Рожер все-таки решил обратиться к Жоселену:
– Может быть, не стоит…
Старый Годфруа, пользуясь большим уважением в округе, исполнял обязанности выездного судьи графства и исчитора – чиновника, в ведении которого находилось выморочное имущество и королевские земли; его долгом было во всем поддерживать интересы короля и соблюдать его повеления, в частности оказывать всевозможное давление на иудеев. Однако Жоселен сурово покачал головой:
– Едем в Авонсфорд. Если не придет в себя, то умрет.
Возок покатил по дороге. Никто не заметил, что из лохмотьев Аарона на обочину выпала его личная печать.
Полчаса спустя Джон, сын Уильяма атте Бригге, увидев в пыли печатку, подобрал ее и уложил в кошель на поясе – на всякий случай, вдруг для чего-нибудь пригодится.
Повозка въехала во двор Авонсфордской усадьбы, и Аарона внесли в дом. Мэри Шокли молчала всю дорогу от Солсбери, но как только они с отцом отправились домой, не выдержала и воскликнула:
– Негоже рыцарю с иудеями знаться! И нечего нас заставлять!
– Аарон помог твоему деду построить сукновальню, – напомнил ей Питер.
– Ну и что? Все иудеи – гнусные мздоимцы, а водить с ними дружбу – грех!
Питер равнодушно пожал плечами.
– Я бы его в реке утопила, – заявила Мэри.
Кристофер ухмыльнулся – о горячем нраве сестры знали все в округе. Двадцатилетняя Мэри ростом и силой не уступала брату. Светловолосая, крепкая и ладная девушка внешне походила на своих саксонских предков, а от матери унаследовала две черты: россыпь веснушек на лбу и ясные глаза необычного фиалкового цвета. В детстве Мэри слыла озорницей, часто дралась с соседскими ребятишками, пускалась с ними наперегонки и всегда выходила победительницей. Отец, глядя на красавицу-дочь, с сожалением признавал, что упрямством и настойчивостью она превзошла любого мужчину; даже Алисия давным-давно отказалась от мысли, что Мэри можно заставить одеваться и вести себя, как подобает скромной девушке из хорошей семьи.
– Если и найдется смельчак, который захочет взять Мэри в жены, то ему придется смириться с ее нравом, – вздыхала Алисия.
Рожер де Годфруа не торопился обзаводиться семьей, и однажды Жоселен в шутку посоветовал внуку обратить внимание на дочь торговца, настоящую красавицу, хоть и не благородной крови. Рожер, победитель многочисленных турниров, со смехом заметил:
– Да что ты, она меня с легкостью на обе лопатки положит!
Как бы то ни было, Питер Шокли недолго раздумывал, как разделить между детьми свое имущество:
– Мэри унаследует земельный надел и усадьбу, а Кристофер будет вести дела в городе.
Брата с сестрой это вполне устраивало: Кристофер и впрямь отличался деловой хваткой и смекалкой, а Мэри с радостью заправляла хозяйством и любила работать в полях.
Кроме любви к мальчишеским проказам, девушку отличала еще одна черта: непреклонная вера в учение Церкви и слова клириков. Часто, нагрузив телегу овощами и фруктами, Мэри отвозила их не на рынок, а в Уилтонское аббатство, в дар бедным монашкам, как она их называла, хотя монастырю принадлежали обширные угодья в Саруме, а его обитатели так привыкли к роскоши, что настоятелю Солсберийского собора пришлось пригрозить аббатисе отлучением от Церкви за постоянную неуплату долгов и чрезмерные излишества. Девушка считала своим долгом всячески ублажать «бедных монашек», строго соблюдала все наставления священников и свято верила причитаниям монахинь о коварстве проклятых иудеев и проповедям викария об алчности и злодеяниях иудейских мздоимцев.
Вот и сейчас она стукнула кулаком по бортику возка и поклялась:
– Я больше никогда не встану рядом с иудеем, даже если сам король мне прикажет!
Тем временем на соборном подворье Осмунд Масон изумленно уставился на сына:
– Почему это мне больше нельзя работать в соборе?
– Так решила гильдия каменщиков, – смущенно признался Эдвард Масон.
– Не может быть… – выдохнул ошарашенный мастер.
Строительство капитула и клуатров было завершено, и Осмунд обрел покой. Его великолепные барельефы заслуживали всемерного восхищения, и каменщики, еженедельно собираясь в капитуле, где им выплачивали жалованье, всякий раз признавали необычайное изящество резного фриза. О постыдном происшествии давно забыли, а Кристина вышла замуж за Джона атте Бригге.
