Жильбер, знавший поэму наизусть, согласно кивал, слушая печальный рассказ о том, как леди Эуридица уснула в саду, а король фей, явившись ей во сне, пообещал ее украсть.
Сэр Орфео, узнав об угрозе, сделал все возможное, чтобы защитить жену.
После этого сэр Орфео, в личине бродячего менестреля, отправился странствовать по миру в поисках жены. Жильбер вздохнул и, забыв об осмотрительности, вообразил себя пилигримом, который пожертвовал всем ради возлюбленной.
Наконец сэр Орфео встретил короля фей, выехавшего в лес на охоту, и заметил среди свиты придворных свою жену.
Жильбер смахнул невольную слезу – рассказ о мимолетной встрече и расставании супругов был пронизан чувством невосполнимой утраты.
Тем временем сэр Орфео украдкой проследовал за кавалькадой всадников, пробрался в замок фей и очаровал короля своей игрой на арфе. Растроганный король фей предложил менестрелю просить любой награды.
Наконец сэр Орфео воссоединился с возлюбленной и, все еще в личине менестреля, предстал перед изумленными придворными.
Жильбер нежно коснулся руки жены и прошептал:
– Я готов сотню лет скитаться ради тебя.
– Мы должны быть вместе, – с ласковой улыбкой ответила она. – Завтра пошлем за Томасом.
Перед уходом капеллан заверил своего господина, что в округе не было ни одного случая страшного недуга.
– Я ежечасно молю Господа о призрении жителей Авонсфорда. Наверняка сия ужасная участь нас минует.
Наутро Жильбер отправил слугу в Винчестер, а сам решил съездить в Солсбери, но у самых ворот его остановили.
В семействе Масон было шесть человек: два внука Эдварда и их вдовая мачеха Агнеса с тремя малыми детьми. Ричард, отец Джона и Николаса, умер три года назад, и братья – обоим перевалило за двадцать – взяли на себя заботы о его второй семье. По семейной традиции Джон и Николас были каменщиками, а Джон, прекрасный лучник, отличился в битве при Креси и вернулся домой с кошелем серебра.
Годфруа со смесью восхищения и неприязни поглядел на Агнесу – невысокую и худенькую, с упрямо выставленным подбородком и честными серыми глазами. Рыжие волосы и резкие, отрывистые движения делали ее похожей на белочку. За вспыльчивый нрав местные жители ее недолюбливали, хотя она всегда ревниво оберегала родных и бесстрашно вставала на их защиту.
Джон и Николас, почтительно стянув шапки с головы, поклонились господину.
– Мы хотим снять внаймы овчарню на взгорье, – выпалила женщина. – Сколько вы за нее просите?
Жильбер вспомнил, что в лощине на взгорье действительно стоит заброшенная овчарня – длинный полуразвалившийся сарай из серого камня. Пастбища на взгорье давным-давно опустели – овец теперь пасли в долине. Зачем Агнесе понадобилась эта развалина? Впрочем, он не желал терять время на пустые размышления и ответил:
– Шесть пенсов в год.
Агнеса удовлетворенно кивнула – сумма была невелика – и поспешно добавила:
– Так мы ее сразу займем.
– Если вам угодно… – Рыцарь удивленно пожал плечами и ускакал в город.
Агнеса повернулась к Джону с Николасом:
– Пошевеливайтесь! Пора вещи собирать.
В Солсбери Годфруа незамедлительно отправился к Шокли. Уильям, в основном промышлявший торговлей шерстью и сукном, жил в доме на главной улице, Хай-стрит. Весь первый этаж особняка он отвел под лавку, в которой продавались устрицы из Пула, вино и фрукты, синиль, мыло и растительное масло, привозимые из Крайстчерча и Лимингтона, сельдь и соленая рыба из Ирландии и Бристоля, шелковые наряды из Лондона и Саутгемптона, а еще – чудесные лакомства и пряности из неведомых южных стран: перец, имбирь и финики. Купцы привозили не только товары, но и слухи из самых дальних уголков, поэтому к Уильяму Шокли всегда приходили за новостями. Уильям, дородный краснощекий мужчина, любил наряжаться в яркие одеяния. Вот и сейчас просторное парчовое сюрко с застежкой на груди складками ниспадало до самых колен, а длинный шлык яркого капюшона-гугеля был тюрбаном обмотан вокруг головы.
Уильям Шокли поздоровался с Жильбером и, отведя его в сторону, угрюмо прошептал:
– В Саутгемптоне чума.
– Давно?
– Со вчерашнего дня. Мне сегодня утром сообщили. Двое уже умерли от заразы.
