Наконец он закончил дела, со вздохом оттолкнул счетную доску и потянулся к одному из двух фолиантов на столе.
В отличие от большинства рыцарей, Годефруа знал грамоту. Школы теперь существовали повсеместно, не только в монастырях, как в прошлые века. В школах Лана, Шартра, Парижа и Болоньи обучались праву, философии и литературе великие средневековые схоласты, например Пьер Абеляр, возлюбленный Элоизы. В Оксфорде возникла богословская община; школа существовала и при Сарисберийском соборе, и среди ее учеников был прославленный богослов и схоласт Иоанн Сарисберийский, ставший впоследствии епископом Шартрским. Впрочем, среди знати обучение грамоте считалось занятием презренным, однако Годефруа гордился своими скромными познаниями. Он неплохо читал по-латыни, что позволяло ему понять содержание королевских грамот и изучить труды по истории Британии, написанные Вильгельмом Мальмсберийским. По-английски Годефруа читал бегло; среди его драгоценных восьми книг был сборник трактатов Боэция, двести пятьдесят лет назад переведенных на английский Альфредом Великим, – стоицизм раннехристианского философа успокаивал рыцаря. Однако больше всего Годефруа любил лирические баллады франкских поэтов-трубадуров, повествующие о доблестных подвигах и о куртуазной любви к прекрасной даме, служению которой благородные рыцари посвящали всю жизнь. Чудесные стихи открывали ему волшебный мир, далекий от мрачной действительности Сарисбери, и суровый нормандец восхищался недосягаемыми идеалами рыцарства.
Неделю назад ему прислали новую книгу – небольшой том, дурно переведенный с латыни на франкское наречие; вдобавок у переписчика оказался ужасный почерк. И все же крохотная книжица, умещавшаяся в ладонях рыцаря, доставила ему огромное удовольствие. Он с улыбкой положил ее в кожаный кошель на поясе и вышел из дому.
Час спустя он завершил обход полей, вместе со старостой осмотрел стада – здоровы ли овцы, не начнется ли мор – и одобрил качество руна, а потом отправился на излюбленное место.
Годефруа часто приходил на холм у взгорья, в полумиле от манора, и часами сидел на поляне. В детстве он любил здесь гулять и всякий раз шел одним и тем же путем: по крутой тропке, вьющейся по березняку в долине, потом по склону, через пустошь, заросшую густым кустарником, Годефруа выходил на взгорье, откуда открывался великолепный вид на пустынные меловые гряды, тянущиеся на север и на восток. Там, в кольце деревьев на пригорке, была поляна, посреди которой высился круглый холмик девяносто шагов в поперечнике, с легкой впадинкой посередине.
Поляну эту первым обнаружил отец Ришара, не предполагая, что холм – на самом деле древний могильник и что больше тысячи лет назад это место почитали кельты. Незадолго до рождения сына Годефруа-старший высадил здесь по кругу два ряда тисов. Подросшие деревья защищали поляну от ветра, поэтому Ришар велел установить здесь две скамьи и назвал поляну своей беседкой.
На поляне, открытой высокому небу, стояла глубокая тишина. Сюда никто больше не приходил, лишь на голых склонах, где все еще были заметны борозды, процарапанные древним кельтским плу гом, овцы щипали редкую траву. Годефруа сел на скамью и удовлетворенно погрузился в чтение.
Некий Гальфрид Монмутский, по рождению бретонец, воспитанный в Южном Уэльсе, четыре года назад написал удивительную книгу «История бриттов», которая доставила удовольствие не только его вспыльчивому покровителю графу Глостеру, но и многочисленным читателям в Европе; книгу перевели с латыни на несколько языков.
Больше всего Годефруа нравилось читать о короле Артуре – из обрывочных упоминаний в ранних хрониках автор составил замечательный рассказ о древнем христианском короле-рыцаре, правителе Англии, и его благородных соратниках, которые доблестно сражались против сил зла. Романтическое произведение напоминало знаменитую «Песнь о Роланде» и вдохновляло на подвиги. Рассказ не имел ничего общего с настоящим полководцем Артуром, который безуспешно защищал римскую культуру в Британии от язычников-саксов. Впрочем, в рассказе Гальфрида еще не упоминались ни Ланцелот и Парсиваль, ни Тристан и Изольда, ни легендарный Круглый стол, ни Священный Грааль – все это было добавлено романтически настроенными писателями столетие спустя. И все же книга растрогала Годефруа больше, чем баллады трубадуров или стоическое «Утешение философией» Боэция. В ней описывался идеальный христианский монарх, феодальный правитель сродни франкскому императору Карлу Великому, англосаксонскому королю Альфреду или Эдуарду Исповеднику, последнему из Уэссекской династии, прикосновение которого чудесным образом излечивало золотуху.
«Увы, в наше время нет великих королей!» – с горечью подумал Годефруа и закрыл книгу.
Что ж, может быть, когда пройдет смутное время, он оставит заботы о маноре, забудет о короле Стефане и о проклятом епископе Рожере и отправится паломником в Святую землю.
«Земная юдоль мне постыла, – размышлял Годефруа. – Но даст ли мне Господь время спасти мою грешную душу?!»
В середине лета вход в королевской лес был запрещен, дабы никто не тревожил новорожденных оленят. На склонах Сарума началась стрижка овец.
Годрик Боди был счастлив.
Все утро он помогал купать овец в перегороженном плетеными щитами ручейке, сбегавшем с взгорья.
Вот уже два месяца Годрик был пастухом и целые дни проводил на холмах. Жизнь его теперь шла по пастушьему расписанию. В день святой Елены, что празднуется в мае, уводили на продажу откормленных ягнят; в день святого Иоанна, праздник середины лета, на полях пропалывали сорняки, а старых овец отправляли на убой. Сегодня пастухам помогали все вилланы – надо было искупать и остричь почти тысячу животных. Мужчины ловко зажимали овец коленями и железными ножницами срезали густое руно. Выпущенные овцы разбегались во все стороны, сверкая обстриженными боками.
Годрик всегда брал на пастбище Гарольда. Подросший пес терпеливо следил за овцами и помогал хозяину перегонять отары с гряды на гряду. Юноша смастерил себе красивый пастуший посох с рукоятью в форме собаки, похожей на Гарольда, и радостно бродил по склонам.
Ухаживание за Мэри шло своим чередом. Девушка привыкла к Годрику, и даже ее родители стали относиться к нему с теплотой.
– С пастухом хорошее житье, – говорила Мэри мать.
Годрик с робкой надеждой ухаживал за девушкой и постоянно предлагал ей еду.
Украденную свинью он засолил, а тушу хорошенько припрятал и потихоньку подъедал, изредка угощая мясом и Мэри, чтобы девушка не считала это за должное.
Виллем атте Бригге, узнав о пропаже свиньи, пришел в ярость, но сделать ничего не мог – свинья пропала бесследно. Кожевник не успокаивался, приставал к прохожим то в Уилтоне, то в Сарисбери, придирчиво расспрашивал их о свинье и сделался предметом постоянных насмешек, отчего взъярился еще больше.
– Эй, ты свинью видел? – окликали его на рынке и непременно добавляли: – Наверное, она на подворье Шокли сбежала.
Виллем злобно фыркал и сверкал глазами. Однажды он остановил Мэри и начал ее расспрашивать, но та, по обыкновению, подозрительно оглядела кожевника, и он оставил ее в покое.
Годрик предлагал ей самые разнообразные лакомства, мясо тех зверей и птиц, которых позволялось ловить в силки: зайца, фазана, куропатку и даже новое лакомство – кролика. Кроликов завезли на остров нормандские завоеватели, и юноша быстро научился ловить юрких плодовитых зверьков и поджаривать их на огне очага. Несколько раз в неделю он приглашал Мэри к себе в хижину и украдкой любовался радостными искорками во взгляде девушки.
Мэри все больше и больше привязывалась к Годрику, стала ему улыбаться, а однажды даже позволила себя поцеловать. Юноша не торопился и ни на чем не настаивал, только настойчиво оказывал ей мелкие знаки внимания. Постепенно все в деревне привыкли к его ухаживаниям и стали считать Годрика и Мэри парой. Даже Годефруа, узнав об этом, благосклонно кивнул Годрику.
С недавних пор лицо Мэри утратило прежнее настороженное выражение; девушка стала застенчивой и глядела ласково и смущенно. Годрик сообразил, что происходит, и удвоил усилия.
Однажды на закате, в день стрижки овец, Мэри отправилась на взгорье. Смеркалось; вокруг зеленели поля пшеницы и ячменя, золотилось скошенное сено на лугах. Весь день девушка работала в сыроварне и сейчас несла в подарок Годрику небольшую головку козьего сыра и полбуханки хлеба.
Мэри поглядела на меловые гряды впереди и вздохнула – пора было принимать важное решение. Она долго раздумывала о будущем. Конечно, она еще очень молода, но крестьянская жизнь коротка, доля тяжела, а после смерти – рай или ад, кто знает… Для женского счастья нужно немного: еда в достатке и мужчина-защитник. Особого выбора у девушки не было – с ее внешностью достойного жениха не найти, а вот увечный пастух наверняка соблазнится наивной прелестью ее щуплого, почти детского тела. Иногда Мэри воображала, что на нее обратит внимание какой-нибудь знатный красавец, да только ни в Уилтоне, ни в Сарисбери таких не водилось. Впрочем, хотя она и понимала, что все это – пустые мечты (мужчины с ней никогда не заговаривали), однако с затаенным восхищением поглядывала на владельца Авонсфорда: вот он, настоящий рыцарь – высокий, широкоплечий, задумчивый и суровый, с благородной сединой на висках…
Мэри поглядела на меловые гряды впереди и вздохнула – пора было принимать важное решение. Она долго раздумывала о будущем. Конечно, она еще очень молода, но крестьянская жизнь коротка, доля тяжела, а после смерти – рай или ад, кто знает… Для женского счастья нужно немного: еда в достатке и мужчина-защитник. Особого выбора у девушки не было – с ее внешностью достойного жениха не найти, а вот увечный пастух наверняка соблазнится наивной прелестью ее щуплого, почти детского тела. Иногда Мэри воображала, что на нее обратит внимание какой-нибудь знатный красавец, да только ни в Уилтоне, ни в Сарисбери таких не водилось. Впрочем, хотя она и понимала, что все это – пустые мечты (мужчины с ней никогда не заговаривали), однако с затаенным восхищением поглядывала на владельца Авонсфорда: вот он, настоящий рыцарь – высокий, широкоплечий, задумчивый и суровый, с благородной сединой на висках…
Мэри так привыкла, что ее никто не замечает, что поначалу отнеслась к Годрику с подозрением – наверняка он решил посмеяться над бедняжкой, – но потом сообразила, в чем заключался его расчет, ведь калеке не подыскать себе лучшей пары. Такая расчетливость пришлась девушке по нраву; вдобавок Годрик мастерил красивые резные вещи и кормил Мэри, да и ее отец хорошо отзывался о пастухе.
Теперь Мэри находила привлекательным даже уродливое телосложение Годрика – не из жалости, а потому, что в сравнении с ним была вполне миловидной.
Итак, она решила, что настала пора устроить свою судьбу.
Работники в долине с любопытством глядели на девушку, будто понимая, куда и зачем она направляется.
В сумерках Мэри пришла на взгорье, где только что закончили стричь овец. Повсюду валялись белые клочья шерсти, едко пахло овечьим навозом, а в воздухе зависла тонкая дымка пыли. Работники укладывали мешки шерсти в груды и тихонько переговаривались.
