Шеренга призывников снова смешалась с толпой.
— Товарищи призывники! По машинам! — закричал майор.
— Как дышится? — спросил Алёша, сильно хлопая Сметанина по плечу.
— Нормально, — ответил Сергей.
Оттого, что он хотел сказать это небрежно, а получилось натянуто и сквозь зубы, оттого, что Алёша усмехнулся, он ощутил томительное сожаление о своей судьбе и зависть к остающимся.
В кузове машины были положены поперек оструганные доски. Сергей залез одним из первых и забился в угол.
Дурманно пахло бензином. Было холодно.
— Не баловать, — подходя к машине, сказал майор и погрозил пальцем, — и не курить! Ты старший, — кивнул он Андрееву.
Машина развернулась и медленно поехала сквозь толпу. Замелькали кричащие, смеющиеся, плачущие лица. Шофёр дал газ.
Миновали окраину. Запестрели старые и новые дома, вывески, люди, мелькнула между домами рубиновая буква «М».
— Спеть, что ли? — сказал Градов и, откинув голову, завел чисто и высоко:
Его голос, протяжность песни словно увеличивали и сводили воедино чувства, вызываемые томительным ожиданием неизведанной жизни, от которых хотелось отмахнуться вином, беспечностью, лихостью.
— Ты с кем прощался? — спросил Сметанин Ярцева.
— Так… Знакомая…
Через центр машина выбралась к противоположной окраине Москвы и остановилась у кирпичного нескладного дома. Открылись ворота; машина въехала во двор.
— Слезайте, граждане, приехали — конец… — пропел кто-то.
Запрыгали из кузова на землю, отбивая затекшие ноги.
— Что ж без команды? — вылезая из кабины, недовольно сказал майор.
Он ушел и быстро вернулся с высоким подполковником, затянутым в ремни. Казалось, что подполковник всё время улыбается, но это подобие улыбки происходило от асимметрии щёгольских усиков: левый ус был короче правого.
— Становись! — скомандовал майор.
Построились. Подполковник проверил всех по списку ещё раз.
— Среднее образование, шаг вперед, — сказал подполковник.
Ярцев, Сметанин и Андреев вышли из строя.
— Так, — сказал подполковник. — Семь классов и более…
Кроме Градова, все шагнули вперед.
— Что у вас?
— Высшее шестиклассное, незаконченное, — отрапортовал Градов.
— Сойдет, — сказал подполковник. — Моя фамилия Мишин. Если доведется, послужим вместе… Еще вопрос. Надеюсь, знаете: войска воздушнодесантные…
Прыжки у всех есть?
— У всех…
— Прыгали…
— Товарищи призызники, — сказал майор. — Отставить шум… Неудобно…
— Я не прыгал, — сказал Сметачин.
— Не боитесь? — шагнул к нему Мишин. Сергей пожал плечами. — Если я прыгну, за мной прыгнете?
— Наверное…
— Отлично… Сейчас все на второй этаж. Там у нас зал ожидания. Потом санпропускник; в пятнадцать ноль-ноль — посадка в эшелон. — Подполковник повернулся и пошел к кирпичному дому.
3Цепочка голых парней стояла перед дверью, где проходил медосмотр. Тянуло по ногам холодом; на телах высыпали пупырышки гусиной кожи. Каждый держал в руке остроребристый кусок мыла; после осмотра шли в душ.
— Куда повезут?
— Военная тайна… Говорят, в Эстонию…
— На юг была бы лафа…
— Иди ты, на юг… Жара! Охота маяться…
— Следующие двадцать, — сказал из-за дверей скучный голос. Сметании и Ярцев вошли с этой двадцаткой.
В просторной комнате за рядом столов сидели члены медкомиссии. В самом конце Сергей увидел молодую женщину в белой шапочке набекрень. Хотя казалось, не было ничего особенного в том, что в медкомиссии была молодая женщина, но кокетливая шапочка, ярко накрашенные губы, безразличие, с которым женщина смотрела на голых молодых парней, раздражали Сергея, Подходить к этой женщине ему было неприятно, словно кто-то его оскорблял и он был беззащитен,
По огромной, облицованной коричневым кафелем душевой ходило уже человек сто. Не давали воду.
В ожидании её слонялись сонные, перебрасывались словами. Пахло потом. В узкие, замазанные белым окна слабо проникал дневной свет…
Вода хлынула вдруг, звонко забила по кафелю.
Все оживились, зашумели.
