испанцы, как правило, обращают на пеонов не больше внимания, чем на мебель или пасущийся скот.
Едва мы разбили лагерь, как появился всадник – члены экспедиции окружили его, внимательно выслушали, и он поскакал к следующей стоянке. Поскольку я находился за пределами слышимости, то подошел к Карлосу и спросил, что случилось.
– Новости из Испании, нечто невероятное. Толпа народа в Аранхуэсе, близ Мадрида, где находится одна из королевских резиденций, вынудила короля Карлоса отречься от престола. Годоя чуть не убили, а на престол возвели принца Фердинанда.
На моем лице ничего не отразилось, и ученый это заметил. Политика меня вообще не интересовала, а уж новости из Испании тем более, поскольку к нам они доходили с опозданием на два месяца, зачастую безнадежно устаревшими.
– Тебе кажется, Хуан, будто события где-то там, в Испании, мало что для тебя значат, но будь уверен: они касаются всех нас. Многие люди в Испании не доверяют Карлосу. Он слабый, бездарный правитель, и фактически страной при нем управлял любовник королевы Годой, бывший дворцовый стражник. Заключив союз Испании с Наполеоном, Годой восстановил против себя тех, кто с презрением отвергает притязания Франции на господствующую роль.
Наполеон хвастливо обещал избавить Испанию от продажной власти во главе со слабоумным королем и коварным любовником королевы, сбросить с нашей родины тиранию церкви и оковы инквизиции и установить более просвещенный режим, подразумевающий свободу мысли.
Карлос говорил тихо, почти шепотом. Произносить такие слова, даже в беседе со слугой, было очень рискованно: это грозило заключением в тюрьму, причем для обоих. Пытать слугу, дабы тот донес на хозяина, – подобное практиковалось у нас в колонии сплошь и рядом.
Напрямую Карлос Наполеона вроде бы не хвалил, но я заподозрил его в сочувствии Франции; возможно, не последнюю роль здесь сыграло то обстоятельство, что таинственная дама, с которой он встречался, была француженкой.
Когда мы закончили обустройство лагеря, я пошел с Карлосом в город, неся его пожитки. Но одну небольшую суму он повесил через плечо и наотрез отказался от моей помощи, заявив, что понесет ее сам.
По пути в город он все никак не мог выкинуть из головы недавние события в Испании.
– Ты только представь, – возбужденно частил Карлос, не забывая, правда, понизить голос, – толпы людей высыпали на улицы, вынудили короля отречься и возвели на престол его сына. Я всегда полагал, что наш народ слишком запуган церковью и короной, чтобы выступить против тирании или религиозного угнетения, но они это сделали!
Схватив меня за руку, он остановился и заглянул мне в глаза.
– Хуан, неужели ты не осознаешь всей важности этих событий? Их воистину можно назвать эпохальными!
– Конечно, сеньор, – с готовностью поддакнул я, на самом деле решительно не понимая, в чем заключается важность замены одного тирана другим.
– Двадцать лет назад таким же образом началась французская революция. Люди заполонили улицы: сперва лишь немногие смельчаки отваживались собираться небольшими кучками, требуя свободы и хлеба. Но их становилось все больше, они делались все отважнее и решительнее, и кончилось тем, что французы взяли штурмом Бастилию, сместили слабого, продажного короля и установили собственное республиканское правительство.
Ты равнодушен к тому, кто управляет тобой и твоим народом, Хуан, но ведь именно личность короля и определяет все наше общественное устройство. Король – это тебе не наделенный властью управляющий, как вице-короли и премьер-министры, он сам источник власти, ее воплощение. Наш народ, желающий процветания и благоденствия в этой жизни и в будущей, ждет первого от короля, а второго – от священника. От короля люди получают хлеб насущный, а также защиту от воров и чужеземных армий. Священник, посланец Бога, встречает их при рождении, благословляет на заключение брака и провожает в последний земной путь, определяя судьбу мирянина в загробном мире. А если так, то выступить против короля – это все равно что ребенку поднять руку на своего отца...
