Спустя неделю после смерти Шокли Николас все-таки испугался. Однажды он осторожно переходил по мосткам водосток, но тут с проезжавшей мимо телеги свалился труп, с ног до головы обдав Николаса холодными брызгами воды. Каменщику почудилось в этом прикосновение смерти. На следующий день он отправился в Авонсфорд, где узнал, что чумой заболели соседи, а потом пошел на взгорье.
– Я теперь буду реже приходить, – предупредил он Агнесу и брата. – В Авонсфорде опасно, так что я решил переждать мор в укромном месте.
– И где же? – полюбопытствовал Джон.
– Там, где нет ни людей, ни зверей, – с улыбкой ответил Николас. – В башне собора.
В сумерках он, никем не замеченный, взобрался по лестнице на башню – ключи он попросил у священника за день до того, объяснив, что хочет проверить кладку. С собой каменщик прихватил корзину, куда уложил несколько буханок хлеба, два бурдюка эля, сыр, солонину и немного фруктов. Еды и питья должно было хватить на несколько дней. Он запер за собой все двери и вскарабкался на парапет.
Огромный собор, погруженный во тьму, остался под ногами. Ночь выдалась теплой, и Николас решил переночевать под открытым небом. Он улегся на крышу башни и поглядел на шпиль, уходящий к звездам, куда сорок лет назад, за год до смерти, взобрался прадед Николаса, резчик Осмунд.
«Может, когда чума пройдет, я тоже до самой верхушки доберусь», – решил каменщик.
На вершину башни не долетало зловоние городских улиц, воздух был чистым и свежим. Здесь, среди серых камней, под шатром небес, Николас чувствовал себя в безопасности и вскоре безмятежно уснул.
Следующий день он провел на башне, наблюдая с высоты за жизнью города. На заре из домов выносили трупы, грузили их на телеги и увозили ко рвам под стенами. Из трех домов на соборном подворье тоже вынесли мертвых; какой-то служка стал рядиться с возчиками о плате, но те пригрозили оставить трупы во дворе, и ему пришлось расстаться с требуемой суммой. Несколько раз Николас видел Адама, бесцельно бродившего по городу.
На следующее утро каменщик решил навестить родных на взгорье и, не желая встречаться с труповозками, начал спускаться с башни затемно, еще до рассвета. В кромешной тьме собора мерцал огонек. Из любопытства Николас направился туда.
Ночью в собор пробралось отчаявшееся семейство. Вокруг гробницы епископа Осмунда стояли пятеро, благоговейно приложив ладони к холодному камню. На надгробной плите неподвижно лежал совершенно голый старик, покрытый воспаленными чумными карбункулами.
Гробницу епископа Осмунда издавна называли чудотворной; мно гие паломники утверждали, что прикосновение к ней исцеляет любые хвори. Каноники, надеясь, что Римская церковь все-таки признает епископа святым, не отрицали слухов. Вот и сейчас пожилая женщина и четверо ее взрослых детей – два сына и две дочери – с надеждой взирали на больного, измученное тело которого сотрясала мелкая дрожь.
Николас, поежившись, торопливо вышел из собора.
У овчарни Николас спросил Агнесу, не нужно ли принести еды.
– Наших запасов надолго хватит, – заверила она.
Видно было, что одинокое житье дается родным нелегко. Джон хмуро смотрел на брата, однако, услыхав о жизни в городе, не захотел покидать овчарню. Малыши испуганно жались друг к другу, Агнеса устало поникла.
Николас еще немного постоял у камней ограды, подбадривая родных, а потом ушел.
Вечером он, набрав корзину припасов, снова вскарабкался на вершину башни, улегся на спину и смотрел, как легкий ветерок гонит по темному небу белые облака. Внезапно шпиль покачнулся. Николас решил, что ему почудилось, и пристально уставился на крест в небесах. Крест задрожал и накренился.
От ужаса Николаса прошибло по том. Каменщик испуганно приподнялся и, чувствуя, как камни под ним заходили ходуном, обессиленно привалился к парапету. Что происходит? Собор дает осадку? Может быть, колонны все-таки не выдержали нагрузки и сейчас все рухнет? Не отрывая взгляда от колышущегося шпиля, он попытался встать, но каменные плиты ушли из-под ног.
Немного погодя Николас очнулся. Как ни странно, шпиль, парапет башни и сам собор по-прежнему стояли на месте. На западе догорала багровая полоса заката, в небе вспыхнули первые звезды.
Николас, взмокший от испарины, приложил дрожащую руку к пышущему жаром лбу. Голова кружилась. Только теперь каменщик понял, в чем дело.
Всю ночь его лихорадило и тошнило, звезды расплывались перед глазами, шпиль выписывал круги, по темному небу в безумной пляске метались созвездия – Орион, Кассиопея, Большая Медведица. Началась кровавая рвота.
К утру в подмышках образовались нарывы.
– Матерь Божия, спаси и сохрани! – взмолился Николас.
Он всю жизнь отдал собору. Может быть, Пресвятая Дева снизойдет к мольбе своего верного раба?
Силы покинули его, он не мог сдвинуться с места. Наконец, измученный жаждой, он с трудом глотнул эля из бурдюка. К полудню вспыхнула невыносимая боль в паху, где тоже появились нарывы. Ночь прошла в невыразимых мучениях.
На заре Николас понял, что не выживет. Перед его мысленным взором встали изуродованные болезнью трупы на улицах, тело старика в соборе… Нет, такой жалкой участи Николас не желал. Он подполз к парапету и поглядел на спящий город. На севере молчаливые гряды холмов уходили к далекому горизонту. В нише у парапета Николас заметил крошечную каменную фигурку, безмятежно смотрящую вдаль.
Он застыл у парапета, изредка вскрикивая от боли.
По соборному подворью прошел Адам, обогнул колокольню и скрылся в арке ворот.
Николас со стоном оттолкнулся от парапета, подальше от стен, и полетел вниз.
Жильбер де Годфруа позабыл и о Масонах, и об овчарне. Чума истребила половину жителей Авонсфорда. День за днем владелец манора сидел в опустевшем доме и, глотая слезы, рассеянно перелистывал страницы «Повести о сэре Орфео».
Вот уже две недели он ждал вестей о сыне.
Семья Агнесы провела в овчарне на взгорье шесть недель. После того как Николас не появлялся три дня, все поняли, что произошло. Джон не произнес ни слова, но Агнеса знала, о чем он думает, – она мучилась той же мыслью. Всякий раз, когда Николас, не выказывая ни малейших признаков хвори, приходил навещать родных, Агнеса остро сознавала, что напрасно не впустила его в самый первый день: теперь на нее ляжет вина в том, что он подхватил заразу. Молчание Джона было хуже обвинений.
Сюда, на пустошь, никто не приходил. Тянулись недели, однако неизвестно было, закончился ли мор.
Спустя месяц запасы еды истощились, а воды в пруду осталось на самом донышке.
– Еще день подождем – и вернемся в Авонсфорд, – решительно заявил Джон.
К счастью, ночью прошел дождь, пруд наполнился свежей водой, и семейство провело в овчарне еще две недели. Их охватила вялость и странное безразличие; все двигались медленно, как во сне, и целыми днями ничего не делали, лишь глядели, как над взгорьем проплывают облака.
К середине сентября Агнеса не выдержала.
– Я больше не могу, – неохотно призналась она, впервые за все время проявив слабость.
Спустя час, нагрузив тележку нехитрым скарбом, семейство двинулось в долину.
Авонсфорд – и весь привычный мир – изменился до неузнаваемости.
1382 год
Впоследствии Эдвард Уилсон утверждал, что успех семейства – заслуга старого Уолтера. Судьба даровала Уилсонам возможность не только насладиться местью, но и восторжествовать над врагами. Отец и сын стоили друг друга, однако именно усилия Уолтера направили семью в русло успеха.
Случилось это с приходом чумы.
В тот год Эдварду исполнилось пятнадцать лет. Когда стало ясно, что десятилетний Питер заразился, всех детей выгнали из дома в Дубраву Гроувли. Чума не коснулась Эдварда и его старшего брата, недоумка Элиаса, крепкого и сильного как вол, однако не пощадила матери и остальных детей. Заразился даже Уолтер. Эдвард, заметив опухоли у отца в подмышках, сбежал в лес и провел там три недели. О лесных законах никто не вспоминал, поэтому Эдвард помышлял браконьерством: ловил в силки зайцев и даже убил косулю. Изредка он украдкой совершал вылазки в окрестные деревни, но, видя, что там тоже свирепствует чума, всякий раз возвращался в чащу. Усадьбы Шокли и родительского дома он боялся как огня.
Однажды ранним утром Эдвард увидел отца. Уолтер медленно, подволакивая ногу, брел по склону холма и с каждым шагом болезненно морщился. На шее виднелись воспаленные бугры чумных карбункулов. Эдвард, не понимая, зачем умирающий отец отправился в лес, убежал и спрятался в зарослях. Вслед ему неслись отцовские проклятия.
Целый день Эдвард бродил по чащобе, а к вечеру устроился ночевать в кустах. Едва он задремал, как чья-то рука схватила его за горло. Знакомые длинные пальцы сдавили глотку, не давая вздохнуть.
– Придурок, – прохрипел Уолтер, обдавая сына гнилостным запахом рыбы.
– Придурок, – прохрипел Уолтер, обдавая сына гнилостным запахом рыбы.
Эдвард покорно обмяк, надеясь ускользнуть, как только отец разожмет руку.
– Что, сбежать хочешь? Чумы страшишься или меня? – злобно рассмеялся Уолтер.
Его и впрямь боялись все в семье.
Уолтер схватил руку сына, притянул ее к лицу, и Эдвард с ужасом ощутил под пальцами твердый бугорок.
– Вот это – моя шея, – прошипел Уолтер.
Эдвард испуганно вскрикнул.
– А вот это – подмышка, – зловеще добавил отец, прижимая ладонь сына к туго натянутой коже. – Заболеть-то я заболел, да только хворь со мной не справилась. Не бойся, я больше не заразный. – Он разжал пальцы на горле Эдварда и, не выпуская руки сына, повелительно произнес: – Пойдем, дело есть.
Впоследствии Эдвард с улыбкой вспоминал о тех днях – отец научил его многому.
Старший брат, Элиас, чумой так и не заболел.
– Нашего недоумка даже хворь стороной обходит, – ворчал Уолтер.
Трупы матери и детей зарыли близ хижины.
– Люди в Саруме перемерли как мухи, – заявил Уолтер на следующий день. – Сбегай к родичам, глянь, кто есть живой, и приводи всех сюда. Смотри мне, к вечеру чтоб вернулся.
Старшего брата Уолтера и его семью чума не тронула, но они отказались иметь с ним дело. Из остальных родичей уцелели две вдовы, двое малых ребятишек – мальчик и девочка – и муж одной из сестер Уолтера.
– Пусть у нас в хижине пока поживут, – с ухмылкой велел Уолтер сыну. – Гляди, чтобы не сбежали.
На следующее утро он радостно объявил Эдварду:
– Проклятый Шокли помер, и вся семья его перемерла. Один только Стивен выжил, младшенький. Собирайся, мы с тобой его навестим.
В лавке на Хай-стрит царило запустение. От чумы умерли все Шокли, кроме чудом уцелевшего Стивена, ровесника Эдварда.
Теперь бедняга удивленно уставился на вошедших.
– Настоятельница Уилтонского аббатства дала вам усадьбу в из долье, – без обиняков начал Уолтер. – Что ты теперь делать будешь?
Стивен нерешительно пожал плечами.
– У тебя работников не осталось, всех мор изничтожил, – заявил Уолтер. – Вот только я уцелел да сын мой. Землю возделывать некому.
Юный Шокли недоуменно глядел на него.
– Придется тебе от усадьбы отказаться, – пояснил Уолтер.
Стивен вздрогнул, словно от удара, и возмущенно воскликнул:
– Мы испокон веку там живем!
– Значит, сам будешь землю пахать? – осведомился Уолтер.
Юноша молчал. Торговое дело в городе и сукновальня в долине Авона приносили больше дохода, чем усадьба, и ими надо было заняться в первую очередь. Но если забросить усадьбу, то настоятельница отберет землю.
– Я найму работников, – уныло сказал Стивен.
– Где ж ты их найдешь? – Уолтер покачал головой. – В округе почти все перемерли.
Стивену это было хорошо известно. Молчание затягивалось.
– Мне тут наняться в работники предлагают, – наконец сказал Уолтер. – За хорошие деньги.
Неизвестно, так ли это было на самом деле, но Стивен Шокли ему поверил. Чума – Черная смерть, или моровое поветрие, как ее называли в те времена, – сгубила треть населения Англии, если не больше. Подобного мора в Англии не было вот уже семь веков – в последний раз о нем писал саксонский летописец Беда Достопочтенный. По оценкам современных историков, с 1347 по 1350 год в Европе от чумы погибло двадцать пять миллионов человек.
Эдвард знал, что одни селения в Саруме полностью вымерли, а другие пострадали меньше. Хозяева сулили работникам превосходную плату, однако в тот год многие поля остались невозделанными.
– Ты мне по оброку два дня в неделю должен отработать, – напомнил Стивен.
– Так это ж до чумы было! – возразил Уолтер.
Юный торговец задумчиво посмотрел на него. Теперь, после мора, вилланы часто покидали своих господ и нанимались к тем, кто платил больше. На подобные нарушения закона перестали обращать внимание – в них были повинны не только вилланы, но и сами господа. Если Уолтер уйдет из усадьбы, то Стивену придется вернуть землю в монастырь. Юноша вздохнул – похоже, Уолтер Уилсон его обхитрил – и устало спросил:
– Чего ты хочешь?
Так было положено начало процветанию Уилсонов.
– Ступай к настоятельнице, проси, чтобы издольную плату снизила, – велел Уолтер Стивену Шокли.
– А потом что?
– А потом отдашь землю мне в исполье. Я ее буду обрабатывать, а назначенную плату тебе отдавать. Может, посчастливится работников найти… А пока мы с сыном поля будем пахать. Такая сделка нам всем выгодна – и усадьба за тобой останется, и нам жить будет на что.
Действительно, во владениях Уилтонского аббатства из-за чумы работников осталось мало. Настоятельница наверняка согласится снизить издольную плату для хорошего хозяина. Стивену некогда будет заниматься усадьбой и искать работников – вдобавок они ему дорого обойдутся. Разумеется, Уолтер не стал говорить, что уже обзавелся рабочими руками – недаром он приютил родичей в своей хижине.
Два дня спустя настоятельница согласилась уменьшить плату за землю, а Уолтер Уилсон стал испольщиком Стивена Шокли на чрезвычайно выгодных условиях: вместо обычных десяти пенсов за акр он платил Стивену всего четыре.
– Мы больше не вилланы! – радостно воскликнул Эдвард.
– Дурень! И когда ты уже поумнеешь?! – рявкнул Уолтер. – Еще немного потерпим, а на будущий год от Шокли и вовсе избавимся.
Недюжинную смекалку Уолтер проявил и впоследствии. Эдвард думал, что они начнут разводить овец и торговать шерстью, но Уолтер решительно помотал головой:
– В этом году – только зерно. Все поля надо пшеницей засеять.
– Зачем? – удивился Эдвард. – Ведь столько народу померло, что хлеба теперь на всех хватит.
– Сам увидишь, – презрительно усмехнулся отец – и оказался прав.
На следующий год цены на зерно взлетели до небес: работников не хватало, поля остались невозделанными, а землевладельцы заботились только о себе и набивали зерном закрома.
К осени 1349 года Уилсоны, отдавая Стивену Шокли мизерную плату за пользование землей, сколотили огромное состояние. Еще одним источником дохода стали работники, которыми предусмотрительно обзавелся Уолтер. Родичи – старик, Элиас, две женщины и дети – всецело принадлежали ему. Он их кормил, одевал – и держал в вечном страхе, обманом и силой подчиняя своей воле. Деваться им было некуда.
Они возделывали поля, в страду работали с раннего утра до позднего вечера, а урожай собирали даже по ночам, при свете факелов. Иногда Уолтер отдавал их внаем окрестным землевладельцам, а заработанные деньги прикарманивал. Родичи пробовали жаловаться, но он грозно восклицал:
– Против кормильца голос подымаете?!
Он так запугал несчастных родственников, что те даже не думали от него сбежать.
– Ты женщин скоро в гроб вгонишь, – заметил однажды Эдвард.
– Ничего, пару лет еще протянут, – равнодушно отмахнулся отец.
Старшего сына Уолтер ценил за силу и покорность. Элиас был на голову выше отца, таким же длиннопалым, с близко посаженными глазами, однако на лице его, широком и плоском, будто расплющенном неведомой силой, застыло глупое выражение. Он вечно сутулился и ходил вперевалку, но отца обожал и повиновался ему беспрекословно.
– Видно, мать на луну засмотрелась, когда его носила, – привычно хмыкал Уолтер. – Вон какой недоумок уродился. Все одно в хозяйстве сгодится.
В раздражении он часто охаживал Элиаса плеткой и осыпал бранью, но с удовольствием отправлял его работать на окрестные усадьбы – землевладельцы платили за силача два пенса в день, по тем временам невероятную сумму.
Эдварду повезло больше: Уолтер не принуждал его работать целыми днями и часто брал с собой, когда отправлялся по делам в город.
– Ты только рот не раскрывай, слушай больше, – строго предупреждал он сына.
Однажды Уолтер вернулся из Солсбери в прекрасном настроении и объявил:
– У сопляка Шокли дела идут совсем худо.
Хотя Стивен Шокли и унаследовал от отца незаурядный ум и деловую сметку, обширные торговые предприятия Уильяма Шокли требовали немалых сил. Стивен, худощавый семнадцатилетний юноша, тяжело перенес внезапную смерть родных, и теперь ему было трудно в одиночку заправлять отцовскими делами. Уолтер Уилсон быстро заметил отчаяние в бледно-голубых глазах Стивена и не преминул этим воспользоваться.
В целом дела Шокли шли превосходно – и лавка, и сукновальня приносили доход, однако в одночасье освоить науку управления предприятиями не смог бы даже опытный торговец. К тому же Стивену не хватало наличных денег.
На следующий день Уолтер с сыном отправились к Стивену. Уолтер держал себя на удивление доброжелательно и с напускной заботой произнес:
– Ты в одиночку сразу двумя делами заправляешь, а это непросто. У меня к тебе есть предложение… Если хочешь, я возьму на себя монастырское издолье, а тебе заплачу вперед за три года. Пятнадцать фунтов.