– А в Солсбери об этом известно? – озабоченно спросил Годфруа.
– Я предупредил мэра и городских чиновников, только мне не поверили. Нет, в городе от чумы не спастись, поэтому я сегодня увожу семью в усадьбу.
Годфруа хмуро кивнул – у торговца было шестеро детей, им негоже оставаться в переполненном городе.
Торговец велел приторочить к седлу рыцаря две бутыли в соломенной оплетке и объяснил:
– Мне из Крайстчерча только что мальвазию привезли. Говорят, от заразы помогает уберечься.
В Саруме чуму обнаружили к полудню того же дня.
Уильям Шокли с толстушкой-женой, шестью детьми и двумя слугами уселись в две повозки и медленно выехали из Солсбери на Уилтонскую дорогу. Час спустя повозки остановились у бревенчатых домов близ Дубравы Гроувли – усадьбы Шокли. О своем приезде Уильям предупредил заранее и с радостью увидел, что дом проветрен, а в очаге пылает огонь. Впрочем, во дворе никого не оказалось, хотя Уилсон обязан был дождаться хозяина и разгрузить повозки.
– Вот лентяй! – раздраженно буркнул торговец и пошел к хижине Уилсонов.
За отцом увязались двое детей постарше.
Уилсон, не здороваясь, выслушал просьбу Шокли, молча кивнул и направился к усадьбе. Дети тем временем со смехом вбежали в хижину, но двенадцатилетняя дочка Уильяма почти сразу же выскочила во двор и бросилась к отцу:
– Питеру худо!
Жена Уилсона сидела в углу полутемной хижины; у стены, на соломенном тюфяке, лежал Питер Уилсон. Шокли, ничего не заподозрив, склонился над мальчиком. Внезапно Питер приподнялся и зашелся глубоким кашлем, обрызгав слюной лицо торговца.
– Уходите, быстро! – прикрикнул Уильям на детей и сам выбежал во двор. – Отсюда надо уезжать!
На тропе они столкнулись с Уолтером Уилсоном – на обычно хмуром лице работника играла зловещая ухмылка.
Марджери Даббер, низенькая добродушная толстуха со светло-зелеными, отчаянно косящими глазами, была кухаркой у Розы де Годфруа и лучше всех знала, как излечивать всевозможные хвори. Хозяйка внесла на кухню бутыль мальвазии в соломенной оплетке и стала объяснять Марджери, как приготовить целебное питье:
– Вино надо выпарить на треть, потом добавить перец, имбирь и мускатный орех и томить еще час, после чего добавить аквавит и венецианскую патоку и снова хорошенько прокипятить. Говорят, это лучшее средство против чумы, если пить его каждый день, утром и вечером.
Кухарка недоверчиво посмотрела на госпожу, но возражать не стала.
– Ежели зараза в Авонсфорд придет, без меня им все равно не обойтись, – вздохнула она, оставшись в одиночестве.
Ни Марджери, ни Роза не заметили, как с соломенной оплетки на складки господского платья прыгнула блоха.
На следующий день стало известно о чуме в усадьбе Шокли. До Авонсфорда хворь пока не добралась, и супругов Годфруа больше всего тревожило отсутствие вестей о сыне.
По мнению обитателей Авонсфорда, весть о неведомой хвори так напугала Агнесу, что бедняжка повредилась умом – ничем иным они не могли объяснить ее странное поведение. Непонятные приготовления владельца манора крестьяне сочли очередной причудой знатного господина, а вот бессмысленные поступки Агнесы вызвали у всех праведное возмущение. Никто не мог понять, почему Джон и Николас ее не остановят.
Спустя час после разговора с Годфруа Агнеса, нагрузив ручную тележку нехитрым скарбом и запасами съестного, непонятно зачем заставила Джона взять с собой пращу и лук со стрелами и повела семейство на взгорье, к овчарне. Затем она отправила пасынков в лес за дровами и хворостом, а сама, не обращая внимания на прохудившуюся крышу и стены, опустилась на четвереньки и стала пристально разглядывать земляной пол. Через полчаса она встала с колен, удовлетворенно вздохнула и объявила:
Спустя час после разговора с Годфруа Агнеса, нагрузив ручную тележку нехитрым скарбом и запасами съестного, непонятно зачем заставила Джона взять с собой пращу и лук со стрелами и повела семейство на взгорье, к овчарне. Затем она отправила пасынков в лес за дровами и хворостом, а сама, не обращая внимания на прохудившуюся крышу и стены, опустилась на четвереньки и стала пристально разглядывать земляной пол. Через полчаса она встала с колен, удовлетворенно вздохнула и объявила:
– Крыс нет, и даже пауков не видно.