Неожиданно оратор осекся и резко свернул в тихий переулок. Я последовал за ним, помогая проталкиваться сквозь все прибывавшую по мере приближения к городской площади толпу.
Когда Карлос заговорил снова, его голос звучал как тихий загадочный шепот.
– Испания имеет великую историю – на протяжении тысячи лет мы являлись бастионом западного мира на пути неверных мавров, которые стремились завоевать Европу и загасить пламя христианства. Англичане хвалятся тем, что у них есть Великая Хартия Вольностей. Британцы и французы не без основания гордятся своими империями, но солнце никогда не заходит именно над испанскими колониями, и мы по-прежнему величайшая империя в мире, охватывающая все полушария Земли, включающая больше территорий, чем было завоевано даже Чингисханом. Именно в Испании возродились к жизни литература и искусство, именно у нас был написан первый роман.
Но посмотри на нас сейчас, – продолжил Карлос, и в шепоте его послышался гнев. – Долгие столетия в Испании правили жестокие короли, напыщенные аристократы душили экономику, а церковники кастрировали мысль, на троне восседали то слабоумные, то тираны, а теперь мы получили принца, который, по слухам, и то и другое в одном лице. Мы обречены шептаться по углам, оглядываясь на инквизиторских ищеек, которые подавляют всякую мысль, выходящую за строжайшие пределы церковной догмы.
Остановившись, Карлос схватил меня за руку.
– Но народ пробудился. Люди разбили цепи, сковывавшие их умы и сердца, и, как во Франции, толпами вышли на улицы, высекая искры, которые могут воспламенить мир. Знаешь ли ты, насколько трудно потушить огонь истины? Ну что, Хуан, теперь ты понял, насколько важны события в Аранхуэсе?
– Sí, сеньор, очень важны, – не стал я спорить. – Но сейчас для нас гораздо важнее протиснуться сквозь толпу, иначе вы доберетесь до дома своего друга не к обеду, а только к завтрашнему утру.
Вернувшись на главную улицу, мы двинулись к городской площади, и, когда проходили мимо гостиницы, там остановилась запряженная шестью прекрасными мулами карета. Я почувствовал, что, увидев ее, Карлос остолбенел.
На боку дверцы кареты был изображен герб. Я не был уверен, что это тот самый герб, который я заметил в ту ночь, когда выследил Карлоса, передававшего бумаги женщине с золотистыми локонами, но сомнения мои быстро разрешились. Из кареты вышла настоящая богиня: облаченная в изысканное платье из черного китайского шелка, с длинными, золотистыми с медовым отливом волосами и нежной кожей цвета слоновой кости, да еще вдобавок вся украшенная сверкающими драгоценностями.
Бедный Карлос! Спотыкаясь, словно неотесанный деревенский парень, он налетел на случайного прохожего, и я, схватив молодого испанца за руку, потащил его от греха подальше. Когда мы приблизились к женщине, взгляд ее равнодушно скользнул по нам, без малейшего проблеска узнавания. Но это абсолютно точно была она.
И не золотистые локоны, не кожа цвета слоновой кости выдали таинственную незнакомку, не карета, не шестерная упряжка, не герб на дверце и даже не то оцепенение, в которое при виде ее впал Карлос. Когда я проходил мимо, мои ноздри вновь наполнил волшебный аромат: те самые духи, «Ландыш»! От этого запаха у меня закружилась голова и кое-что зашевелилось в штанах.
39
Доставив Карлоса в casa его amigo, я вернулся на главную площадь, подошел к стоявшему у входа в гостиницу охраннику и показал ему серебряную монету достоинством в полреала.
– Мой хозяин видел, как из кареты вышла красивая женщина с золотистыми волосами и направилась в эту гостиницу. Он хочет узнать ее имя.
– А у твоего хозяина губа не дура, – заметил охранник, взвешивая на ладони монету. – Это Камилла, графиня де Валлс. Она француженка, но вышла замуж за испанского графа. Я слышал, что ее супруг умер и оставил вдове mucho dinero.
