— Пойдем.
И тут Мишка увидел на моей руке браслет.
— А это что, Алька?
— Подарок папкин.
— Что это, Алька?
Мишка повторил вопрос, словно и не слышал моих слов.
— Подарок. Опознавательный знак мятежников на планете Туан.
— Твой папа вернулся оттуда?
Мишка смотрел на браслет с непонятным испугом. Я никогда не видел его таким.
— Ты что?
— Он мне не нравится.
Неожиданная мысль пронзила меня.
— Мишка, что ты можешь сказать про эту штуку? Внюхайся! Ты же можешь!
Он кивнул с легкой заминкой, словно пытался и не мог найти повод для отказа.
— Дезраствор, — сказал он через минуту. — Очень тщательная обработка. Ничего не осталось… И немножко озона.
— Правильно, — подтвердил я. — Мятежника, который таскал браслет, сожгли плазмометом.
— Выбрось эту гадость, Алик, — тихо попросил Мишка. — Она мне не нравится.
— Вот еще… Папа привез мне браслет из десанта…
Мишка отвернулся. Глухо сказал:
— Не пойду я никуда, Алька. До завтра.
Тоже мне умник. Я презрительно посмотрел ему вслед. Мишка завидует мне, вот и все. Еще бы… мой папа — антибиотик.
Купаться к Толику я пошел один. Там мое самолюбие несколько успокоилось. Мальчишка выслушал меня затаив дыхание, а через полчаса уже носился в компании таких же малышей, играя в десантников. Когда я выбрался из бассейна и лениво обтирался тонким розовым полотенцем, из-за дома — модернового нагромождения огромных пластиковых шаров — доносилось: «Ты убит, снимай браслет!»
Я невольно усмехнулся. Дня на два-три новая игра, с ее громкими выкриками и оглушительными хлопками «бластеров», лишит покоя всех соседей. И это натворил я… Может быть, сказать Толику, что десантники воюют тихо и скрытно, как индейцы?
Когда я пришел домой, компьютер видеофона продолжал повторять вызов. Связи с планетой Туан по-прежнему не было.
Папу я нашел в библиотеке. Он сидел в своем любимом глубоком кресле, неторопливо перелистывая страницы книги с глубокомысленным названием «Нет мира среди звезд». На обложке был изображен вертолет, разваливающийся на куски без всякой видимой причины. Я слегка склонил голову — картинка дрогнула и изменилась, переходя в другую фазу изображения. Теперь звездолет стал целым, а в бок его, куда-то между главным реактором и жилыми отсеками, бил темно-голубой луч. Папа продолжал читать, делая вид, что не замечает меня. Я повернулся и тихо вышел из библиотеки. Если папа принимался за старые космические боевики, это было верным свидетельством плохого настроения. Наверное, даже антибиотику бывает грустно.
У себя в комнате, забравшись с ногами на кровать, я с минуту размышлял, чем бы заняться. На столе валялась недочитанная «Сага огня и воды», старинная книжка про войну, выпрошенная на два дня у Мишкиного папы-археолога. Бумажные страницы книжки обтрепались и были залиты прозрачным пластиком, обложка не сохранилась вообще, но читать ее от этого стало лишь интереснее. Вторая мировая война предстала передо мной в совершенно неожиданном ракурсе. Впрочем, я всегда плохо знал историю…
Было и другое занятие — на дискетке компьютера третий день дожидались меня невыполненные задачи по математике. Тянуть с ними не стоило — преподаватель мог вот-вот проверить уроки…
Но вместо того, чтобы взять книгу или подсесть к терминалу школьного компьютера, я сказал:
— Включить телевизор. Информация по восстанию на Туане за последние шесть часов.
На стене засветился мягким светом телеэкран. Замелькали, сменяясь с невоспринимаемой быстротой, кадры. Телевизор просеивал тридцать с лишним круглосуточных программ, выуживал все сообщения, где упоминался Туан. Через несколько секунд поиск прекратился.
— Двадцать шесть передач. Общая продолжительность — восемь часов тридцать одна минута, — сообщил равнодушный механический голос.
— Начинай с первой, — приказал я, устраиваясь поудобнее.
На экране мелькнула эмблема развлекательного канала и заставка Виктор-шоу. Молодящийся мужчина жизнерадостно помахал рукой и сказал:
— Привет! Что вы задумались, как повстанцы перед прибытием Десантного Корпуса?
Повинуясь невидимому режиссеру, грянул гомерический хохот.
— Убрать, — с непонятной самому себе гадливостью приказал я.
Прозвучали торжественные позывные правительственного канала. Возникло изображение огромного зала. Стоящий перед микрофоном мужчина говорил:
— События на Туане продемонстрировали нам необходимость сохранения финансирования…
— Переключить.
