– Сэр Джон, я полагаю, заверения врача вас успокоили бы? Мне разрешили встать, без спроса я бы этого не сделала, уверяю вас. Я очень ценю заботу о себе с вашей стороны и со стороны миссис Конрой.
Миссис Конрой ни в малейшей степени не заботилась о девушке, разве что пару раз поинтересовалась ее здоровьем, а о сидевшей почти все дни и ночи рядом Лецен Виктория не упомянула нарочно, даже в дневнике записала (прекрасно зная, что мать прочтет все), что о ней заботилась дорогая мамочка. Потом подумала и все же добавила: «и дорогая Лецен». Этого отрицать не сможет никто, и, даже если это покоробит герцогиню, возразить невозможно, к тому же Виктория славилась любовью к правде.
Самый страшный урок, который девушка вынесла после своих долгих размышлений во время болезни: она не может рассчитывать на помощь и поддержку матери, целиком находящейся под влиянием Конроя. Единственными людьми, поддерживающими ее саму, оставались дорогая Лецен и дядюшка Леопольд. Но Леопольд далеко в Бельгии и занят своей семьей, а Лецен теперь мало что могла, она уже не сопровождала принцессу никуда, почти не имела голоса в Кенсингтонском дворце и могла приласкать свою любимицу только втайне от ее надсмотрщиков, что было в последнее время почти невозможно.
А после того, как Виктория переболела и вплотную приблизилось ее совершеннолетие, контроль стал просто невыносимым. Теперь рядом с принцессой находилась уже не просто герцогиня-мать, но и сам сэр Конрой. Он появлялся у них в гостиной с раннего утра к завтраку и уходил только тогда, когда принцесса отправлялась в спальню.
Виктория подозревала, что сэр Джон не уходит совсем, ночуя на полу подле их с матерью спальни. От такой мысли стало смешно, и она едва не вскочила, чтобы проверить, нет ли и впрямь на ковре у двери спальни Конроя. Не удержавшись, Виктория прыснула, мать отреагировала тут же:
– Что смешного?
Пришлось лгать:
– Я вспомнила, как упал в лужу джентльмен, пытавшийся догнать нашу карету…
– Когда ты повзрослеешь?
В следующие четверть часа Виктория выслушала нотацию по поводу того, что дочь так неразумна, что пока не способна ни на что сама, что, если не наставления и опека матери и старшего друга, она не смогла бы сделать и единого верного шага, непременно оказалась в дурной компании, нелепой ситуации и вообще погибла…
Принцесса едва сдержалась, чтобы не спросить, не спит ли этот старший друг у их двери, но привычно кивала, опустив глаза:
– Да, мама… конечно, мама…
А внутри все кипело: да когда же это кончится?!
И все же, как бы ни надзирал над ней Джон Конрой, влезть внутрь он не мог. Мысли Виктории оставались для него за семью печатями, принцесса была привычно послушна, молча сидела вечерами, внимая пустой болтовне дам, учила положенные уроки, ходила на прогулки только в сопровождении взрослых, не общалась ни с кем из недозволенных, не рвалась во дворец, придраться была не к чему. И все же, она всячески избегала разговоров с Флорой Гастингс, обидевшись за баронессу Лецен, да и саму баронессу не позволила уволить.
Но самым страшным для Конроя было не это, стремительно приближалось совершеннолетие принцессы, а проклятый король Вильгельм был все еще жив. Похоже, он действительно вознамерился дотянуть до того, чтобы передать власть сразу Виктории безо всяких регентов. Для герцогини, а вернее, Конроя, это было ударом, ведь будучи регентом, можно заставить юную королеву много что подписать, не то, что он требовал у метавшейся в полубреду девушки, а более серьезные бумаги.
Но если эта девчонка станет королевой сама по себе… будут куда большие трудности, чем попытки вложить в ее руку перо. И ведь противная строптивица даже кулак сжала, чтобы не смогли ничего сделать! Конрой так и не понял, помнила ли принцесса об их попытках. Осторожные расспросы матери ни к чему не привели, допрошенная с пристрастием баронесса Лецен тоже ничего не сказала. Ей было обещано, что если проговорится об этом допросе принцессе, то будет уволена немедленно, причем с испорченной репутацией. Баронесса обиженно поджала свои и без того узкие губы:
– Я ничего не скажу, но не потому что боюсь вас, сэр, а потому что не хочу расстраивать свою любимую малышку. Она и так страдает из-за вас.
Конрой только прошипел «старая курица», сделать он ничего не мог, баронесса оказалась на удивление терпеливой, она сносила все подстроенные гадости, не получала оплату, но ни на что не жаловалась и покидать принцессу не собиралась.
– Виктория, посмотри, что привезли! – баронесса Лецен точно знала, что принцесса обрадуется, потому что это было письмо от короля Леопольда.
Письма дядюшки действительно были отдушиной и настоящим подарком для Виктории. После своего визита Леопольд стал относиться к ней иначе, он вдруг осознал, что вот эта послушная девочка скоро, совсем скоро (ни для кого не секрет, что король долго не проживет) станет правительницей большой страны. Король Бельгии лучше других понимал, что это за груз и каково будет получить монархию, которая на грани полного провала. Короли Англии так уронили авторитет королевской власти за последние годы, что только надежда на эту девочку поддерживает вообще существование монархии в Англии. Если бы не она, Англия вполне могла последовать за Францией, не так уж давно лишившей своих короля Людовика и королеву Марию-Антуанетту голов.
Но каково это – оправдать надежду целой нации? К тому же это не взрослый сильный мужчина, а маленькая и молоденькая девушка, живущая под неимоверным давлением старших. Но Леопольд вспоминал, насколько серьезна его племянница, и понимал, что должен постараться хотя бы за оставшееся время наставить ее, но не так, как мать – постоянными запретами и приказами улыбаться, а размышлениями о сути управления государством, советами в части отношений с парламентом, прессой, которая далеко не всегда будет так благодушна, придворными…
Одного не касался дядя Леопольд – отношений Виктории с матерью и сэром Конроем, а также их отношений с королевской семьей, прекрасно понимая, что мать читает его письма к дочери, и стоит допустить одно-единственное неосторожное высказывание, как переписка будет прекращена.
Он намеренно не задавал вопросов о жизни в Кенсингтоне или в Виндзорском замке, словно их и не существовало, не спрашивал даже о баронессе Лецен, ни к чему дразнить гусей. Девушка видно поняла все правильно и в ответных посланиях тоже ничего не рассказывала.
Письма короля Леопольда содержали лишь почти философские рассуждения о природе власти и о том, кому во власти стоит доверять, а кого побаиваться. Он приводил и приводил собственные примеры, надеясь, что они послужат уроком неопытной и молоденькой девушке, конечно, это были примеры не взаимоотношений с любовницей или даже супругой, а по поводу отношений с газетчиками, с духовенством, просто с придворными.
Виктория обожала послания дяди Леопольда, они давали принцессе куда больше, чем нудные запреты матери и Конроя.
Совершеннолетняя
В Кенсингтонском дворце нежданный гость, не допустить к принцессе которого просто невозможно – лорд-гофмейстер Каннингем прибыл к принцессе по поручению короля Вильгельма.
Услышав доклад о его приезде, герцогиня и Конрой переглянулись – что это? Обычные приглашения во дворец доставляли куда менее значимые личности.
– Просите…
Лорд Каннингем был почти при параде, одет не как при королевском выходе, конечно, но и не как на обычной прогулке. Он приветствовал герцогиню Кентскую и Викторию и сообщил, что привез принцессе личное послание его величества. Ни на мгновение не сомневаясь, герцогиня протянула руку за письмом. Бровь лорда Каннингема чуть приподнялась, он повторил, что письмо предназначено принцессе и вручить его надлежит именно ей.
Теперь бровь приподнял стоявший в стороне, как всегда, подтянутый и прямой сэр Джон Конрой:
– Принцесса ничего не делает без согласия своей матери.
И все же гофмейстер передал пакет самой Виктории, та вскрыла, пробежала написанное глазами и тут же отдала матери. По лицу девушки невозможно было понять, что же там написано, она нарочно держалась спиной к Конрою, чтобы тот помучился, пытаясь угадать. Удалось, Конрой бесился из-за невозможности что-то сделать, внешне оставаясь совершенно спокойным.
Зато не смогла остаться спокойной герцогиня Кентская, она обиженно поджала губы и повыше вскинула подбородок:
– Передайте его величеству, мы подумаем над его предложениями.
Мысленно лорд Каннингем обозвал ее дурой, он знал содержание письма, предложение в нем казалось настоящим подарком со стороны короля ко дню рождения принцессы. Но герцогиня обещала ответить его величеству чуть позже, и лорду пришлось откланяться.
Едва за ним закрылась дверь, как письмо перекочевало в руки Конроя. Виктория исподтишка следила за выражением лица наставника.
Король уведомлял свою племянницу и наследницу, что внес в парламент предложение выделить лично ей ежегодное жалованье в размере 10 000 фунтов стерлингов, предложил подобрать казначея для управления ее собственными финансами и даже предложил на эту должность сэра Бенджамина Стефенсона, прекрасно зная, что герцогиня его терпеть не может. Кроме того, король своей волей позволял принцессе лично подбирать себе придворных дам и нанимать прислугу.
Как же Виктории хотелось крикнуть: «Свобода!». Из своего окружения она непременно удалила бы зануду Виктору, дочь Конроя и злую на язык Флору Гастингс. Возможность покупать самой платья и шляпки, возможность заплатить, наконец, давно не видевшей оплаты Лецен… да мало ли что! Теперь герцогиня не станет, поджимая губы, со скорбным видом укорять, что она снова выросла из старого платья и придется жертвовать возможностью сшить что-то себе, чтобы одеть дочь. Иногда Виктории казалось, что она и расти-то не стала именно из-за этих выговоров, так и осталась маленького росточка, ведь она была послушной дочерью и понимала, что если в следующем году платье окажется мало из-за того, что она вытянулась, нужно будет шить новое, а это ляжет непосильным бременем на их финансы и расстроит маму. Ей не приходило в голову прикинуть, сколько тратить на свои любимые перья для украшения нарядов сама герцогиня.
Но теперь все в прошлом, король, наконец, выделил деньги на ее личные нужды, а парламент, так сказал лорд Каннингем, уже дал свое предварительное согласие. Виктории захотелось немедленно поблагодарить его величество, ее величество (девушка прекрасно понимала, что без влияния королевы здесь не обошлось) и премьер-министра лорда Мельбурна. Герцогиня должна быть рада, ведь это снимало столько финансовых забот с нее и позволило бы тратить деньги, до сих пор предназначенные на поддержание приличного вида принцессы, на себя.
Однако герцогиня довольна не была. «Нет!» – был ее ответ.
Виктория даже дар речи потеряла.
– Почему, мама?
– Ты полагаешь, что стала настолько взрослой и серьезной, что сможешь распоряжаться своими деньгами сама?!
– Но его величество предложил мне…
– Кого?! Сэра Бенджамина Стефенсона, прекрасно зная, что я на дух не переношу этого надменного индюка!
– Пусть это будет не Стефенсон, а преподобный Джордж Дэйвис, мой наставник. Я не потрачу ни одного шиллинга без твоего разрешения, просто эти деньги…
И снова она не смогла договорить, герцогиня забыла все правила хорошего тона, в момент такого возмущения она вела себя, как рыночная торговка. Герцогиня Кентская готова была остаться вовсе без этих 10 000 фунтов стерлингов, но не позволить дочери распоряжаться ими самостоятельно, и даже с ее разрешения тоже!
– К чему вам собственные деньги, мисс?
Впервые мать назвала дочь на вы. Виктория замерла, это было сродни пощечине, очень хотелось сказать в ответ, что если уж на «вы», то надо говорить не «мисс», а «ваше королевское высочество». Конечно, она смолчала, единственным возражением была просьба встретиться с лордом Мельбурном.
– Зачем?!
Виктория вскинула головку, в глазах уже стояли слезы:
– Я хотела бы выразить благодарность за заботу обо мне. Вы сами учили меня быть благодарной.
– Благодарность надо выражать тем, кто действительно о вас заботится, а не тем, кто кидает подачки да еще и не из своего кармана! Нет, нет и еще раз нет!
Принцесса бросилась вон из комнаты, глотая злые слезы, она не подумала спросить у матери разрешения удалиться, как делала обычно. Было обидно, очень обидно. Неужели она на всю жизнь обречена вот так подчиняться на каждом шагу. Нет, она готова была подчиняться, но герцогиня отказывалась от помощи просто из-за своего вздорного нрава, из-за нежелания предоставить дочери даже не ограниченную самостоятельность, а просто возможность сознавать, что она тоже чего-то стоит.
Виктория была настолько расстроена, чувствовала себя столь несчастной, что даже отказалась спускаться к ужину.
Но это было еще не все…
Герцогиня под диктовку Конроя написала весьма резкое письмо премьер-министру лорду Мельбурну, а потом они сочинили ответ от имени Виктории королю.
«Я предпочла бы во всех своих делах полагаться на помощь и поддержку своей матери. Что же касается моих финансовых средств, то желаю, чтобы они также поступали в ее распоряжение, она, несомненно, распорядится ими в моих интересах…»
– Я хотела бы написать его величеству ответ сама. Вы его обязательно прочитаете, но это должен быть мой ответ.
– Чем вас не устраивает этот?