Слово «француженка» привлекло внимание случайного прохожего, не преминувшего с пафосом заявить, что «эти подлые французишки хотят самым бессовестным образом захватить нашу страну». Потом он двинулся дальше, а я продолжил разговор:
– Мой хозяин желает, чтобы графине передали маленький презент в знак его восхищения. В каком номере она остановилась?
– Можно передавать все, что угодно, но только через меня.
Я повертел в пальцах еще одну серебряную монету, на сей раз целый реал, и понизил голос:
– Мой хозяин – весьма значительное лицо, и у него ревнивая жена. Он хочет сам нанести красавице визит, но проделать это осторожно.
– Вверх по задней лестнице. Она занимает угловой номер: комната с балконом, вон там, – показал охранник. – Но сегодня вечером графини не будет. Карета вернется за ней, когда стемнеет, чтобы отвезти графиню на бал, который устраивает сам вице-король.
Я вручил парню реал, пообещав:
– Если мой хозяин, придя сюда ночью, найдет заднюю дверь незапертой, еще одна серебряная монета присоединится к своей сестрице в твоем кармане.
Размышляя о французской графине, я, медленно проталкиваясь сквозь толпу, двинулся к главной площади. Не будучи сведущ в такого рода делах, я все же наслушался довольно разговоров о политике – и за столом у дядюшки Бруто, и особенно среди участников экспедиции, – чтобы понять: Карлос затеял опасную игру.
Многие в Новой Испании опасались вторжения в колонию французов или англичан. Похвальба Наполеона, обещавшего освободить испанский народ, подлила масла в огонь, и жители колонии готовы были видеть иностранных шпионов под каждым половиком.
Ввязываться в интриги ученого было в моем положении сущим безумием, но я не мог выкинуть из головы аромат духов этой загадочной женщины. Я слышал об афродизиаках, которые сводят мужчин с ума и обращают их мозги в желе, и, похоже, именно такое воздействие оказали на меня духи графини. Однако в данном случае к вожделению примешивался еще и инстинкт выживания. К добру или к худу, но я связал свою судьбу с Карлосом. В надежде на побег из Новой Испании я намеревался сопровождать его на протяжении всей работы экспедиции. Это сулило возможность добраться до самого Юкатана и даже переправиться на корабле в Гавану. Оттуда участникам экспедиции предстояло вернуться в Испанию, я же рассчитывал обрести в главном городе Кубы пристанище после бегства из колонии. Слишком многое было поставлено на карту, и нельзя было допустить, чтобы интриги этой красавицы иностранки спутали мои планы.
Тайные делишки, которые вел Карлос с графиней, ставили его в опасное положение: ведь возникни у вице-короля хоть малейшие подозрения, ученый кончит свои дни в петле, причем лишь после того, как тюремщики развяжут ему язык, используя такие средства убеждения, какие мог измыслить один только дьявол.
А если Карлосу развяжут язык, то и его верный оруженосец – то есть я – повторит судьбу хозяина: как в пыточной камере, так и на виселице. Чтобы защитить себя, мне придется разобраться в кознях графини и уберечь моего друга от неприятностей – трудная задача, если принять во внимание, как аромат ее духов будоражит воспоминания о былом... и заставляет шевелиться мой garrancha.
Весь оставшийся день я бродил по праздничному городку. Отмечали праздник, который англичане именуют Троицей, то есть сошествие Святого Духа на апостолов после смерти, Воскресения и Вознесения Христа. Католическая церковь называла этот день Пятидесятницей и отмечала на пятидесятый день после Пасхи. В Сан-Агустине, однако, этот праздник приобрел дополнительный размах, причем сугубо церковное торжество, одно из самых почитаемых во всем католическом мире, превратилось здесь почти исключительно в повод для неумеренных азартных игр: главным образом петушиных боев и monte, популярной карточной игры.