Годрик помогал собирать шерсть и заметил девушку только тогда, когда к ней радостно подбежал Гарольд.
– Ты уже работу закончила? – с улыбкой спросил юноша и перевел взгляд на узелок в руках Мэри. – А это что?
– Вот, тебе принесла, – сказала она, протягивая ему сыр и хлеб.
Он недоверчиво посмотрел на нее, однако подарок взял. Мужчины ухмылялись и перемигивались, понимая, что это означает.
– А мы еще тут… – начал он.
– Годрик Боди, на сегодня работа закончена, – громогласно объявил староста и широко улыбнулся.
Все расхохотались.
Годрик покраснел.
– Ступай! – велел староста.
Годрик робко взглянул на девушку:
– Пойдем?
– Ага, – кивнула она, взяла его под руку и повела на взгорье.
Гарольд радостно бежал впереди, гонясь за собственной тенью.
Молодые люди в молчании шли по меловым грядам, поросшим травой, которая уже начинала выгорать на солнце.
На дальнем краю авонсфордского пастбища в лощине находилась длинная каменная постройка – несколько столетий назад здесь было крестьянское подворье, а теперь его использовали как загон для овец. Чуть поодаль тускло поблескивал круглый пруд футов пять глубиной, где даже сейчас, в летнюю жару, вода стояла на локоть.
Мэри удивленно поглядела на пруд – поблизости не было ни ручья, ни речушки. Откуда здесь вода?
– Это рукотворный пруд, – объяснил Годрик. – Для овец. Здесь собирается дождевая вода и роса.
Каждые десять лет работники обмазывали дно пруда глиной, перемешанной с соломой, чтобы вода не впитывалась в почву. Летом сюда приводили овец на водопой.
Сидеть у пруда было приятно, но Мэри решила увести Годрика подальше. Молодые люди еще с полчаса шли по пустынному взгорью, над которым порхали стаи синих бабочек. На закате Мэри с Годриком дошли до хенджа. Величественные сарсены и древние голубые камни священного круга давно обвалились, земляной вал и ров были едва заметны, как межевые полосы на поле; исчезла и меловая дорога, лишь у входа в хендж высился одинокий столб. Закатное солнце заливало серые камни теплым алым сиянием, и древнее святилище выглядело приветливо и умиротворяюще.
– Говорят, его великаны построили, – сказал Годрик. – Древние великаны-волшебники.
Мэри взяла его за руку и потянула за собой. Лучи заходящего солнца пробежали по древней дороге в самую середину священного круга, а луна в тот день взошла точно напротив заходящего солнца. Молодые люди даже не догадывались, что именно тут приносили кровавые жертвы богам.
Годрик знал, что если Мэри понесет, то они поженятся. Его это вполне устраивало.
В день святого Иоанна, 24 июня 1139 года, началась междоусобная война, известная в истории Англии под названием «анархия». Ее предпосылки сложились за несколько лет до того – слабый и нерешительный Стефан не мог противостоять напористому нраву своей двоюродной сестры, императрицы Матильды.
– В императрице живет неукротимый дух Вильгельма Завоевателя, – говорил Годефруа.
Поползли слухи о неминуемом вторжении Матильды в Англию.
Однако начало распрям положила не императрица, а епископ Сарисберийский.
Стефан созвал своих вассалов на встречу в Оксфорде. Там на одном из постоялых дворов завязалась драка между челядинцами Рожера и сторонниками Стефана. Поводом для нее послужил какой-то пустяк, однако поговаривали, что случилось это с ведома короля. В драке погиб рыцарь и несколько человек получили серьезные ранения.