Тон и у матери, и у дочери ледяной, словно это два врага, а не ближайшие родственницы. Баронесса Лецен была в ужасе, такого противостояния она не ожидала.
– Я хотела бы сначала выразить королю и королеве благодарность за его доброту ко мне…
– Мы уже говорили об этом! Если вы не понимаете с первого раза, то вы глупы! Подписывайте! – листок полетел на столик, возле которого сидела в кресле Виктория. Видя, что дочь не шелохнулась, мать потребовала уже жестче: – Подписывайте, иначе я решу, что вы бунтуете и не уважаете свою мать! Едва ли это понравится вашим подданным.
Девушка взялась за перо, а герцогиня продолжала давление:
– Вы еще слишком молоды и неопытны, чтобы действовать самостоятельно. То, что вас назвали наследницей престола, вовсе не означает, что вы к такой роли готовы.
Хотелось крикнуть: так готовьте, как дядя Леопольд, готовьте вместо бесконечных попреков! Но только вскинув глаза на мать, принцесса поняла, что если произнесет хоть слово, то уже простым скандалом дело не ограничится. Она не представляла, что еще может сделать герцогиня, но понимала, что это будет ужасно.
Подпись вышла корявой, а слезинка все же капнула на самый край листа. Герцогиня, буквально выхватившая письмо из рук дочери (словно боялась, что та передумает), не заметила это свидетельство семейного раздора.
Зато заметил король. Он читал послание их Кенсингтонского дворца с сокрушенным видом, потом отложил его со вздохом:
– Принцесса Виктория не могла написать этого.
– Почему ты так думаешь?
– Посмотри, Аделаида, видишь, это явно высохшие слезы. Бедная девочка плакала, когда ее заставляли ставить свою подпись…
– Как тяжело иметь такую мать… И ведь она считает, что честно выполняет по отношению к дочери свою миссию.
– Но принцесса и впрямь прекрасно воспитана и неплохо образована.
Королева снова вздохнула:
– И все же мне жаль маленькую Викторию. Они с Конроем согнули бедную девочку, как стебелек.
Король Вильгельм вдруг усмехнулся:
– Как стебелек, говоришь? Может, это и хорошо? Стебелек гнется, но не ломается, зато если потом распрямится, то может так хлестнуть тех, кто его гнул!
Знать бы королю, насколько окажется прав.
– Может, ей денег мало?
– Кому, Виктории?
– Нет, герцогине. Может, матери не по себе, что вынуждена будет жить на средства дочери? Наверное, стоило поделить эти десять тысяч между ними…
– И даже не поровну! Ты прав, выдели большую часть матери, тогда она позволит дочери распоряжаться своими самостоятельно. А помочь помимо этих средств самой принцессе мы всегда сможем.
Но герцогиня не согласилась и на такой расклад, даже не ставя дочь об этом в известность. Либо все, либо ничего!
Мать и дочь теперь не разговаривали, они всячески старались избегать повода обращаться друг к дружке при посторонних, а оставаясь наедине, вообще отворачивались друг от дружки. Но спальня-то была по-прежнему одна на двоих…
Виктория очень надеялась, что после ее дня рождения мать выделит ей собственную комнату, пусть маленькую, пусть самую холодную, но чтобы в ней можно было хоть ночами оставаться наедине с собой и своими мыслями. Но герцогиня делать этого не собиралась. Ну и что, что дочери скоро восемнадцать, она все равно маленькая глупышка, совершенно неопытная и неспособная даже думать правильно, не то что поступать.
По-прежнему, хотя они и не разговаривали, все письма, дневники, все встречи, малейший шаг принцессы были под строгим контролем. На этом настаивал сэр Конрой, и герцогиня Кентская с ним была согласна. Если Виктории дать волю, то она просто не вернется к послушанию.
А король Вильгельм, хотя и был плох, помирать до совершеннолетия принцессы не собирался, чем вызывал крайнее недовольства сэра Конроя. Мало того, его величество объявил, что желает устроить бал в честь дня рождения наследницы. Но сам оказался настолько плох, что прийти на него не смог.
Пришла пора отправляться во дворец на бал, который давался в ее честь. Это был не детский прием, когда девочки приезжали в сопровождении мам и гувернанток, вручали подарки, также выбранные взрослыми, чинно рассаживались под присмотром наставниц и старательно подражали дамам, ожидая, когда же наконец подадут сладкое… И не простая вечеринка, которые устраивали в предыдущие годы, где тоже полагалось изображать веселье, ни в коем случае не давать повода заметить интерес к кому-то из мальчиков и, вообще, вести себя прилично.