Торайым, помогавшая копнить, слушала этот разговор без особого интереса. Её затронуло только то, что уполномоченный, которого она видела лишь издалека, любит отдыхать на берегу озера. Девушки не прекращали потешаться над уполномоченным и тогда, когда, закончив работу, шумно и весело направились к аилу. Их оживление передалось и Торайым, она шла и не чувствовала усталости.
Уполномоченный, несмотря на свою молодость, был представительным, степенным мужчиной. Он явно испытывал удовольствие от своей власти и на всех посматривал свысока. Иные молодайки не без интереса поглядывали на него. До полудня он бродил по току, объезжал на коне пшеничные поля и плантации лекарственного мака, а когда начинало жечь полуденное солнце, ехал на покос, У озера он стреноживал коня, присаживался под ивой, прикрывал лицо газетой и дремал.
Так было и в этот день. Он проехал стороной, искоса поглядывая на копнильщиц, и скрылся за деревьями. Копнильщицы как раз садились обедать, раскладывая на траве свою нехитрую снедь. Приехала на тракторе Торайым. Все сразу зашумели, замахали руками, словно пожаловала самая желанная гостья.
— Иди к нам, Торайым!
— Садись ко мне. Вот свежая лепешка!
— Нет, у меня айран(Айран — кислое молоко) вкуснее. Ко мне иди…
Торайым присела, отломила кусочек лепешки.
— А где ваш уполномоченный?
— Где же!.. Там…
Торайым поднялась и пошла к озеру. Копнильщицы переглянулись, догадываясь, что дочь мельника что-то задумала. Они пошептались и тихо, без шума последовали за ней, пригибаясь среди кустарника.
Торайым увидела — молодой мужчина, совсем ещё парень, хорошо одетый, с гладким, не очень обгорелым на солнце лицом, выражавшим немалую важность, сидел в тени ивы, привалясь к стволу спиной, и смотрел на озеро. «Тогда… Это место…» — вспыхнуло в голове Торайым, и у ней кольнуло в сердце. Уполномоченный увидел стройную девушку, встрепенулся, учтиво поклонился:
— О-о, карындаш! Вы тоже копните сено? Присаживайтесь, отдохните.
Но она не приняла его приглашения, стояла хмурая.
— Уходите отсюда…
— Что такое?
— Идёмте со мной. Рядом река, а человек томится в духоте.
— Нет уж, купайтесь сами. Вы такая молодая… — Уполномоченный попытался шутить, намекая на то, что он якобы уже в годах. — А моё тело уже остыло.
— Когда вы записались в старики?.. Вставайте.
Мужчина поднялся и пошел за девушкой.
— Давайте познакомимся. Как вас зовут?
— Рано—как зовут… Я из этого аила. Вы не знаете одного нашего обычая.
— Какого обычая? Как это я не знаю обычаев?
— А так… В нашем аиле принято: прежде чем познакомиться с джигитом, девушка купает его в холодной воде.
— Не шутите, карындаш!
Торайым подошла к реке. Мужчина придержал её за локоть, встал перед ней, заглядывая в глаза:
— Такая красивая — и вдруг несерьезные слова. Торайым и в самом деле захотелось сотворить забавную шутку, её охватила былая игривость, всплеск прежнего озорства пробудил в ней бесёнка.
Она грудью пошла на мужчину, он попятился. Торайым схватила его за плечи и толкнула с берега.
Взмахивая руками, он плюхнулся в воду, быстрый поток подхватил его, как ветер перекати-поле. Из-за кустов шумно выскочили копнильщицы, захохотали, хлопая в ладоши. Уполномоченный барахтался в воде, захлёбывался, хватаясь за скользкие валуны. Наконец течение вынесло его на мелкое место, он ухватился за корягу, вышел на пологий берег. Обиженный и рассерженный, он погрозил девушкам пальцем, потом, знобко вздрагивая, начал отжимать на себе одежду.
— Молодец, Торайым!
— Не будет кружить возле час.
— Ох, напрасно… Он человек ответственный. Еще придется нам отвечать…
Торайым, довольная своей проделкой, весело смеялась, даже слезы выступили на глазах, словно в её груди сдвинулся камень, который сдерживал, давил её живую натуру. Вдоволь насмеявшись, она ушла в прохладный тугай.
К вечеру уже весь аил знал о том, что Торайым устроила уполномоченному холодную купель. Председателя это встревожило.
— Она что, с ума сошла? Представителя района толкать в реку! Нагорит нам… А ведь так хорошо работала!.. Осенью мы хотели представить её к награде. А она что выкинула! — Потом он успокоился и сам посеселел: — А что?.. Хорошо! Может, Сарыкыз станет прежней.
По пути домой Торайым зашла на мельницу. Отец смотрел на неё строго: видно, новость дошла и до него, — но не смог сдержать усмешки.