Осмунд с нетерпением ждал, когда строители начнут возводить башню, – у него было много новых замыслов. Строительство требовало необычайных усилий. Первым делом плотники соорудили над средокрестием огромный деревянный помост, будто столешницу на четырех центральных колоннах, отделявший основание башни от пустых пространств нефа и трансептов; только после этого крышу разобрали, а квадратный помост остался под открытым небом. Там, на высоте в сотню футов, каменщики начали возводить сдвоенные стены башни – прочные, но не столь массивные, как стены собора, – между которыми засыпали смесь извести и щебня. В каждом углу башни располагались винтовые лестницы.
Работа на строительстве Осмунду нравилась; он часто восхищенно разглядывал стены и квадрат неба в высоте. Для постройки башни требовалось меньше каменщиков, но мастерам-резчикам дел хватало. Осмунд вырезал узорный орнамент – гирлянду каменных трилистников с шарами в середине, – обрамлявший высокие стрельчатые арки.
Сейчас каменщика больше всего волновало другое: у башни не было контрфорсов, подпирающих стену снаружи.
– Без контрфорсов стены разойдутся в стороны, – жаловался Осмунд каноникам.
Успокоился он лишь после подробных объяснений одного из зодчих:
– Мы стянем башню полосами железа и накрепко вобьем их в стены длинными чугунными клиньями. Они прекрасно выдержат напряжение, башня полтысячи лет простоит, а то и больше.
Зодчие сдержали обещание: стены, сложенные из серого чилмаркского известняка, обвили толстыми железными обручами.
Здесь, на высоте, шла особая жизнь: стучали долота и молотки ка менщиков, скрипели лебедки, поднимавшие камни на крышу, над стенами легонько посвистывал ветерок. Осмунд был доволен. Дочери вышли замуж, собратья-каменщики его уважали. Единственным поводом для недовольства был скоропалительный поступок сына – юноша вызвался в ополчение к королю Эдуарду, который начал войну с Уэльсом. Впервые со времен римского завоевания неприступный горный край покорился англичанам, и в награду они полу чили не только новое графство, но и новое оружие – большой лук. Эдвард Масон быстро освоил новое умение и стал великолепным лучником, покрыв себя славой в сражениях. Домой он вернулся с по четом и с увесистым кошелем серебра, однако подвиги сына особой радости Осмунду не принесли.
– Ты каменщик, а не лучник, – ворчал он и разочарованно вздыхал, если сын уходил на окраину города стрелять по мишеням.
Когда Эдварда приняли в гильдию каменщиков, Осмунд лишь раздраженно хмыкнул.
Осмунду исполнилось пятьдесят девять лет. И жена, и сам он пребывали в добром здравии; в преклонном возрасте Осмунд потерял всего три зуба. Вблизи он видел плохо, однако за долгие годы привык ощупывать камень короткими сильными пальцами, замечая мельчайшие выступы и впадины, так что слабое зрение ему ничуть не мешало; предметы вдали он различал прекрасно.
Впрочем, в последнее время в Осмунде что-то переменилось. Поначалу он винил в этом постаревшую жену, с которой по-прежнему делил ложе, однако заметил, что тело больше не отвечает на ее привычные ласки. Он решил, что увядшая и высохшая женщина его не привлекает, и попытался пробудить в себе вожделение, разглядывая хорошеньких горожанок, – увы, все было впустую. Сообразив, что мужские силы его покинули, Осмунд стал раздражительным и без причины корил жену.
На соборном подворье он взял в привычку проверять работу своих собратьев-каменщиков, находил в ней мнимые изъяны и резко распекал мастеров или досадливо фыркал и укоризненно качал головой. Эдвард несколько раз напоминал ему, что такое поведение недопустимо и вызывает нарекания, но Осмунд только отмахивался, и оскорбленные каменщики гильдии решили отказаться от его услуг.
– Хороших резчиков много, – объяснил глава гильдии Эдварду. – Твой отец и так много сделал для собора.
Спорить с гильдией было бесполезно, и Эдвард смирился, попросив лишь об одном: чтобы ему самому позволили известить отца.
Эдвард, глядя на безвольно ссутулившегося Осмунда, испытал внезапный прилив сожаления.
– Что же мне теперь делать?! – в отчаянии воскликнул старый резчик.
– На соборном подворье всегда работа найдется, – ответил сын.
И действительно, у собора продолжали возводить дома священников, а епископский дворец постоянно перестраивали, хотя сам епископ Уильям де ла Корнер редко посещал Сарум. Осмунд расстроенно понурился. Только вчера он завершил фриз с изображением песьих голов, лентой обвивавший середину башни, и был полон новых замыслов.
– Но я всю жизнь строил собор! – прошептал он.
