Впрочем, жизнь собора горожан тоже почти не интересовала. К началу XV века Католическая церковь уладила Великий папский раскол; папа римский по-прежнему властвовал над духовной жизнью Англии, но в государственные дела не вмешивался, чужеземных священников из далекой Италии не присылал и больше не отлучал от Церкви ни короля, ни страну. В городе возникли гильдии ремесленников и религиозные братства со своими церквями и часовнями в приходах Святого Фомы, Святого Мартина и Святого Эдмунда. Религию теперь считали местным делом, не требующим высокого вмешательства церковных властей, епископов и пап.
Величественный собор раздражал горожан исключительно потому, что служил постоянным напоминанием о епископе Солсберийском, феодальном владыке города, а с присутствием господина, пусть и благосклонного, мириться они не желали. Неприязнь горожан имела долгую историю: вот уже полтораста лет мэр и олдермены безуспешно пытались избавиться от феодального ярма и обзавестись городской хартией вольности. С недавних пор противостояние епископа и подвластного ему города усилилось. Прошлого епи скопа, Уильяма Аскью, горожане невзлюбили до такой степени, что шесть лет назад, когда Джек Кэд поднял мятеж в Кенте, мирные жители Сарума тоже взбунтовались и растерзали епископа на Солсберийской возвышенности. Зачинщиков бунта повесили, а в Солсбери выставили на рыночной площади часть четвертованного трупа Джека Кэда, дабы горожанам впоследствии неповадно было бунтовать. Однако особого воздействия угроза не возымела – жители Солсбери поутихли, но епископа по-прежнему не любили. Всего два года назад Джон Холл, мэр города, снова обратился к королю с просьбой пожаловать городу хартию вольности.
– Не хотим мы над нами епископа, не нужен он нам, – не раз говорил Шокли.
Его убеждения разделяли все торговцы Солсбери.
А все потому, что в XV веке не было в Англии места лучше, чем Сарум.
Во-первых, этому способствовало весьма удачное расположение местности: на северных меловых грядах паслись тучные стада овец, а в долинах процветали молочные хозяйства и сыроварни – графство Уилтшир недаром славилось мелом и сыром. Солсбери, рыночный город, стал средоточием торговли. Междоусобные распри и вой ны в Европе ослабили положение многих английских портов, тогда как Солсбери находился посредине между тремя самыми благополучными: Лондоном на востоке, Бристолем на западе и Саутгемптоном на юге.
Во-вторых, здесь производили сукно – самый ходовой товар того времени. Торговля шерстью и сукном, начатая в предыдущем столетии Шокли и Уилсоном, оказалась весьма прибыльным делом. Вывоз шерсти-сырца неуклонно снижался, что неблагоприятно сказывалось на положении таких городов, как Винчестер, Оксфорд и Линкольн, а вот суконные мануфактуры процветали. Особенно это было заметно в Солсбери и в западной части Уэссекса, от Уилтшира до Сомерсета, где в огромных количествах производили разнообразные шерстяные ткани – источник несметного богатства торговцев, землевладельцев и даже воинов, таких как сэр Джон Фастольф[33]. В каждой деревне возникали общины ткачей и красильщиков, на берегах многочисленных рек и речушек строили сукновальни, а в Сарум стекались доходы всего Уэссекса.
В Солсбери без дела не сидел никто – ни ученики ремесленников, семь лет постигавшие азы избранного мастерства, ни сорок восемь горожан, составлявших городской совет, которым заправляли двадцать четыре торговца.
Сегодня, на тридцать четвертом году правления короля Генриха VI, все в Солсбери готовились к великому празднеству – к кануну дня святого Иоанна.
Святых Иоаннов было множество, и чтили их в разные дни: в мае поминали Иоанна Богослова, в августе отмечали день усекновения главы Иоанна Крестителя, но самым великим праздником считался день Рождества Иоанна Предтечи, совпадавший с днем летнего солнцестояния[34].
В 1456 году, в канун Рождества Иоанна Предтечи, у жителей Солсбери был великолепный повод для празднования.
В шесть часов вечера Евстахий Годфри вышел из своего дома в Луговом приходе, занимавшем юго-восточную оконечность города. На благородном лице застыло решительное выражение. В длинном алом одеянии, отороченном лисьим мехом, Годфри чинно шествовал по улице, гордо запрокинув голову, украшенную золотым обручем. По замыслу Евстахия сегодняшний день должен был положить начало возвращению былой славы древнему роду Годфруа, или Годфри, как теперь именовали семейство. Сегодня Евстахий собирался заключить брачные союзы своих отпрысков.
Для уверенности были все основания.
– Породниться с Годфруа – великая честь для всякого, – напоминал Евстахий жене.
Его дед в конце концов продал родовое имение Авонсфорд. К тому времени многие английские землевладельцы, даже такие знатные господа, как герцог Ланкастер и епископ Винчестерский, от давали все свои земли в издольщину – для их возделывания требовался наемный труд, а работникам приходилось платить, и содержание поместья превращалось в слишком дорогое удовольствие. Впрочем, крупные землевладельцы вполне могли жить на доходы, приносимые земельной рентой, а вот Годфруа бедствовали. К 1420 году владельцы Авонсфорда продали имение графу Солсбери, а сами переехали жить в город.
Отец Евстахия начал именовать себя на английский манер – не Годфруа, а Годфри, – и больше всего Евстахия раздражало то, что фамилию Годфри носило немало низкородных торговцев и ремесленников. Чтобы ни у кого не возникало сомнений в благородстве и чистоте древнего рода, Годфри всякий раз напоминал сборщикам налогов о своем дворянстве и гордо повторял:
– Так и запишите – Евстахий Годфри, джентльмен.
Высокий четырехэтажный особняк с обширным двором располагался в квартале, значительно отстоявшем от шумной рыночной площади, близ соборного подворья и старинной обители францисканцев, которых называли серыми братьями по цвету их скромных монашеских ряс. Из окон четвертого этажа виднелась крыша епископского дворца; дома на соборном подворье, отведенные каноникам, недавно стали сдавать в аренду мирянам, и Евстахий едва не переселил туда семью – ему хотелось жить поближе к епископу.
Больше всего на свете Евстахий Годфри дорожил тяжелым пергаментным свитком, содержавшим родословную Годфруа. Жена Евстахия, дочь уилтонского пивовара, вот уже двадцать лет взирала на свиток с благоговением.
Не меньше, чем родословной, Годфри гордился своими детьми: девятнадцатилетний Оливер, смышленый миловидный юноша, постигал нелегкую науку права, а Изабелла к шестнадцати годам превратилась в изящную темноволосую красавицу.
Годфри, решив, что настало время женить сына и выдать замуж дочь, долго обдумывал предполагаемые брачные союзы, нисколько не сомневаясь, что легко найдет желающих породниться с отпрысками древнего рода.
– Ты носишь славное имя, – наставлял он Оливера, – и у нас есть важные связи.
Впрочем, важность связей Евстахий несколько преувеличивал.
К примеру, связь с епископом.
Годфри не разделял неприязни горожан к священникам. Вот уже пятьдесят лет епархию возглавляли такие достойные епископы, как знаменитые проповедники Роберт Халлум и Джон Чандлер, а богослужения по древнему сарумскому чину теперь отправляли даже в лондонском соборе Святого Павла. Нынешний епископ Солсберийский Ричард Бошамп происходил из древнего дворянского рода, был капелланом благороднейшего ордена Подвязки, пользовался благоволением короля и много времени проводил при королевском дворе в Виндзоре. Годфри, стараясь заручиться вниманием епископа, делал скромные пожертвования на нужды собора и на покрытие расходов по канонизации епископа Осмунда. При встречах с епископом Годфри почтительно кланялся и с удовлетворением отмечал благосклонный кивок и ответную улыбку прелата, а при первой же возможности подробно объяснил ему, кто он такой. Евстахию Годфри даже не пришло в голову, что епископ немедленно позабыл о знакомстве.
Однажды Годфри довелось встретиться с еще более важной особой. Семейство по-прежнему поддерживало родственные связи с благородными Уайтхитами, и Годфри изредка навещал их поместье. Как-то раз его пригласили в Винчестер, где представили самому Генри Бофорту, сыну герцога Ланкастера, – епископу Винчестерскому и канцлеру королевства. Встреча с высокопоставленным вельможей произвела на Годфри неизгладимое впечатление, и он до сих пор кичился знакомством с ближайшим советником короля, хотя Бофорт умер десять лет назад.
Этим высокие связи не ограничивались.
– Мы живем в смутные времена, – напоминал Годфри сыну. – Близкое знакомство с противником не помешает.
Династия Йорков, ветвь королевского рода Плантагенетов, вот уже много лет противостояла епископу Винчестерскому и династии Ланкастеров. Два года назад, когда короля настиг очередной приступ душевной болезни, герцога Йорка назначили лордом-протектором королевства, и между Йорками и Ланкастерами разгорелась борьба за власть. В мае 1455 года эта борьба привела к открытым военным действиям, когда отряды Ричарда, герцога Йорка, вступили в сражение с войсками Ланкастеров близ города Сент-Олбанса. С тех пор распри несколько поутихли, а бразды правления на время перешли к деятельной королеве Маргарите Анжуйской и советникам Ланкастеров, которые отправили герцога Йоркского лордом-наместником в Ирландию. Безумный Генрих VI по-прежнему сидел на престоле, который предстояло унаследовать единственному сыну короля, малолетнему Эдуарду. Исход династической борьбы за власть оставался неясен.
Династия Йорков, ветвь королевского рода Плантагенетов, вот уже много лет противостояла епископу Винчестерскому и династии Ланкастеров. Два года назад, когда короля настиг очередной приступ душевной болезни, герцога Йорка назначили лордом-протектором королевства, и между Йорками и Ланкастерами разгорелась борьба за власть. В мае 1455 года эта борьба привела к открытым военным действиям, когда отряды Ричарда, герцога Йорка, вступили в сражение с войсками Ланкастеров близ города Сент-Олбанса. С тех пор распри несколько поутихли, а бразды правления на время перешли к деятельной королеве Маргарите Анжуйской и советникам Ланкастеров, которые отправили герцога Йоркского лордом-наместником в Ирландию. Безумный Генрих VI по-прежнему сидел на престоле, который предстояло унаследовать единственному сыну короля, малолетнему Эдуарду. Исход династической борьбы за власть оставался неясен.
Среди сторонников династии Йорков самым могущественным было семейство Невиллов. Огромные владения достались им по наследству, однако Невиллы не гнушались ни политических интриг, ни мошенничества, ни обмана. Женившись на Алисе Монтегю, Ричард Невилл стал графом Солсбери и вытребовал восстановления древнего права на так называемый третий пенс – третью часть доходов графства, причитавшихся в королевскую казну. Граф Солсбери был редким гостем в своих обширных уилтширских владениях, которые включали в себя, среди всего прочего, и старинный замок у залива в Крайстчерче. Если к власти придет династия Йорков, то могущество Невиллов многократно возрастет. Даже сейчас, когда страной управляли советники Ланкастеров, граф Солсбери и его сын, граф Уорик, засели в крепости Кале, на французском берегу Ла-Манша, и уходить оттуда не собирались.
– Граф Солсбери хорошо помнит нашу семью, – уверял Евстахий сына.
Годфри втайне надеялся, что в один прекрасный день Ричард Невилл, нынешний владелец Авонсфорда, вернет имение прежним хозяевам и вдобавок щедро одарит их деньгами. Евстахий несколько раз приезжал в Лондон, всеми правдами и неправдами добивался аудиенции с графом, дабы заручиться его благоволением, якобы проистекающим из общности интересов. Годфри и не догадывался, что графский управляющий неоднократно советовал своему господину как можно скорее избавиться от имения, поскольку дохода оно не приносило, и совсем недавно предложил его епископу – по значительно сниженной цене.
Итак, пока горожане старались отделаться от феодального наследия, Годфри всеми силами мечтал вернуть былые времена. Он целыми днями оценивал достоинства окрестных земель епископа Винчестерского, ярого сторонника Ланкастеров, и сравнивал их с поместьями графа Солсбери, сподвижника Йорков, или же пытался убедить себя в насущной необходимости поближе подружиться с епископом Солсберийским, владельцем богатых имений, который умудрялся поддерживать прекрасные отношения с представителями обеих династий.
Иными словами, Годфри увяз в зыбкой паутине, сплетенной из несбыточных надежд и напрасных мечтаний.
– Наша семья на хорошем счету, – утверждал Евстахий.
Для полного успеха не хватало малого – денег. Их-то Годфри и пытался заработать.
Сперва он вкладывал деньги в шерсть, скупая ее у местных крестьян и продавая европейским купцам, – как выяснилось, себе в убыток.
– Увы, ваш король обложил шерсть-сырец такими высокими пошлинами, что она обходится дороже готового сукна, – объяснил ему фламандский торговец.
Успешно торговали шерстью только купцы-стапельщики, на складах которых копились огромные запасы.
После этого Годфри решил ввозить вино из Гаскони – и едва не разорился. Французы, вдохновленные Жанной д’Арк на борьбу против английских завоевателей, одерживали победу за победой, а парламент упрямо отказывался отпускать деньги на военные действия, поэтому Англия в конце концов утратила все свои владения во Франции, в том числе и Гасконь. Надежды Годфри снова вспыхнули в 1453 году, когда доблестный военачальник Джон Тальбот, граф Шрусбери, решил вернуть Англии гасконские владения. К несчастью, Тальбот погиб в битве при Кастийоне, и бордоские виноградники навсегда перешли к французам.
– Нет, я в торговцы не гожусь, – с плохо скрытой гордостью притворно сокрушался сорокадвухлетний Годфри, а потом заявил сыну: – Теперь ты должен бороться за честь семьи. Тебе прямая дорога в парламент.
Возлагая на сына эту непростую обязанность, Евстахий Годфри мыслил по-своему здраво. Мелкопоместные дворяне и зажиточные торговцы стремились дать сыновьям прекрасное образование. Оливера сначала отправили в Винчестерский колледж, основанный епископом Уильямом Уикхемом в 1382 году, а потом – в Королевский колледж Кембриджского университета, где смышленый юноша изучал право. Впрочем, особым прилежанием Оливер не отличался, хотя отец неоднократно напоминал ему, что хороший юрист всегда найдет возможность зарекомендовать себя на королевской службе.
Тем временем английский парламент неуклонно превращался в средоточие реальной власти. Избирательная система претерпела значительные изменения: выбирать в парламент своих представителей теперь могли только те свободные землевладельцы – фригольдеры, – доход которых составлял не менее сорока шиллингов в год. Вдобавок представителями графств и округов становились не местные горожане и дворяне, а ставленники вельмож.
– То ли дело, когда герцог Ланкастер созывал парламент, – взды хал Евстахий. – А нынче там самое место для таких, как ты, молодых да хватких. Вот из Олд-Сарума туда положено двух представителей в палату общин отправлять, а кого, спрашивается? Ведь не местных послали, а каких-то лондонских торговцев!
Полузаброшенная крепость на холме служила удобным избирательным округом для целеустремленных парламентских деятелей.
Мысли о славных подвигах и доблести предков приводили Годфри в уныние.
– Теперь не повоюешь, как в старину, – горестно вздыхал он.
Увы, дни воинских подвигов и славы давно миновали, да и сама война изменилась: задолго до битвы при Азинкуре дед Евстахия жаловался, что пушки – изобретение противоестественное и доблестным рыцарям их применять негоже. Впрочем, Евстахию повезло, что Оливер не мечтал о воинской службе, – на рыцарские доспехи и снаряжение денег не было.
Итак, Годфри не сомневался, что сын достойно проявит себя на парламентском поприще, а красавице-дочери непременно улыбнется судьба, – оставалось лишь раздобыть денег, для чего и требовалось срочно заключать брачные союзы. Годфри уже приглядел два подходящих семейства – хоть и низкородные, из торгового сословия, но зажиточные.
Евстахий улыбнулся, весьма довольный своим здравомыслием. Радовало его и другое: как только детей удастся пристроить, делать ему больше ничего не придется. Об этом Евстахий Годфри мечтал всю жизнь. В глубине души он всегда сознавал, что среди дельцов Солсбери ему нет места. Больше всего его манила религия и философические размышления. Он неукоснительно приходил на торжественную мессу в соборе, а иногда даже посещал все семь молитвенных часов и подолгу беседовал со священниками на соборном подворье, обсуждая богословские труды великого схоласта Фомы Кемпийского и Юлиании Норвичской, знаменитой отшельницы из Восточной Англии. Больше всего он любил вести дискуссии о происхождении британцев, предками которых, по твердому убеждению Годфри, были выходцы из древней Трои. В библиотеке собора, построенной по настоянию капитула, теперь хранилась книжица с изложением этой восхитительной теории, благоговейно принесенная в дар Евстахием Годфри.
«Что ж, вот детей пристрою и предамся умствованиям», – подумал он и бодрым шагом направился к Джону Уилсону.
Майклу Шокли уверенности было не занимать.
Он с достоинством вышел из дома, расположенного в квартале Три Лебедя Рыночного прихода на севере Солсбери. Белизну оштукатуренных стен внушительного особняка оттенял каркас из толстых дубовых балок; верхние этажи чуть нависали над дорогой – северной оконечностью Хай-стрит, за свою длину получившей название Эндлес-стрит – «бесконечная улица».
В тот вечер Шокли облачился в короткий дублет, туго перехваченный поясом, что подчеркивало широкие плечи и мощную грудь торговца, и чулки-шоссы, ладно облегавшие сильные, мускулистые икры. Сегодня Майклу Шокли предстояла чрезвычайно важная встреча, после которой его наверняка изберут в совет сорока восьми.
В городской совет Солсбери входило семьдесят два человека – двадцать четыре старейшины, или олдермена, во главе которых стоял мэр, и сорок восемь достойных горожан, занимавших посты поскромнее; именно они избирали олдерменов. Недавно один из сорока восьми умер, и на его место полагалось назначить замену.
– По-моему, меня изберут, – доверился Шокли жене. – В совете моих друзей и сторонников хватает.