Экран наполнился густой чернотой. Из мрака медленно, плавно выплыл медово-желтый колокол. Накатился густой долгий звон. Информационная программа «Взор».
— Оставить.
Колокол расплылся, превращаясь в человеческий глаз. Зрачок увеличился, стал прозрачным. Проступили контуры бронетранспортеров, людей с оружием в руках. Знакомый голос Григория Невсяна — знаменитого телеобозревателя — произнес:
— Мы на Туане, первой планете звезды Бэлт. Трагедия, разыгравшаяся в этом тихом, спокойном мире, не может оставить равнодушным никого…
Я лежал и слушал. Про экстремистов, рвущихся к власти на Туане. Про обманом втянутых в мятеж жителей. Про десантников, с риском для жизни восстанавливающих порядок.
— Некоторые назовут преступным применение десантниками оружия. Но разве не преступно вдвойне втягивать в политические игры подростков, детей? — спрашивал Невсян. — На стороне мятежников сражались двенадцати-тринадцатилетние мальчишки. Им дали оружие, им приказали не сдаваться в плен.
Я почувствовал злость. Это подлость. Мои ровесники — значит, среди них мог быть Арнис. И ему могли приказать не сдаваться…
— Никто из мятежников, повторяю — никто, не сдался в плен. В безвыходных ситуациях они отстреливались до конца, а затем подрывали себя гранатами. Думается, всем ясно, что такой фанатизм невозможен без гипновнушения.
— Выключить, — скомандовал я, поворачиваясь на спину. Полежал, глядя в потолок. Наверное, лучше всего мне лечь спать. Заказать спокойную музыку с плавно понижающейся громкостью и незаметным переходом в шорох дождя. А под утро, для пробуждения — что-нибудь задорное и темпераментное…
Призывно пискнул видеофон. Вежливо сообщил:
— Вызов принят к исполнению. Установление связи через двадцать секунд.
Я вскочил. Бросился к экрану. Встал перед круглой голубоватой линзой камеры. Связь через двадцать секунд…
За сотни, а может быть, и тысячи километров от меня антенны станции связи готовились выбросить вверх, в космос, мой вызов — сжатый до миллисекунд времени закодированный сигнал. Где-то над планетой зависший на стационарной орбите ретранслятор-автомат подхватит эстафету, передав промодулированным лазерным лучом сообщение на Межзвездный передатчик — двухкилометрового диаметра шар, вращающийся по независимой околосолнечной орбите. Там, переведенный на язык гравитационных импульсов, собранный в один пакет с тысячами других сообщений, сигнал уйдет во Вселенную. В космосе, вблизи звезды Бэлт, его примут антенны местной станции. И все пойдет в обратном порядке.
На экране успокаивающе изумрудным светом светилось: «Ожидайте». Но я не нуждался в уговорах. Я и так ждал целый день. Теперь я не отошел бы от экрана и до утра.
Экран ожил. Секунду изображение было не в фокусе, потом подстроилось. На фоне облицованной деревом стены я увидел усталое женское лицо. Мать Арниса. На ней был строгий темный костюм, и я вдруг сообразил, что субъективное время наших планет совпадает. Не похоже, конечно, что я вытащил ее из постели… И все равно ужасно неудобно…
— Здравствуйте… — неловко начал я. — Добрый вечер.
У меня из головы вдруг начисто вылетело ее имя. И чем усерднее я пытался его вспомнить, тем надежнее забывал.
Несколько секунд женщина на экране всматривалась в мое лицо. То ли видеофон никак не наводился на резкость, то ли она просто меня не узнавала. Мы видели друг друга раза два или три, и то лишь по видеозаписи.
— Здравствуй, — безо всякого удивления произнесла она. — Ты Алик, друг Арниса.
— Да, — обрадованно подтвердил я. И зачем-то добавил: — Мы были в спортлагере прошлым летом.
Она кивнула. И продолжала молча смотреть на меня. Странно как-то смотреть. Безразлично.
— Арнис не спит? — неуверенно спросил я. — Он может подойти?
Голос ее стал еще более бесцветным:
— Арниса нет, Алик.
Я понял. Я сразу же понял, может быть потому, что наперекор доводам рассудка боялся этого. Но все равно спросил, упорно не желая верить.
— Он спит? Или ушел куда-то?
— Арниса больше нет, — повторила она, добавив лишь одно слово. Решающее. Больше нет Арниса.
— Неправда, — услышал я собственный голос. И закричал, не понимая, что говорю: — Неправда! Неправда!
— Неправда, — услышал я собственный голос. И закричал, не понимая, что говорю: — Неправда! Неправда!
Вот после этих слов она и заплакала.