Градов кричал:
— Я не дурак хмель выгонять, за него уплачено!..
— На копейку выпил, а куражу на рубль! — Кто-то плеснул в Градова водой.
На перроне за рядами пакгаузов были выстроены четыреста призывников. Валил густой мокрый снег.
— Митинг, посвященный проводам молодых москвичей на службу в Советскую Армию, разрешите считать открытым… — услышал Сметанин.
— Ура-а-а! — подхватили недружно по рядам.
— Снега сколько… Будто февраль, — сказал Ярцев Сметанину.
— Слово — представителю городского комитета комсомола товарищу Васильеву.
Вышел молодой человек в каракулевой шапке пирожком.
— Товарищи молодые москвичи! Сегодня мы провожаем вас в ряды нашей армии…
— Сам послужи! — услышал Сметанин голос Градова.
— …и мы надеемся, что вы не посрамите чести столицы!
— Слово предоставляется воину-ветерану генерал-майору в отставке товарищу Алфимову.
Перед строем встал невысокий человек в долгополой шинели без погон; он снял серую красноверхую папаху.
— Отец! Шапку надень! Простынешь! — закричал Градов,
К шеренгам подбежал молоденький офицер, вглядываясь, кто кричал.
— Друзья! В суровую годину мы, ваши старшие товарищи, отстояли независимость Родины. Будьте достойны тех, кто сложил голову, спасая мир от фашистской чумы…
В отдалении просигналил коротко и басовито маневровый.
Грянул оркестр.
— По вагонам!.. — раздалась многократно повторенная команда.
4По обеим сторонам теплушки были встроены в два этажа широкие нары. В середине, прямо против двери, стояла круглая печка-буржуйка; рядом с ней — куча антрацита.
В теплушке был полумрак; пахло сеном, постеленным на нарах.
— Не могли пассажирского подать… — ворчал Градов.
Он был недоволен размещением; при посадке он, Ярцев, Сметанин и Андреев оказались последними, им достались места на нижних нарах, — сквозь щели между досками сверху сыпался древесный сор, сенная труха.
Сергей лег у самой стены, желая одного: скорее бы тронулся состав.
В открытую дверь вагона заглянул подполковник Мишин.
— Как дела, Иванов? Готовность номер раз…
— Порядок, товарищ подполковник, — ответил старший по вагону сержант Иванов, привставая у печки, в которой он уже начал было разводить огонь.
— Какой же это порядок — сам печкой занимаешься? Дневальных назначь, чтоб все как положено…
На стоянке приду проверю…
Подполковник отошёл.
— Дневалить кто желает? — спросил Иванов.—
Али назначать?..
— Али, али… — передразнил Градов. — Мы присягу не принимали, сам дневаль.
На нарах засмеялись.
— Грамотные, — сказал Иванов и сел возле печки.
Иванова призвали в армию на два года позже срока; прежде он был объездчиком в лесничестве Калининской области. Его участок считался самым глухим. Из своего дома, с окраины маленького поселка, он добирался туда обычно на лошади верхом, а зимой — в санях. За пять лет работы нашел он на каждую пору года свою дорогу на участок. Зимой — самую короткую — по большаку, а потом налево, через озерца и болота; зиму он не любил: надо было одеваться в полушубок и валенки, брать тулуп, ружье (шалили волчишки); зимой и недозволенные рубки случались чаще, а это значило — ругань и тягомотные разговоры с людьми, которых он знал и которые браконьерили больше от недостатка, чем от баловства. И в распутицу, осенью или весной, старался он ездить короткой дорогой — тем же большаком и дальше насыпью узкоколейки, которую неизвестно когда и зачем пытались тянуть сюда, Другое дело — лето! С середины мая просыпался он с петухами, веселый и легкий; седлал хитрую пегую кобылу, тяготившуюся упряжью и железом в зубах; совал в полевую сумку заготовленные матерью с вечера бутылку молока, тройку яиц, несколько вареных картофелин, полбуханки серого хлеба; подводил лошадь к зазалинке, становился на бревно и прыгал в седло. Поселок он объезжал задами и сразу попадал в сосновый бор; отсюда начиналось радостное спокойствие его сердца; чтобы его не нарушить, он ездил такими тропами и просеками, где меньше всего можно было встретить людей. Лошадь мягко ступала по сырой дороге, иногда приостанавливаясь и вздыхая. Он трогал её тугие бока яловыми премиальными сапогами, и она трусила дальше, вслед захлебывающемуся стрекоту сороки.