После этого Агнеса велела пасынкам разобрать обвалившийся участок стены и установить камни вокруг овчарни, в пяти шагах друг от друга.
– А это еще зачем? – недоуменно спросил Джон.
– Потом узнаете, – пообещала Агнеса.
Джон и Николас, привыкшие во всем повиноваться мачехе, безропотно подчинились и к вечеру установили вокруг овчарни шестьдесят три камня.
Если не считать обвалившейся стены в одном конце, старая постройка была в хорошем состоянии – просторная и не затхлая; прохудившуюся крышу легко можно было починить.
– А где воду брать? – полюбопытствовал Николас.
– Сейчас покажу, – торжествующе улыбнулась Агнеса, подхватила деревянное ведро и отвела пасынков на четверть мили от овчарни, к небольшому пруду на взгорье, служившему поилкой для овец.
Стада на взгорье не пасли вот уже лет двадцать, и дно водоема давно не обмазывали глиной, но в пруду по-прежнему скапливалась чистая вода.
У овчарни Агнеса подошла к кольцу камней и объяснила:
– Камни нас охранят – внутрь круга не проникнет ни человек, ни зверь. А кто сюда сунется – отгоним или пристрелим.
– А откуда нам знать, что кто-то сунется?
– Будем денно и нощно в карауле стоять, – ответила Агнеса.
– Что, и людей прогонять придется? – удивился Джон.
– Да, – кивнула Агнеса и уверенно повторила: – Если сунутся, пристрелю. Иначе нельзя.
Пасынки знали, что спорить с мачехой бесполезно.
По правде говоря, Агнеса и сама не очень понимала, зачем все это нужно.
Когда Жильбер де Годфруа предупредил жителей Авонсфорда о приближении чумы, Агнеса, в отличие от соседей, поверила его словам и, поразмыслив об услышанном, сообразила, что именно представляет наибольшую опасность. Эта безграмотная женщина обладала великолепной памятью, сохранившей огромный запас сведений на все случаи жизни. Мать Агнесы не только научила дочь вести хозяйство, но и поведала ей о разнообразных народных средствах лечения болезней; вдобавок Агнеса с детства запомнила рассказы отца о Гаскони и Уэльсе, куда он ходил с войском старого короля Эдуарда I; ее братья и сестры всегда говорили: «Спросите у Агнесы, она все помнит». Однако же основным источником знаний Агнесы оставалось Священное Писание в изложении авонсфордского викария и странствующих монахов-проповедников. Поучения священников, то гневно-обличительные, то умиротворяющие, поддерживали в ней непреклонную веру.
Агнеса твердо знала, что страшный мор послан Господом в наказание за людские прегрешения, ведь недаром Библия упоминает и о разрушении Вавилона, Содома и Гоморры, и о Великом потопе; недаром изображения Божьей кары и гнева Господня во устрашение паствы помещали и на витражи, и на резные рельефы собора. Агнеса хорошо помнила слова Моисея из Книги Второзакония, услышанные в детстве на рыночной площади Сарума от старого францисканского монаха с горящим взором:
– Ежели не будешь слушать гласа Господа Бога твоего и не будешь стараться исполнять все заповеди Его, то придут на тебя все проклятия сии и постигнут тебя. Проклят ты во граде и проклят ты на селе… Пошлет Господь на тебя скудость, голод и истребление, и ты скоро погибнешь за злые дела твои. Пошлет Господь на тебя моровую язву, доколе не истребит Он тебя с земли… Поразит тебя Господь чахлостью, горячкою, лихорадкою, воспалением, засухою и ветром тлетворным, и они будут преследовать тебя, доколе не погибнешь…[28]
Похоже, Сарум настигла Божия кара – именно об этом говорил владелец манора.
«Многогрешным обитателям Авонсфорда не избежать праведного наказания, – решила Агнеса. – Но ведь Господь в милости своей являлся праведникам и поучал их, как избежать кары…»
После долгих размышлений она сообразила, как спасти семью, и уверенно заявила:
– Чуму разносят звери.
Никто в Авонсфорде с ней бы не согласился – ни знатные господа, ни бедняки-вилланы; в то время считалось, что болезнь передается либо через прикосновение больного, либо через зловоние, разносимое ветром и дождем. И все же Агнеса хорошо помнила, как двадцать лет назад доминиканский монах на обочине Уилтонской дороги сурово напоминал путникам слова из Книги Левита:
– Мир нечист и полон зла. Кролики и зайцы жуют жвачку, но копыта у них не раздвоены, потому нечисты они для вас; мяса их не ешьте и трупов их гнушайтесь; скверны они для вас. И филин, и кукушка, и нетопырь, и все животные, пресмыкающиеся по земле; хорек и ласка, мышь и ящерица с ее породою, сии нечисты для вас. Всякий, кто прикоснется к ним, нечист будет![29]
Путники не обращали на доминиканца внимания, но Агнеса, запомнив его проповедь, уверовала, что именно так свершится наказание Господне. После долгих размышлений она придумала, как его избежать.