Меня всегда пугает, когда взрослые плачут перед детьми. Это что-то ненормальное, противоестественное. Я сразу начинаю чувствовать себя неправым и говорить разные дурацкие вещи вроде того, что исправлюсь, даже если и не виноват ни в чем.
Но сейчас мне было на все наплевать. Арнис, друг мой, мой самый настоящий во всей Вселенной друг, с которым мы провели два месяца во Флориде и никогда больше не встретимся, мертв. Убит. На войне не умирают от простуды.
— Расскажите. Расскажите мне, что случилось, — попросил я. — Я должен знать, обязательно.
А почему, собственно, должен? Потому что Арнис мой друг? Или потому, что мой папа — антибиотик, не успевший вовремя вылечить болезнь?
— Он был с повстанцами, — тихо сказала она. Так тихо, что дурацкая автоматика видеофона отрегулировала звук, превратив шепот в громкую, почти оглушительную речь.
Она говорила, не переставая плакать. А я слушал. Про то, как Арнис ушел из дома и она не успела его задержать. Как позвонил домой и, не скрывая гордости, заявил, что ему выдали настоящий боевой пулемет. И как она узнала, что повстанцам выдавали не только пулеметы — но и приборы автоматического уничтожения, после гибели повстанца. И что Арнису, слава Богу, такого прибора не дали — и она сможет его похоронить. А лицо у него спокойное, боли он не почувствовал, нейтринный луч убивает мгновенно. И ран на нем почти нет… только пятнышко красное на груди… куда луч попал… и рука… лазером…
Она говорила и не думала, наверное, о том, что я с Земли. С великой планеты, откуда явились десантники-антибиотики. Те, кто уничтожил повстанцев, и мальчишек, которым не терпелось поиграть с настоящим пулеметом.
Во Флориде мы тоже любили играть в войну.
Она, конечно же, не помнила, кто мой отец. И могла смотреть мне в глаза. А вот я не мог. И когда она перестала говорить, но продолжала плакать, отвернувшись от безжалостного глаза телекамеры, я протянул руку к пульту и отключил связь.
В комнате стало темно и тихо. Лишь гладила с тихим шорохом оконное стекло раскачиваемая ветром ветка.
— Свет! — заорал я. — Полный свет!
Вспыхнули лампы, все, что только были в комнате. Матовые потолочные плафоны, и хрустальная люстра, и ночники из темно-оранжевого стекла, и настольная лампа на гибкой тонкой ножке.
Свет слепил глаза, резал на кусочки повисшую в комнате тишину. И тишина ожила, подкралась ко мне, вползла в уши. Даже ветка за окном перестала качаться.
— Музыку! Громко! Программу новостей! Учебную программу! Громко! Перебор радиограмм! Громко!
Тишина взорвалась, исчезла, превратилась в ничто. Гремел объемным звучанием модерн-рок, сменяли друг друга с трехсекундным интервалом радиопрограммы. На телеэкранах учили тонкостям итальянского языка, объясняли, как выращивать орхидеи, сообщали последние новости…
— Оставить новости! — закричал я, тщетно пытаясь перекричать многоголосье. — Все отключить, оставить новости!
Какофония прекратилась. С экрана новостей уже исчезло знакомое название планеты. Теперь нам показывали дымящиеся развалины. Маленькие фигурки людей в блестящих огнеупорных костюмах бродили среди бетонного крошева.
— …огромной силы. Разрушенным оказалось не только здание морга, но и прилегающий больничный комплекс. Представитель сил безопасности заявил, что не исключает террористическую вылазку. Именно в этот морг доставили сутки назад группу убитых повстанцев, которые, вопреки их обычной практике, не взорвали себя, а погибли в бою.
Мелькнула заставка «Новости этого часа».
— Отключить, — автоматически приказал я. И посмотрел на браслет.
Это очень хорошая идея — устройство, которое взрывается после смерти бойца. С небольшой задержкой, в две-три минуты… чтобы его убийцы успели подойти к телу. Устройство можно сделать в виде браслета, который нельзя снять с руки. Снабдить датчиком пульса… зарядом мощной взрывчатки — а еще лучше, плазмы в магнитной ловушке.
А еще нужен замедлитель — для тех случаев, когда боец сражается в составе группы, и немедленный взрыв не нужен. Например, кнопка, которая при нажатии откладывает взрыв на сутки. Даже такой взрыв может нанести ущерб врагу, не знающему о секрете. Конечно, лучше всего, чтобы глупый враг снял браслет и прихватил в качестве сувенира. Если он подарит его сыну — тоже не беда.
Я стягивал браслет изо всех сил. Но трубка, так легко поддавшаяся, когда я всовывал руку, оставалась неподвижной.