– Отец, прости, но с решением гильдии не спорят, – помолчав, напомнил ему Эдвард, еще немного постоял рядом с Осмундом и ушел.
Старый каменщик угрюмо смотрел ему вслед.
Не может быть, чтобы его, самого опытного резчика, отвергли! Он разочарованно вздохнул и сокрушенно признал, что это правда. Унижение ранило больнее, чем хитроумная проказа Кристины, ведь это случилось не по вине Осмунда. Резчик остро ощущал свою слабость и беспомощность.
Эдвард, не оглядываясь, свернул за угол.
Осмунд сгорбился, будто под грузом лет, и поник тяжелой головой:
– Жизнь кончена!
Он окинул взглядом собор – свое любимое детище! – и лицо его исказила злобная гримаса. Внезапно Осмунд возненавидел всех: же ну, братьев-каменщиков и даже сына.
– Что ж, будь по-вашему! – с горечью прошептал он. – Хоть вы и молоды, а работать с камнем все равно не умеете.
Бормоча проклятия, он поплелся прочь от собора, впервые в своей жизни по-настоящему изведав смертный грех зависти.
В октябре 1289 года, вскоре после праздника перенесения мощей святого Эдуарда Исповедника, Эдуард I со свитой выехал из Вестминстера в Сарум. Король и его спутники пребывали в прекрасном настроении – все знали о великих замыслах, которые вскоре изменят жизнь Англии.
Королевство процветало, благосостояние населения росло, возделанные пашни приносили щедрые урожаи, а стада овец – пышное руно, которое теперь покупали не только во Фландрии, но и во Франции, в Германии, Италии и Нидерландах. Пять лет назад Эдуард I покорил Уэльс и возвел в новых владениях многочисленные замки, среди которых выделялся величественный Карнарвон. Младший сын короля стал первым английским принцем Уэльским, а само графство впервые после римского завоевания присоединилось к Англии.
После победы над Уэльсом Эдуард отправился в Гасконь, единственную европейскую территорию, принадлежавшую Англии, и три года провел в герцогстве, устраивая все по-своему. Теперь настало время решить важные государственные дела в Англии.
Во-первых, следовало полностью изменить систему королевского феодального управления. Обнаружив, что среди королевских чиновников процветает взяточничество, король отправил доверенных людей расследовать жалобы населения и назначил новых шерифов и судей.
Во-вторых, назрела необходимость присоединить к Англии воинственную Шотландию. Поводом для этого стала внезапная смерть шотландского короля – сорокачетырехлетний Александр III погиб, упав с лошади. Наследницей престола оказалась его малолетняя внучка Маргарет, рожденная дочерью Александра в браке с королем Норвегии. Шотландские регенты настояли, чтобы девочку, прозванную Норвежской девой, перевезли из Норвегии в Эдинбург, и озаботились поисками мужа для нее.
Эдуард I решил, что Маргарет следует выдать замуж за своего младшего сына, и вступил в переговоры с шотландцами. В Солсбери ему предстояло встретиться с четырьмя шотландскими посланниками.
Король являл собой величественную фигуру: высокий и широкоплечий, он был доблестным воином и покрыл себя славой в многочисленных рыцарских турнирах, а вдобавок обладал острым умом – необычное сочетание в те времена. Как и его отец Генрих III, Эдуард отличался редким благочестием и ходил в Крестовые походы, однако накрепко затвердил уроки, преподанные восстанием Монфора, и понимал, как воздействовать на парламент, чтобы подчинить непокорных баронов и заставить их платить налоги.
Грива поседевших волос и тщательно подстриженная борода обрамляли благородное лицо; от проницательного взгляда короля не укрывалось ничего, хотя приспущенное левое веко – фамильная черта, унаследованная от отца, – придавало ему полусонный вид.
Предстоящее посещение Солсберийского собора и охота в Кларендонском лесу привели короля в отличное расположение духа.
Осмунд с нетерпением ждал, когда в западные двери собора войдет король со свитой придворных.
Стояло ясное октябрьское утро. В соборе зажгли свечи, осветив золотые и серебряные украшения и богато расшитые шелковые шпалеры на стенах. Королевские чиновники и знатные рыцари, в том числе и старый Жоселен де Годфруа с внуком, ожидали прибытия короля у хора; чуть поодаль собрались мэр города и богатые горожане, среди которых выделялся Питер Шокли. Горожане и ремесленники попроще, как и сам Осмунд, столпились в нефе. Все прихожане, возбужденно перешептываясь, устремили взгляды к западному входу, где вот-вот должен был появиться король в сопровождении шерифа Уилтшира и настоятеля собора.