На каменистых пустошах взгорья не водилось зверей; гряды меловых холмов напоминали пустынную гладь океана, и Агнеса решила, что именно эту местность Господь предназначил для спасения праведников.
– Из деревни надо уходить, подальше от нечистых животных, – уговаривала она пасынков. – Пожалейте своих братьев и сестру!
Джон и Николас привыкли считать Агнесу матерью, а сводных братьев и сестру – родными, а потому согласились, поддавшись настойчивым уговорам. Однако Агнеса не знала, как их удержать в овчарне. Обычно пасынки во всем полагались на мачеху, и она всячески это поощряла, ведь ей, вдове с тремя детьми, вряд ли удастся еще раз выйти замуж, а без кормильца не проживешь. Она втайне радовалась, что пасынки не спешили обзаводиться своими семьями, хотя Джон и Николас часто раздражали ее своей медлительностью и нерасторопностью. Отец их отличался острым умом и резким, вспыльчивым нравом, под стать Агнесе, а сыновья унаследовали от него лишь трудолюбие и умение работать с камнем. Агнеса понимала, что без помощи пасынков не обойтись, хотя ей и претила их беспрекословная покорность, а потому не давала воли своему острому языку.
Теперь ей предстояло утвердить свою власть над Николасом и Джоном и ни в чем не давать им спуску.
Вечером Агнеса накормила семью пшеничными лепешками, а после трапезы Джон вышел из овчарни и направился к тропе, ведущей к близлежащему холму.
Агнеса бросилась следом:
– Ты куда?
– В лабиринт, силки на кроликов поставлю.
Лабиринт Годфруа, на холме в двух милях к востоку от овчарни, давным-давно забросили, а замысловатый узор, вырезанный в дерне, не подновляли – Жильбер, в отличие от Рожера, приходил туда редко. В мягкой земле под корнями тисовых деревьев устроили норы кролики – они могли бы приносить имению неплохой доход, но владелец манора считал это пустячным делом и не возбранял вилланам ловить их в силки.
– Нет, кролики – животные нечистые, – строго сказала Агнеса.
– А на рынке за них хорошую цену дают, – возразил Джон.
Агнеса упрямо стояла на своем, понимая, что иначе он выйдет из-под ее власти:
– О братьях своих подумай! А вдруг в Авонсфорде уже мор начался?
Джон неуверенно посмотрел на мачеху.
– Пока хворь свирепствует, нам отсюда уходить нельзя. Иначе худо будет.
Джон вздохнул и вернулся в овчарню.
На пороге Агнеса снова потребовала:
– Обещай, что будешь во всем мне повиноваться.
Он обратил к ней недоуменный взор серых глаз и неохотно кивнул. Агнеса с облегчением перевела дух. Все это время она молила Господа о послушании пасынков.
Увы, молитвы ее оказались напрасны.
К несказанному удивлению Агнесы, ее запрет нарушил Николас.
Светловолосый коренастый парень во всем походил на старшего брата и был таким же медлительным и хладнокровным; оба работали каменщиками в соборе, а когда Джон ушел на войну во Францию, Николас стал кормильцем Агнесы и детей.
На заре он выскользнул из овчарни и отправился в город.
Агнеса, обнаружив его отсутствие, озабоченно поджала губы – теперь ей придется сдержать данное слово.
Николас рад был уйти из овчарни – настойчивость мачехи пугала его. Как ни скрывала Агнеса свой вспыльчивый нрав, братья о нем хорошо знали: от нее, как жар из кузни, волнами накатывало напряжение. К тому же Николас не верил, что от чумы можно спастись, если держаться особняком.
Он спустился с взгорья в долину, где привольно раскинулся город. На крыше собора поблескивали капли росы. Николас, погрузившись в размышления, прошел мимо городских ворот и только на рыночной площади заметил неладное. Обычно здесь с раннего утра толпились покупатели, но сегодня рынок обезлюдел, а в торговых рядах почти не было продавцов. Николас недоуменно пожал плечами и невозмутимо отправился привычным путем по восточному краю рынка на Хай-стрит. Ставни в лавке Шокли все еще не поднимали. На улице не было прохожих, лишь в водостоке посреди мостовой копошились черные крысы.