— Скажи, Торе, ты его в шутку искупала?
Она мотнула головой:
— Нет, отец. Это была не шутка.
— Тогда зачем?
— Так… — Она крепилась, сохраняя серьезность, но радость, возникшая на покосе, вновь всколыхнула её и просветлила лицо. — Ну, конечно же, это шутка!
Старый мельник снова увидел перед собой прежнюю Торе, когда она бегала, возилась с мальчишками, не боялась вечерами одна оставаться на мельнице, седлала кобылку и носилась по долине, упоённая скачкой. Обрадованный, он, кажется, забыл обо всех своих горестях… Его задумчивые глаза застлало пеленой нежности к дочери, и он положил на её голову свою теплую руку.
— Шалунья…
— Отец, — серьезно сказала она.
— Что, дочка?
— Я поеду…
— Куда?
— В город. Хочу учиться.
Отец уловил перелом в её настроении, в её душе, и, как ему было ни тяжко вновь расставаться с ней, согласно кивнул:
— Делай, как хочешь.
— Поступлю в техникум. А может, найду работу и закончу вечернюю школу. В Таласе я встречала девчат, которые днём работали, вечером учились.
— Трудно будет…
— Это не страшно.
— Ну, ничего, мы поможем. Будет мало денег, кобылу продадим.
— Нет, кобылу не продавайте. — Она даже вздрогнула. — Никогда…
Они замолчали. Они всегда говорили кратко, только о самом важном.
В аил неожиданно приехал Дулат. Неожиданно, конечно, для кого угодно, только не для него самого… В первые дни он никуда не выходил из председательского дома, часами лежал на диване, курил и всё думал, думал… Почему Торайым его отвергла?
Как к ней подступиться?
Урия, замечая хандру своего родственника, успокаивала его:
— Не убивайся. Может, поищем другую девушку? У меня есть одна на примете. Ещё красивее…
Дулат поднимался с дивана и ходил по комнате.
— «Не убивайся»… А как иначе? Не выходит она у меня отсюда. — Он бил себя ладонью в грудь. — Я должен её видеть! Обязательно…
— Я же тебе писала… Ходила к ней, ходила к матери. Напрасно. Упрямая, никакой власти над ней нет.
Тем более теперь.
— Что же делать?
— Значит, не судьба твоя… Надо смириться.
— Не говори этого! Хочешь мне помочь, сходи еще к ней. — Дулат совсем отчаялся. — Зачем я тогда приехал в аил! Жил бы спокойно…
— Может записку…
— Нет мне нужно с ней встретиться. Сходи, — умолял Дулат. — Сведи нас!
Урия взорвалась:
— Эх, пропади она, ваша любовь! Я избегалась…
Дулат чуть ли не упал на колени:
— Ну, ради меня…
— Сведи вас бог, и уезжайте отсюда, куда хотите. Только побыстрей! Я вам не сваха.
Однако из сострадания к нему пошла. Ей очень не хотелось появляться в доме мельника, и от этого у неё на сердце стало ещё тяжелей. На счастье, ей повстречалась Торайым, вышедшая из магазина с бумажным свертком.
— Как поживаешь, чон кыз? — ласково спросила Урия, обращаясь к ней по-прежнему, называя её большой девочкой, будто она и не стала уже матерью.
— Неплохо, — Торайым держалась так, словно нашла некогда потерянный золотой клинок(Народное выражение — то, что приносит счастье).
— Давно тебя не видела, — сказала Урия и прикусила язык, испугалась: не воспримет ли девушка эти слова за намек на то, что она долгое время сторонилась людей.
— Сама знаешь, работа… Допоздна.
— Зашла бы к нам… Я купила одну вещь. Хочу показать. Понравится, тебе достану.
— Что ты хочешь мне сказать? — вдруг бросила Торайым, догадываясь, что Урия думает совсем о другом.
— Многое… — Она помолчала, думая, как бы поделикатней изложить свою просьбу, но неожиданно для себя прошептала: — Дулат приехал.
Торайым побледнела.
— Чон кыз, он любит тебя! Хочет с тобой повидаться. Не откажи. Весь извёлся.
Девушка стояла молча, опустив глаза.
— Пусть приходит туда… Он знает. В то же время.
И рванулась с места, быстро пошла по улице, не глядя по сторонам. Урие стало жарко, она развязала цветастый платок и облегченно откинула концы на плечи; кажется, дело сделано…
Дулат долго сидел у озера, на травянистом взгорке, вглядывался в окутанный сумерками подлесок, где тогда появилась она белой свечкой с тёмным пламенем, и прислушивался к каждому шороху. Он и жаждал встречи с ней и тревожился, опасался: что она ему принесет — радость или горечь? Её всё не было, и его надежда увидеться с ней висела на волоске, как звезда в небе, готовая сорваться в бездну. Какое звёздное небо огромное!.. Где его предел? Кто это постигнет?.. Время будто остановилось.