Особенно любил он то место долгого пути, где межевой глубокой ямой екатерининских времен кончался участок соседа и за робко голубеющими льнами темным ельничком начинался его лес.
Был Иванов невысок ростом, мелковат лицом, сухие русые волосы рассыпались надвое; и, глядя на него, не угадывалось, что для такого человека было обыденным делом возвращаться домой в зимних сумерках под волчье завывание.
Себя он считал мужчиной солидным, в возрасте, потому что зарабатывал для семьи с тринадцати лет.
Пока двое суток формировался эшелон и ждали команду новобранцев, он выпросил увольнительную и пошел смотреть Москву. За двадцать два года жизни Володя Иванов впервые попал в большой город. От множества людей, от непрестанного движения, когда ему казалось, что движутся не только люди и машины, но и дома и асфальт улиц, от шума у него разболелась голова. Он вернулся назад к вечеру и долго не мог заснуть в теплушке, прислушиваясь к постоянному ровному городскому гулу.
Он устал незнакомой усталостью, но находил в ней удовлетворение — Москва была действительно столицей из столиц.
Новобранцы, которых везли в полк, вызывали в нём любопытство.
«Что ж это за люди, которые живут среди этой толкотни и шума?» — думал он, посматривая в темноту нар, где лежали его подопечные.
Лязгнули буфера. Состав хрустнул.
— Прощай, столица!
— Куда экспресс следует, сержант?
— Прибудем, узнаете.
Поезд загрохотал на стыках окружного моста перед Ленинскими горами. В приоткрытой двери вагона замелькали черные липы заснеженного Нескучного сада.
…Сергей отвернулся к стене. «В феврале мы с Ленкой шли по этому мосту на каток… в Лужники.
И два локомотива тянули состав… Может быть, там тоже сидели солдаты… Мне было наплевать, кто там и что… Я смотрел, как она зажала ладонями уши, смеется, что-то кричит мне… Ничего не было слышно — сплошной грохот… Что она тогда кричала? Нескучный проехали… Здесь я бегал совсем маленьким… Белый бизон стоял среди кустарника… Мы кидали в него снежки… Это уже не повторится… ни бизон, ни Ленка…»
…Жгучее желание вернуться одолевало Ярцева. Он представлял себя выпрыгивающим из вагона, идущим по рельсам назад; видел Свету, она пришла домой… «Плачет? Наверное, плачет… Что плакать?
Ну, уехал… Пойдет завтра на работу, встретит Мишку Шутова, тот позовет в кино; что ж не пойти, если картина интересная…» Ярцев вспомнил, как Света, когда он ещё в начале их знакомства приглашал её в кино, наклоняла светло-русую, с тяжелым узлом косы голову, словно украдкой взглядывала на него и говорила: «Хорошо…»
Ярцеву стало невмоготу молча лежать на нижних нарах, слушая, как кто-то ворочается наверху, как негромко поют в другом конце теплушки. Он тронул Сметанина за плечо:
— Спишь?..
Сергей сел на нарах.
— Ночь не спал, а спать не хочется…
— Слушай, почему ты подготовки не проходил, не прыгал?
— Некогда было… Учился в университете… весеннюю сессию завалил — выгнали… Подался с геологами в поле на сезон… Вернулся в Москву — повестка…
— И вот пришла ко мне повестка, — запел Градов, — на бумаге… Явиться в райвоенкомат…
— Ну и дурак, — с солидным добродушием сказал Андреев и добавил назидательно: — Сейчас образование — кусок хлеба, да ещё с маслом…
— Сам ты с маслом, — презрительно протянул Градов. — У нас в квартире сосед… Вернусь, он, может, уже кандидатом наук будет… Так он сейчас меньше меня выколачивает… Понял? А я работяга… Понял?.. — Он подмигнул Андрееву и снова запел своим приятным голосом: — Ко мне подходит санитарка, звать Тамарка…
Недавно, каких-нибудь четыре года назад, Николай Градов приехал в Москву. До этого он жил под Вологдой в деревне. В столицу его вызвал старший брат, который после службы в армии работал в Москве на стройке. Он был хорошим каменщиком — это от отца-печника — и ловким человеком: быстро стал бригадиром, быстро, как он выражался, «охомутал» молодую вдову с приличной комнатой в коммунальной квартире и быстро смекнул, что если прописать в Москве родственников, то можно будет встать на очередь в райжилотделе и получить новую отдельную квартиру. Первой приехала мать, она стала хлопотать по дому; потом он устроил на стройку сестру и прописал её у себя… Настала очередь Коли.