Осмунд держался особняком, не смешиваясь с толпой. За несколько месяцев резчик изменился до неузнаваемости: румяные не когда щеки побледнели и ввалились, тяжелая голова поникла, спина сгорбилась, вальяжная походка сменилась стариковским шарканьем. Он перестал бриться, и на подбородке торчала седая щетина. Мастер-каменщик, превратившись в дряхлого старика, избегал встреч с собратьями по гильдии и сторонился жены и домочадцев. При виде сына он напряженно вытягивал шею и злобно шипел:
– Вот какие нынче мастера-каменщики! Башню строят, а резать камень не умеют.
Осмунду не раз предлагали работу на стороне, но он отказывался, не поддаваясь никаким уговорам:
– Я слишком стар, вижу плохо.
Его часто видели в городе, у реки, напротив соборного подворья. Осмунд рассеянно разглядывал лебедей на берегу, однако то и дело печально косил глазами на величественную серую громаду собора.
Сегодня он пришел в храм по просьбе настоятеля.
– Король, любуясь рельефами в капитуле, выразил желание увидеть резчика, – объяснил посыльный. – Настоятель требует твоего присутствия на службе.
Осмунд угрюмо кивнул, втайне польщенный приглашением, однако в соборе намеренно отстранился от сына и жены и стоял поодаль, не в силах сдержать довольной улыбки: король оказал ему невероятную честь, выделив из прочих каменщиков. Осмунд невольно распрямил согбенную спину.
Люди вертели головами, стараясь не пропустить прихода короля. Старый резчик недоуменно поморщился – ему почудилось что-то неладное. Похоже, кроме него, никто этого не заметил. Пытаясь понять, в чем дело, он окинул собор придирчивым взглядом, пристально всматриваясь в каждый уголок. Все выглядело как обычно, но недовольная гримаса не сходила с лица Осмунда.
Откуда-то раздавался еле слышный звук, какой-то шорох, как будто из-под земли. Осмунд напряженно вслушался: может быть, это люди перешептываются в толпе или звучат шаги королевской свиты? Или шуршат тяжелые рясы священников?
У ограды пресвитерия курились кадильницы, сладкий дым благовоний вздымался к потолку. Все чувства Осмунда обострились до предела. Он ощутил, как под ногами подрагивают тяжелые плиты пола, и снова прислушался. Нет, от камней собора исходил не шорох, а слабое потрескивание.
«Что-то неладно!» – встревоженно подумал Осмунд, всматриваясь в изящные потолочные арки.
Прошла минута. Звук повторился – сначала поскрипывание, а затем слабый резкий треск откуда-то с высоты. Осмунд изумленно ахнул: четыре центральные опоры, поддерживающие огромную башню, едва заметно искривились. Стройные мраморные колонны сопротивлялись давлению какой-то неведомой силы, что стремилась согнуть их, будто лук. Снова раздался протяжный треск, и Осмунд едва сдержал крик ужаса.
Тут у входа прозвучали приветственные восклицания, певчие затянули гимн, и в собор потянулась вереница богато разодетых придворных во главе с королем. Все обернулись к ним, а Осмунд не отрывал испуганного взгляда от сводчатого потолка.
«Пресвятая Дева, спаси и сохрани!» – прошептал каменщик.
Искривление опор, замеченное Осмундом, являлось малой частью сложных процессов, происходивших в структуре огромного собора. Нагрузка сводов на стройные опорные колонны готического сооружения с высокими стенами и низкой несущей способностью была слишком велика. Арки в восточной части, над хором, уже слегка клонились к алтарю, будто мехи огромной каменной гармоники, а вершины центральных опор едва заметно вдавливались внутрь – каменное полотно испытывало огромное напряжение. С подобными явлениями зодчие сталкивались и при строитель стве других соборов, успешно применяя контрфорсы и аркбутаны для ослабления давления на стены. Сравнительно небольшие контрфорсы основного здания собора оказались малоэффективны. Вдобавок зодчие, не озаботившись точными расчетами, приступили к возведению многотонной каменной башни над средокрестием в надежде на то, что опоры пурбекского мрамора выдержат нагрузку.
Если надежды оправдаются, то колонны выдержат, хотя и изогнутся под немыслимым весом. А если нет…
Осмунд затаил дыхание.
Король Эдуард величественно шествовал по нефу.
После окончания богослужения священники и знатные господа почтительным полукругом собрались в восточной оконечности нефа, подле короля, который призвал к себе нескольких каменщиков и зодчих, трудившихся на строительстве собора. Последним к королю приблизился Осмунд. Старому резчику вручили небольшой, но тяжелый кошель с серебром, и Эдуард во всеуслышание провозгласил: