— Не искушай меня, — зашипел Каллор, — иначе твое лицо станет еще более… потревоженным, Гетол. Моя империя могла сгинуть, но от трона я не отказывался. Уж ты — то раньше всех должен был понять, что я не отказался от амбиций, и что я терпелив.
Гетол ворчливо рассмеялся: — Ах, дорогой Каллор. Для меня ты исключение из правила, что терпение — добродетель.
— Я могу уничтожить тебя, Джагут, кто бы не был твоим господином. Я могу закончить начатое твоим талантливым палачом. Ты сомневаешься?
— Конечно же нет, — легко согласился Гетол. — Я видел, как ты использовал этот двуручный меч.
— Тогда убери словесные клинки и скажи, зачем ты здесь.
— Прости за прерванную… концентрацию. Я объяснюсь. Я Глашатай Увечного Бога — да, в Колоде Драконов появился новый Дом. Дом Цепей. Первая раздача уже состоялась. Очень скоро каждый Чтец Колоды станет искать новый набор карт.
Каллор фыркнул. — И ты думаешь, этот трюк сработает? Ваш Дом будет захвачен. Стерт.
— О, старик, эта битва уже идет. Ты не мог не заметить этого, как и того, что мы побеждаем.
Глаза Каллора превратились в щелочки. — Отравление садков? Увечный- глупец. К чему уничтожать силу, к которой стремишься? Без садков Колода Драконов — ничто.
— Термин 'отравление' неверен, Каллор. Скорее, считай это инфекцией, призванной совершить некое… изменение… садков. Да, противостоящие этому видят гибельные проявления, настоящий яд. Но только потому, что первый его эффект — сделать садки непроходимыми. Однако слуги Увечного Бога смогут свободно странствовать по этим путям.
— Я никому не слуга, — проскрипел Каллор.
— В Доме Цепей вакантна должность Верховного Короля.
Каллор пожал плечами. — Это потребует преклонения колен перед Увечным.
— От Верховного Короля не потребуется таких поз. Дом Цепей существует без прямого влияния Увечного Бога, разве это не ясно? Он же скован. Пойман в безжизненном отрезке давно забытого садка. Привязан к плоти Спящей Богини — да, это показало его особенные силы… но они ограничены. Пойми, Каллор, что ныне Увечный Бог бросает Дом Цепей в мир, воистину предоставляя его судьбе. Выживание зависит от действий тех, кто примет его титулы. На некоторых из них Скованный имеет некоторое влияние — хотя никогда не прямое — тогда как иные, например, Верховный Король, будут совершенно свободны.
— Если так, — проговорил Каллор после долгого молчания, — почему ты не Король?
Гетол склонил голову. — Вы льстите мне, сир, — сухо сказал он. — Я вполне доволен позицией Глашатая…
— Исходя из заблуждения, что вестника всегда щадят, несмотря на его вести? Ты ведь никогда не был так умен, как твой брат? Готос должен смеяться. Где-то.
— Готос никогда не смеется. А вот я смеюсь, зная, где он чахнет. Часто. Очень часто. Но если я стану медлить, ожидая твоего ответа, меня могут засечь. Поблизости Тисте Анди…
— Очень близко. Не говоря о Каладане Бруде. К счастью для тебя, Аномандер Рейк отбыл — вернулся на Отродье Луны, где бы оно ни было…
— Его положение должно быть открыто для Увечного Бога.
Седовласый воин поднял бровь: — Это задача Короля?
— Разве предательство ранит твое чувство чести?
— Назови это внезапной сменой стратегии, и рана пропадет. В обмен я потребую возможности, предоставленной, когда будет угодно Увечному Богу.
— Какова природа этой возможности, Верховный Король?
Каллор усмехнулся. Потом его лицо отвердело. — Женщина. Серебряная Лиса… момента уязвимости, вот чего я прошу.
Гетол степенно поклонился. — Я ваш Глашатай, Ваше Величество, и я донесу ваше пожелание до Увечного Бога.
— Скажи мне, Гетол, прежде чем уйдешь: этот трон подходит Дому Цепей?
Джагут изучил потускневшее железное дерево, отметил трещины на раме. — Несомненно, Ваше Величество.
— Тогда иди.
Гетол снова поклонился, портал распахнулся за его спиной. Миг спустя он ступил в него ногой и исчез.
Дым свечи взвился вокруг исчезнувшего прохода. Каллор перевел дыхание. Добавляя годы и годы к новому величию. Он сидел неподвижно… охотник в засаде. Взрывная возможность. Смертельная оказия…
* * *Вискиджек вышел из командного шатра, встал, глазея на звезды. Давно он не чувствовал себя таким усталым.
Он услышал сзади движение. Мягкая рука опустилась ему на плечо. Касание длинных пальцев послало волны по его телу. — Было бы приятно, — промурлыкала Корлат, — услышать ради разнообразия и добрые вести.
Он согласно хрюкнул.
— Вискиджек, я вижу в твоих глазах усталость. Длинный список, да? Твои Сжигатели, Лиса, ее мать, а теперь это нападение на садки. Мы идем вслепую. Так многое остается неведомым. Стоит ли еще Капустан или пал? Как там Ходунок? А Паран? Быстрый Бен?
— Я знаю этот список, Корлат, — пробормотал он.
— Извини. Я разделяю эти тревоги.
Он поглядел на нее. — Простите меня, но почему? Это не ваша война — благие боги, это даже не ваш мир! к чему вам откликаться на его заботы? — Он громко вздохнул, покачав головой, снова вперяя взор в ночное небо. — Такой вопрос мы часто задавали себе в начале компании. Помнится, в Чернопсовом Лесу я склонился над полудюжиной трупов вашего рода. Их жизни унесла морантская 'долбашка'. Отряд местных военных деловито обшаривал тела. Они чертыхались, не найдя ничего ценного. Несколько кусочков цветных тканей, завязанных узелками, обкатанные волной гальки, обычное оружие — такое вы могли купить на любом городском рынке. — Он немного помолчал, продолжил: — Помню, я удивлялся — какова же история их жизней? Мечты, упования? Или их род утратил все это? Майб как-то упоминала, что задачу погребения павших Тисте Анди взяли на себя ривийцы… ну, там мы тоже взяли это на себя. Прогнали пинками под зад местных вояк. Корлат, мы похоронили ваших мертвых. Напутствовали их души на малазанскому обычаю…
Смотревшие на него глаза были бездонными. — Почему? — спросила она тихо.
Вискиджек нахмурился. — Почему мы похоронили их? Дыханье Худа! Мы уважаем врагов, не важно, каковы они. Но Тисте Анди — особенно. Они берут пленных. Они лечат раненых. Они даже позволяли нам отступить — не раз мы бежали что есть мочи после неудачной вылазки…
— А разве Сжигатели не отдавала свой долг не раз и не два? По крайней мере, так делали остатки солдат Даджека Однорукого.
— Большинство компаний со временем становятся жесточе, — протянул Вискиджек, — но не эта. Она стала… цивилизованнее. Молчаливые соглашения…
— Многие были нарушены, когда вы брали Крепь.
Он кивнул: — Даже больше, чем вам известно.
Ее рука все лежала у него на плече. — Пойдем со мной в шатер, Вискиджек…
Он вытаращил глаза, улыбнулся, но ответил сухим тоном: — Сегодня ночью плохо быть одному…
— Не валяй дурака! — фыркнула она. — Я не прошу компании — я прошу тебя. Вполне ясная нужда, которую всякий знает. Ты понял меня?
— Не вполне.
— Я хочу, чтобы мы стали любовниками, Вискиджек. Начиная с этой полночи. Я хочу просыпаться в твоих руках. Я хочу знать, что ты чувствуешь ко мне.
Он долго молчал. — Я был бы дураком, Корлат, если бы не согласился; но еще более глупо принимать такие авансы. Я уверен, что вы замужем за другим Тисте Анди — союз, без сомнения, длиной в века…
— А каков был бы смысл такого союза?
Он удивленно нахмурился. — Ну, гмм, дружество? Дети?
— Дети бывают. Редко, скорее они итог скуки, чем страсти. Тисте Анди не дружат со своими родичами. Это, Вискиджек, отмерло в нас уже давно. Еще реже Тисте Анди прорывается из тьмы в мир смертных, ища отсрочки от… от…
Он прикоснулся пальцем к ее губам. — Не надо. Я польщен и принимаю тебя, Корлат. Намного сильнее, чем ты воображаешь… и я хочу оказаться достойным этого дара.
Малазанин сделал шаг назад и нашарил поясную суму. Расстегнул ее, высыпал на ладонь содержимое маленького кисета. Выпали несколько монет, потом крошечный рваный узелок из красочных тканей и один гладкий, темный камешек. — Я думал, — сказал он медленно, смотря на предметы на своей ладони, — что в некий день смогу вернуть то, что очевидно было ценным для одного из Тисте Анди. Все, что я обнаружил в этих поисках — я только сейчас это понял — что можно отдать только долг чести.
Корлат протянула руку — предметы оказались сжаты в их ладонях. И повела его вдоль первого ряда палаток.
* * *Майб снился сон. Она нашла себя на краю пропасти, побелевшие руки отчаянно цеплялись за кривые корни, мокрая земля падала на лицо, запрокинутое в надежде удержаться.
Внизу ждала Бездна, взбудораженная бурей разрозненных воспоминаний, потоками боли, страха, ярости, зависти и темных желаний. Буря ожидала ее, готовилась ее схватить — а она бессильна защититься.
Руки слабели.
Визжащий вихрь обернулся вокруг ног, потянул, сдернул ее. Она падала, добавив к местной какофонии свой вопль. Ветер кидал ее туда и сюда, скручивал, вращал…
Нечто ужасное и жестокое схватило ее за бедра, но отпустило. Она больно ударилась о воздух. Хватка вернулась — вокруг тела сомкнулись когти, чешуйчатые и хладные как смерть. Внезапный рывок запрокинул ее голову; она не падала больше, а поднималась, выше и выше…
Рокот бури смолкал внизу, потом сместился в сторону.
Майб извернулась и посмотрела вверх.
Над ней громоздился невероятно большой неупокоенный дракон. С лап свисали высохшие клочья рваной кожи, почти прозрачные крылья с грохотом били по воздуху. Тварь уносила ее.
Она повернулась посмотреть, что лежит внизу.
Под ней простиралась коричневая бесформенная равнина. Были видны длинные трещины в земле, заполненные слабо мерцающим льдом. На склоне одного из холмов она увидела пятно более темного цвета, с рваными краями. Стадо. Я была здесь, шла по этой земле. Здесь, в моих снах… были следы…
Дракон вдруг дернулся, сложил крылья и стала снижаться по широкой спирали.
Она услышала, что кричит — и была поражена, что это не страх, а возбуждение. Духи родные, вот что значит летать! Ах, теперь я поистине завидую!
Земля метнулась ей навстречу. В последний миг гибельного падения крылья дракона хлопнули, поймали воздух; поджав ноги, тварь заскользила в локте от глинистой почвы. Настал нужный момент. Нога опустилась, когти освободили ее.
Она приземлилась с глухим ударом, перевернулась на спину и села, смотря, как, громыхая крыльями, дракон вновь набирает высоту.
Майб посмотрела и увидела свое юное тело. Она заплакала от жестокости сна. Она рыдала и рыдала, скрючившись на холодной, мокрой земле.
О, зачем вы спасли меня? Зачем? Только чтобы проснуться — о духи родные — проснуться…
— Она прошла, — раздался странный, чуждый голос. Слова на ривийском, и звучали они в ее разуме.
Майб вскинула голову, огляделась. — Кто говорит? Где вы?
— Мы здесь. Когда ты будешь готова увидеть нас, ты увидишь. — Кажется, воля твоей дочери равна твоей воле. — Такая может повелевать величайшими Гадателями — верно, она приходит в ответ на призывы ребенка. — Собрание. — Поиск кратчайшего пути. — Тем не менее мы впечатлены.
— Моя дочь?
— Она все еще вздрагивает от грубых слов — мы это чуем. — Воистину так мы прибыли, чтобы жить здесь. — Тот маленький толстяк прячет обсидиановые грани под пышной плотью. — Кто бы мог подумать? — Она отдала тебе все, что могла, Серебряная Лиса. — Пришла пора принести ответный дар. — Не один Крюпп отказывается предоставить её предназначенной судьбе. — Ах, он открыл ей глаза, и смыл ее одержимость внутренними сущностями, она еще дитя, но она слушает его слова — хотя, по правде, он обращается лишь к ее снам. — Внимательная. — Да, воистину.
— Итак, — продолжил голос, — теперь ты нас слышишь?
Она уставилась на свои руки, юные, гладкие руки, и снова зарыдала: — Прекратите пытать меня снами! Хватит! О, хватит…
Ее глаза узрели мутную тьму палатки. Боль охватила тонкие кости, высохшие мышцы. Плачущая Майб свернула старое тело в клубок. — Боги, — прошептала она, — как я ненавижу вас. как ненавижу!
Книга третья Капустан
Глава 14
В гостинице, возвышавшейся на углу улицы Старого Даруджа, насчитывалось не более полудюжины обитателей. Большинство из них — гости города, как и Грантл, попавшие в западню. Окружившие Капустан армии Панниона ничего не предпринимали уже пять дней. Как-то над северными перевалами встали облака пыли, по мнению капитана, знаменовавшие… что-то. Но прошли дни, а ничего так и не случилось.