Отцы города очистили главную площадь – здесь она называлась Plaza de Gallos, то есть площадь Петухов, – и начали рассаживаться таким образом, чтобы вице-королю и представителям знати было удобно наблюдать за петушиными боями. Из задних рядов зрелищем могли полюбоваться и простые пеоны вроде меня. Ближе к вечеру площадь была уже битком набита азартными зеваками, с алчным блеском в глазах заключавшими пари и делавшими ставки на что только можно, но главным образом на исход петушиных поединков.
Откровенно говоря, меня эти жестокие схватки между бойцовыми птицами с прикрепленными к ногам стальным шпорами, схватки, в которых лилась кровь, летели перья и соперники гибли на потеху публике, не увлекали, однако их популярность среди всех сословий населения была бесспорной. Вокруг насестов толпилось немало женщин, многие из них курили сигариллы и сигары. Дамочки побогаче были разряжены в пух и прах и сверкали множеством украшений.
Лично мне гораздо больше по душе коррида. Это бой с достойным противником, и ни один человек, вышедший на арену, не может быть уверен в том, что el toro, тысячи фунтов мускулов и адской ярости, не вспорет ему живот острыми рогами. Но смотреть, как убивают и калечат друг друга птицы, это не по мне.
Несколько минут я постоял среди зевак, делая вид, будто увлечен зрелищем, а потом, протолкавшись потихоньку сквозь толпу, вернулся обратно к гостинице.
Я ждал на улице, пока карета графини не отвезла ее на вечерний бал. Сменив наряд из черного шелка на желтовато-коричневое атласное платье с бежево-черной мантильей – легким шарфом, который женщины в Испании и у нас в колонии носят поверх головы и плеч, – Камилла добавила к нему бриллиантовые сережки, которые почти касались плеч, и ожерелье из жемчужин грушевидной формы. А надо вам сказать, что в Новой Испании женщины и бриллианты неразделимы, здесь ни один уважающий себя белый мужчина, вплоть до приказчика в лавке, не посмеет сделать предложение, не преподнеся будущей жене бриллианты. Даже красота рубинов и сапфиров не ценится у нас столь высоко, как блеск бриллиантов.
Делая вид, что увлечен азартной игрой, я наблюдал за балконом графини. У нее, конечно, должна быть горничная, значит, надо подождать, пока служанка не уйдет к себе или, что более вероятно, не отправится на улицу, чтобы присоединиться к праздничной толпе.
Приблизительно часа через два я увидел, как в комнате графини погас свет, и, словно случайно, направился в обход гостиницы, с намерением попасть в покои Камиллы и подождать ее возвращения.
Охранник не подвел: черный ход оказался не заперт, и, как и следовало ожидать, дверь в комнату не имела запора, кроме щеколды с внутренней стороны, которую задвигали перед тем, как лечь спать. Никому и в голову не приходило оставлять драгоценности или деньги в номере гостиницы, поэтому постояльцы не запирали комнаты в свое отсутствие.
Внутри царил сумрак, однако графиня оставила гореть одну маленькую масляную лампу, чтобы по возвращении зажечь все остальные светильники. В отсутствие хозяйки в комнате витал ее сладкий аромат. Sí, надушенные нижние юбки – мое слабое место, и этот запах разгорячил мою кровь куда больше, чем петушиные бои толкавшихся внизу зевак.
Добычу я узрел почти сразу: именно эту суму Карлос не так давно, не доверив мне, самолично отнес в дом своего друга. Внутри находилась бумага: очередной чертеж. В полумраке я не мог разглядеть деталей, но было очевидно, что это план какого-то оборонительного сооружения.
– Эх, Карлос, какой же ты глупец! – произнес я вслух, качая головой.
То, что я держал в руках, казалось опаснее и страшнее веревки палача, поскольку повешение считалось слишком мягким наказанием за шпионаж, а изменник заслуживал даже худшей участи, чем иностранный шпион. Поэтому попавшегося на измене перед смертью ждали столь жуткие пытки, что при одной мысли о них меня пробрала дрожь.