Торайым подошла сразу, но сдержанно. На ней не было прежнего платья, и от неё не пахло луговыми цветами и солнцем. О, эти запахи, вскружившие ему тогда голову!
— Что ты хотел? — Её жёсткий голос сразу его отрезвил.
— Торайым…
— Зачем эта встреча?
— Я тебе много писал… Но ты не ответила.
— Из-за этого и позвал?
— Нет, я просто хотел тебя увидеть. Ты не представляешь, что это для меня. Ты для меня…
— Кому нужны твои возвышенные речи?
— Конечно, я хотел сказать другое, я думаю только о тебе. Почему ты тогда убежала? Что с тобой случилось в ту ночь? И после…
— Ты тогда околдовал меня. Вернее, я сама себя околдовала.
— Прости меня, Торайым! За все… И прошу, будь моей женой.
— Женой?.. Нет. Твоей женой я быть не могу. Верблюдица давно ушла за перевал.
— Но ведь у нас ребёнок!
Она резко вскинула лицо:
— Ребёнок не твой!
— Как не мой?
— Что, мало мужчин?
— Неправда! Этого не может быть…
Дулат, задыхаясь, подался к ней. Она отстранилась:
— Не подходи!
— Ладно, я согласен на всё…
— На что?
— На всё!
— На то, что у меня не твой сын? Что я была с другими мужчинами?
— И на это. Я никогда тебя не упрекну. Прошу…
— Нет, уж лучше не надо!
— На всё готов… — твердил Дулат, как человек, обречённый на смерть.
— На всё готов? А если что — и на низость? Какой же ты джигит?
— Но я тебя люблю!
— Может, ты и любишь. Но не так, как могу я любить. Как хочу, как представляю… Вот и вся тайна, почему мы не можем быть вместе.
Она совсем не волновалась.
— Прощай, Дулат. Больше нам не о чем говорить. И больше не ищи меня.
Она повернулась и пошла. И то, как твердо, решительно она повернулась, пригвоздило его к земле, и он ни слова не мог ей сказать, остановить. Обессиленный, он повалился в траву, но это не было спасением. Он лежал и ничего не видел вокруг. Шаги девушки давно затихли.
Всю ночь Дулат не спал. Лишь к рассвету его одолела горячечная дрёма, и так он пролежал до полудня. Голова была тяжёлой. Всё казалось пустым и никчёмным — и три года в солдатской шинели, и пять студенческих, не очень сытых лет, и сотни проштудированных книг, и диплом инженера, и, самое главное, — его любовь и верность Торайым… Всего этого оказалось недостаточно, чтобы завоевать внимание девушки, родившейся в горном аиле. Почему? Как ни объясняла дочь мельника, он не мог понять этого до конца.
Дулат прошел на кухню. Урия возилась у стола, готовила обед.
— Дорогая джене, — подчеркнуто по-родственному обратился он к ней. — Сходи ещё… Последний раз. Хоть в правление. Узнай, где она работает. Потом я сам её найду.
— Поздно хватился. Разве она тебе не сказала?
— Что?
— Она уехала.
— Куда?
— В город.
— Куда? — Дулат как будто ослышался.
— Во Фрунзе.
— Зачем?
— Говорят, учиться. Совсем уехала. Утром мельник отвёз её в район. Оттуда самолётом…
— Когда самолёт?
— Не знаю… И чем она тебя приворожила?
Вялость Дулата как ветром сдуло. Он бросился в комнату, оделся и схватил саквояж.
— Ты куда? — встревожилась Урия.
— Поеду.
— Ох, сведет она тебя с ума!
— Будьте здоровы!
Дулат вышел на центральную дорогу, надеясь поймать попутную машину. Грузовики проносились мимо, он поднимал руку, но никто не останавливался. Он нетерпеливо ходил по обочине дороги, нервничал. Из-за поворота выскочила легковая машина; мало надежды, но Дулат поднял руку. Запыленная «Победа» притормозила.
— Куда тебе, джигит?
— В Талас.
— Садись!
Рядом с водителем сидел полный, очень низкого роста человек — из-за спинки сиденья виднелась только его голова. Дулат, занятый своими мыслями, подавшись вперед, неотрывно смотрел на спидометр. 80… 90… 100… И всё же медленно идет машина!
— Торопишься? — Короткий человек обернулся, окинул Дулата пристальным взглядом — очевидно, он был из тех людей, кому любой попутчик интересен.
— Да. К самолету…
— На Фрунзе?
— Да.
— Работаешь?
— Только что закончил политехнический.
— И куда направили?
— На Иссык-Куль.
— Неплохо.
Мужчина принял прежнюю позу, стал смотреть на маковые плантации, которые белели по обеим сторонам дороги.
Однако он не успокоился.
— Ты здешний?
— Да. Наш аил там, за Таласом.
— Чей сын?
— Бозжигита.
Мужчина снова обернулся:
— О, я знаю Бозжигита. Крепкий аксакал. Ты женат?
— Нет…
— Что так спешишь во Фрунзе?
— По делам.
Машина подкатила к аэропорту…
У входа в небольшое здание аэровокзала и в сквере перед ним было многолюдно. Пассажиры тесно сидели на скамейках, у их ног стояли чемоданы, лежали узлы, курджуны… Вдруг Дулат увидел старого мельника — тот сел на одноконку, хлестнул лошадь камчой и запылил по объездной дороге. Дулат хотел окликнуть его, остановить, но сдержался.
Он оглядел пассажиров. Нет, девушки нигде не было.
Он поспешил к билетной кассе. В тесном зале у кассы толпилась очередь. Дулат начал протискиваться к окошку, на него недовольно заворчали:
— Эй, куда без очереди?
— Мне лишь спросить…
— Что тебе?
— Самолёт на Фрунзе…
— Только что улетел.
Эпилог
Прошли годы…
Старый мельник распрощался с белым светом. Рано утром он правил жернов, чувствуя, что ещё есть сила в руках. Потом попытался поднять круглый окованный камень, и вдруг что-то остро кольнуло в груди… И нашли его возле мельницы, он лежал рядом с жерновом.
— Хороший человек, он и умирает хорошо… — вздыхали аксакалы.
Хоронили мельника всем аилом, Помянуть его съехались даже из отдалённых селений долины. Резали баранов, разводили очаги… Мельник лежал в юрте, поставленной во дворе по этому случаю, и там, в юрте, голосили плакальщицы. В доме, во дворе и перед двором толпились люди — похоронная суета.
— Торайым не приехала?
— Скоро должна. Послали телеграмму.
Вдали на дороге показалась легковая машина, за которой клубилась серая пыль. Люди расступились, пропуская машину к воротам. Торайым вышла из машины — в тёмном платье, уже совсем женщина, с твердым лицом, затененным скорбью. Две молодайки подхватили её под руки и провели в юрту. Она отодвинула циновку, за которой лежал отец; лицо его было прикрыто красной накидкой. Она отвернула накидку — отец словно спал. Опустившись на колени, она поцеловала его в сухой жёлтый лоб и в седую бороду, которая, казалось, ещё хранила мучную пыль и запах мельницы. На его остылое лицо упали слёзы…
После полудня мельника понесли на кладбище. За похоронной процессией, состоявшей из одних мужчин и стариков, двинулись было и женщины, но самый старый аксакал остановил их:
— Куда? Понятно, он большой человек, вы хотите проводить его в последний путь. Но не забывайте закона… Где же видано, чтобы женщина бросала горсть земли в могилу?
Торайым непреклонно сказала:
— А я пойду!
И никто не посмел ей перечить.
Вместе с мужчинами она несла отца, стояла у могилы, глядя, как его засыпали сырой землёй, и все это было для неё нереальным: она никак не могла осознать, что отца, её отца, сильного, никогда не знавшего устали и хвори, одолела смерть. Ей вспомнился один приезд в отчий дом. Был вечер, в доме горел свет. Она тихо вошла во двор, заглянула в окно и увидела: по комнате, по войлочному ширдаку, застилавшему весь пол, кружил на четвереньках отец, а внук сидел на его спине.
— Ну, пострел, погоняй деда! Не получается? Ничего, получится. Держись покрепче! Таким ещё будешь джигитом!..
Это было его последней мечтой.
Сын уже вырос, во всем помогает бабушке. Скоро и в самом деле станет джигитом.
А может, и не одно это было последней мечтой старого мельника. Может, он до последней минуты думал о богатом свадебном тое — пиршестве на весь аил. Одна родная и любимая дочь, а на её свадьбе погулять так и не пришлось…
С кладбища Торайым пошла к мельнице. Мельница, уже совсем обветшавшая, не гудела, была тихая, как ночное кладбище. Жизнь… Земля продолжала вращаться вокруг своей оси, а мельница остановилась, и речная вода текла мимо неё. Пройдет время, она совсем опустеет, развалится, и здесь аильные ребятишки будут играть в прятки. Все порастет бурьяном. Да, жизнь каждого человека, точно мельничный жернов, движется, вращается и останавливается…
— Эх, мельница!.. Осиротела.
Торайым так ушла в свои мысли, что и не обернулась на чей-то посторонний голос, не посмотрела, кого это ещё привело к мельнице.
— Старая совсем стала… Снесут. Там, наверху, гидростанцию будут строить… Все на земле рушится.
Приходит время, и скалы падают в пропасть.