Я попытался поддеть его отверткой, раздвинуть пошире и сорвать. Но и это не получилось… Браслет делали умные, умелые инженеры. Наверное, лишь они могли его снять.
В бессмысленном остервенении я начал рвать браслет зубами. И почувствовал легкий приятный запах.
Как я мог подумать, что Мишка уловил запах озона через много часов после выстрела? Озон, трехатомная молекула кислорода, одно из самых нестойких соединений. Зато он выделяется при работе электронной аппаратуры и магнитных ловушек, удерживающих плазму.
В мою руку вцепилась смерть. Страшная, огненная смерть, не желающая отпускать добычу. Но меня вдруг перестало это пугать.
Смерть была не моей, она предназначалась Арнису. Папа принес ее мне, пусть и не сознавая, что делает. Немыслимое совпадение стало справедливым благодаря своей немыслимости.
Медленно, как во сне, я пошел к двери. Мягкий ворс ковра… холодок деревянных ступеней…
Я толкнул дверь папиной спальни. И вошел в комнату, где мирно спал усталый антибиотик.
Садясь в кресло у папиного изголовья, я еще не знал, что буду делать. Будить отца; дремать, опустив голову на холодный браслет; или посидеть минуту и уйти в лес подальше от дома. Разницы в этих поступках не было.
Но папа проснулся.
Легко соскочив с кровати, он неуловимым движением включил свет. Чуть-чуть расслабился, увидев меня, и тут же напрягся снова. Вопросительно качнул головой.
— Папка, этот браслет — мина с часовым механизмом, — почти спокойно сказал я. — Объяснять долго я не буду. Но это точно. Он взорвется через сутки после смерти своего первого владельца… примерно. Ты не помнишь, когда вы его убили?
Я никогда не видел, чтобы папа так сильно бледнел. Через мгновение он уже стоял рядом — и сдирал браслет с моей руки.
Я взвыл. Мне было очень больно и немного обидно, что мой умный папа делает такую глупую вещь.
— Папа, его не снимешь. Он же на мальчишку рассчитан… Пап, ты не помнишь, у него не было родинки на левой щеке?
Папа взглянул на часы. И подошел к видеофону. Я решил, что он собирается куда-то звонить. Ударом руки папа пробил деревянную облицовочную панель слева от экрана. И вытащил из маленького углубления пистолет с длинным, зеркально поблескивающим, топорщившимся теплоотводами стволом.
Вот теперь мне стало страшно. Десантник, хранящий дома исправное оружие, подлежал увольнению из Десантного Корпуса и крупному штрафу. Если же оружие использовалось — тюремному заключению.
— Пап… — прошептал я, глядя на пистолет. — Папа…
Папа подхватил меня, перекинул через плечо. И побежал к двери. Он ничего не говорил — наверное, уже не было времени. Потом мы бежали через сад.
Потом папа запрыгнул в кабину флаера и начал набирать на пульте программу экстренного вызова. Меня он швырнул на заднее сиденье, через секунду бросил туда же пистолет и аптечку.
— Введи себе двойную дозу обезболивающего, — приказал он.
Несмотря на страх, я едва не рассмеялся. Обезболивающее перед взрывом плазменного заряда? Все равно что с перочинным ножиком охотиться на слона.
Но все же я достал две крошечные ярко-алые ампулы. Раздавив в кулаке, сжал пальцы, чувствуя, как лекарство морозным холодком всосалось через кожу. Голова слегка закружилась.
А папа управлял флаером, ведя его на предельной скорости. За прозрачным колпаком кабины выл рассекаемый воздух. Неужели он думает, что нам где-то помогут? Успеют помочь.
Флаер затормозил. Завис в воздухе. Визг форсированных двигателей перешел в мягкий гул. Мы парили в ночном небе, два человека в крохотной скорлупке из металла и пластика.
— Мы над озером, — сказал папа и непонятно пояснил: — Над лесом нельзя, уйма зверья погибнет. Звери-то ни в чем не виноваты.
Он что-то нажимал на пульте, набирая незнакомые мне команды. Недовольно пискнул блок безопасности, и колпак кабины медленно откинулся. На километровой высоте!
Нас гладил прохладный ночной ветерок. Слегка пахло водой. И озоном, проклятым озоном — не от браслета, конечно, от работающих двигателей.
Папа перебрался на заднее сиденье. Флаер слегка качнулся, и я увидел внизу тускло мерцающую водную гладь.
— Руку, — скомандовал папа. И я послушно положил руку на бортик кабины. Папа сел рядом, всем телом прижимая меня к спинке сиденья. Взял меня за руку — мои пальцы утонули в папиной ладони. Она была очень холодной. И твердой, как ткань защитного комбинезона.