Стефан немедленно обвинил епископа Рожера в нарушении порядка и спокойствия в городе, призвал к себе сына епископа, тогдашнего канцлера, и двух его племянников, епископов Илийского и Линкольнского, и велел им возместить причиненный ущерб, а свои замки передать под присмотр короля. Епископы растерялись: ослушаться королевского приказа было равносильно измене. Король отпустил их, но чуть погодя послал стражу с приказом арестовать смутьянов. Увы, задержать удалось только Рожера, его сына и епископа Линкольнского. Нигель, епис коп Илийский, сумел сбежать.
– Епископ Нигель теперь сидит в замке Девизес, – поведал Годефруа гонец на взмыленной лошади. – Король Стефан отправил туда войско.
Замки мятежных епископов широким полукругом лежали на взгорье у Сарума: в двадцати пяти милях к северу – Мальборо, потом Девизес, Троубридж и Мальмсбери на северо-западе, Шерборн на юго-западе и Сарисбери в самом центре.
Годефруа возблагодарил Господа за свою предусмотрительность – недаром он отправил семью в Лондон.
– Укрепи поместье, масон, – велел он Николасу. – Я еду в Девизес.
Королевское войско встало лагерем под стенами Девизеса. Годефруа быстро отыскал шатры Вильгельма Сарисберийского и его брата Патрика.
– Епископ Рожер с сыном вон в том шатре, под охраной, – объяснил ему юный оруженосец. – Их заковали в кандалы и с самого Оксфорда не кормят.
Годефруа удивленно присвистнул:
– А в замке кто?
– Епископ Илийский и Матильда Рамсберийская, – ухмыльнулся юноша: о любовнице епископа Рожера, матери его сына-канцлера, знали все.
– Ну и семейка! – рассмеялся рыцарь. – Похоже, король решил от них избавиться.
– Как сказать, – загадочно прошептал оруженосец и пропустил Годефруа в шатер.
Вильгельм прервал оживленную беседу с братом, недоуменно оглядел рыцаря, а потом шагнул к нему и приветственно пожал руку.
– Хоть мы тебя и не приглашали, Ришар, хорошо, что ты сам пришел, – небрежно сказал он. – Новости слыхал?
Годефруа кивнул. Вильгельм отвел его в сторону, обратил к нему узкое благородное лицо с кривоватым носом и доверительно сообщил:
– Ежели ничего не переменится, король в этой стычке одержит верх.
– А что может перемениться? – удивился рыцарь.
– Ты же знаешь, Стефан вечно мечется из стороны в сторону, за все хватается, ничего до конца не доводит. Вот прискучит ему осада, он войско из-под стен уведет.
– И что тогда?
– Тебе объяснят, что делать, – ответил Вильгельм и отвернулся.
В тот день Годефруа несколько раз видел короля. Стефан, по своему обыкновению с непокрытой головой, расхаживал по лагерю в сопровождении свиты. Вильгельм Ипрский, глава королевского войска, велел бойцам готовиться к длительной осаде. Неожиданно из королевского шатра вышел гонец, вскочил на коня и устремился к замку.
Повеление короля удивило даже Вильгельма Сарисберийского.
– Он заявил защитникам крепости, что канцлера на воротах повесит, если замок не сдадут, – объяснил он Ришару. – А епископа Рожера голодом уморит, ему даже воды не дают.
Однако король недооценил упорство епископа Илийского.
– Епископ говорит, пусть вешает кого хочет, – принес весть оруженосец.
– А теперь поглядим, кто кого переупрямит, – невозмутимо заметил Вильгельм.
На следующее утро толстяку-канцлеру связали руки, накинули на шею веревку висельника, вывели из шатра и, усадив на лошадь, провезли под стенами замка. Епископ Илийский упрямо молчал.
В полдень на переговоры к мятежникам отправили епископа Рожера под конвоем из шести рыцарей. Даже после голодовки епископ Сарисберийский являл собой устрашающую фигуру – высокий и грузный, он величественно шествовал по лагерю, дерзко выпятив тяжелый подбородок.