Никто не знал, чего ждет септарх Кульпат, хотя слухов ходило множество. На реке то и дело появлялись новые баржи, перевозящие Тенескоури, пока не стало казаться, что в крестьянскую армию вошла половина жителей Домина. 'В таком количестве они, — сказал Грантлу кто-то звоном ранее, — едва смогут распробовать нас на зуб'. Грантл единственный оценил эту шуточку.
Он сидел за столом, спиной к грубо сколоченной дверной раме. Одна створка двери была справа от него, а смотрел он внутрь низкой залы таверны. По земляному полу пробиралась мышь, перебегая от тени к тени, ловко огибая сапоги и туфли ходивших по залу жильцов. Грант, полузакрыв глаза, следил за ее продвижением. На кухне все еще оставалось немало еды — по крайней мере, так сообщал его нос. Это изобилие, был уверен Грантл, долго не протянется.
Его взор переместился кверху, на закопченный брус потолка. Там дремал гостиничный кот, свесив лапы с поперечной балки. Этот зверек охотился лишь во снах. По крайней мере, сейчас.
Мышь достигла основания стойки, поковыляла вдоль нее ко входу в кухню.
Грантл снова глотнул разбавленного вина — скорее воды, чем вина. Вот первое следствие недельной осады города. Остальные шесть жильцов сидели поодиночке за столами или облокачивались на стойку бара. Иногда они бросали друг другу словцо — другое, ворчливые и бессвязные замечания. Ответом неизменно служило неопределенное хмыканье.
В течение последних дня и ночи гостиницу заполняли два типа людей. Первый тип обыкновенно околачивался в общей зале, лелея кружки с вином и пивом. Чужаки в Капустане, очевидно не заведшие здесь друзей, они тем не менее создали некую общность, характеризующуюся способностью очень долгое время ничего не делать. К ночи стали собираться и люди второго типа. Громогласные, шумные, они тащили с собой уличных шлюх, стучали по столам мошнами, не думая о завтрашнем дне. В них была энергия безнадеги, фальшивая бравада перед Худом. 'Мы твои, ублюдок с косой, — казалось, говорили они. — Но только утром!
Они пенились, словно бурное море вокруг неподвижных утесов — постоянных обитателей гостиницы.
Море и утесы. Море похваляется, едва завидев смутные очертания Худова лица. Утесы будут смотреть в глаза ублюдку, пока их не затопит — тоже похвальба. А прилив громко смеется своим собственным шуткам. Утесы… как зубы…
Полный рот капанцев.
В следующий раз придержу язык.
Кот на балке поднялся, потянулся. Черные полосы заскользили по тусклому меху. Свесил голову вниз, насторожил уши.
Около входа замерла мышь.
Грантл тихо свистнул сквозь зубы.
Мышь опрометью бросилась, исчезая на кухне.
С громким скрипом распахнулась створка двери. Вошел Бьюк, появился в поле зрения Грантла, плюхнулся на стул.
— Ты так предсказуем, — пробормотал старик, поймав взгляд бармена и жестом заказывая 'две того же самого'.
— Да, — ответил Грантл. — Я утес.
— Утес, вон как? Скорее жирная игуана, на утес влезшая. И когда набежит волна побольше…
— И пусть. Ты нашел меня, Бьюк. И что дальше?
— Просто хотел сказать спасибо за всю твою помощь.
— Старик, это тонкая ирония? Мягко стелешь…
— Ну нет, я серьезно. Та мутная водица, что ты дал мне выпить — декокт Керули — она творит чудеса. — Его узкое лицо озарила заговорщицкая улыбка. — Чудеса…
— Рад слышать, что тебе лучше. Еще потрясающие землю новости? Если нет…
Бьюк переждал, пока бармен ставил на стол две кружки, потом понизил голос: — Я встречался со старейшинами Стоянок. Сначала они решили пойти сразу к принцу…
— Но потом опомнились.
— Пришлось маленько одернуть.
— Так что теперь у тебя есть помощники в деле удержания безумного евнуха, вздумавшего работать привратником Худа. Отлично. Не будет паники на городских улицах, пока армия в четверть миллиона осаждает город.
Бьюк прищурился: — Я так и думал, что ты заметил спокойствие.
— Сейчас дела лучше.
— Но мне все еще нужна твоя помощь.
— Бьюк, не вижу в чем. Разве что ты просишь выбить дверь и отделить голову Корбала Броча от плеч. Тогда тебе придется отвлечь Бочелена. Всего на миг. Конечно, время решает все. Скажем, едва падут стены и Тенескоури ворвутся на улицы. Тогда и пойдем рука об руку, напевая любимую песенку Худа.