Старший брат сам приехал за ним в деревню, до драки разругался с отцом, но все-таки мальчишку увез. В Москве Коля Градов начал было учиться в ремесленном, да соскучился и ушел на стройку в бригаду брата. Рубли шли ему богатые, жена брата за квартиру вычитала с него по-божески да ещё следила, чтобы каждый месяц он откладывал деньги на сберегательную книжку. Справили Коле два костюма: один шили в обычном ателье, другой — в ателье высшего разряда. Все было бы хорошо, но, словно заяц беляк, не успевший к лету сменить масть, чувствовал себя в городе Николай Градов неуверенно. Так часто бывает с людьми, особенно с молодыми, которые внезапно попадают из одной среды в другую. Если в деревне отец учил его, что зарабатывать надо честно и дело делать хорошо, потому что ты мастер и только за это тебе будет уважение от народа, то жена брата, работавшая кассиршей в овощном магазине, говорила, что покупатель — дурак и недодать ему копейку сам бог велел и уважают человека только за ловкость.
Брат ей поддакивал.
— Вот и Москва кончилась, — прошептал рядом со Сметаниным Валя Ярцев.
— Ничего, — шепотом ответил Сергей. — Мы ещё вернёмся…
— Мне так не хочется уезжать… А вдруг война?
— А вдруг состав с рельсов сойдет…
— Смеешься…
— Да нет… Мне самому не очень-то весело… надо заставлять себя верить, что все будет хорошо…
— У меня не получается, — вздохнул Ярцев.
Услышав его вздох, Сметании сказал, стараясь быть убедительным:
— Может случиться, что ты в отпуск съездишь, а то и пару раз…
— Ты никого не оставил в Москве? — спросил Ярцев.
— Вроде бы нет…
— Тебе легче… Ну, поспать, что ли… Ехать ещё долго…
— Спать, — сказал Сметании.
Проснулся Сметанин от тишины. Вдоль состава шел ремонтный рабочий, постукивая крышками буксов. В вагоне было жарко. Раскаленный цилиндр печки светился; по всей его поверхности вспыхивали светляками и гасли пылинки. Сержант Иванов в шинели с поднятым воротником сидел у печки на перевёрнутом ведре. Глаза его были закрыты; лицо казалось грустным.
Поздним вечером состав остановился. Снаружи отодвинули дверь. Веселый голос прокричал:
— Здорово, земляки!
В теплушку метнулся луч фонаря.
— Здорово, — сонно ответили с нар. — Фортепьяно закрой! Дует…
— Подъем, гвардейцы! — закричал тот же голос.
— Прибыли!
Сметанин выпрыгнул из вагона, огляделся.
Из вагонов полетели на землю рюкзаки, чемоданы, вслед им выпрыгивали призывники. Раздались слова команд. В голове состава оркестр заиграл марш.
Сметанин подошел к военному, который открыл дверь, глянул на его погоны:
— Товарищ майор, нас куда привезли?
— Энск… Медленно высадка идет…
— Это ж от Москвы километров четыреста…
Майор посмотрел на Сметанина.
— Вы старайтесь о Москве поменьше думать… Легче будет…
Из ворот товарной станции вышла темная колонна, по шесть человек в ряду; с глухим шумом колонна втянулась в первую городскую улицу. Улица была узка. Крайним фланговым приходилось идти почти впритирку к глухим заборам. Остервенелый лай собак несся вслед колонне. Шагая между Андреевым и Ярцевым, Сметанин пытался представить, как пойдет его жизнь дальше. Он почему-то видел себя морским офицером, с кортиком, в фуражке с крабом.
После недолгого стояния на полковом плацу под холодным звездным небом призывников повели в баню.
В теплом банном тумане перекликались, как в лесу, пели, плескались холодной водой, швыряли друг в друга мочалки, барабанили по днищам пустых шаек.
— Хорошо бы нам с тобой вместе служить, — сказал Ярцев.
— Как тут подгадаешь? — спросил Сметанин.
— Хорошо бы, конечно…
В спину ему попала мочалка.
— Больно, — сказал Сметанин, с разворота швыряя в теплый туман свою.
II
1
Две влажные сливы смотрели на Сметанина. Сливы были веселые.
— Ты кто? — спросил Сергей шепотом.
— Расул…
— Гамзатов, что ли?
— С ума, сошел… Гамзатов… Гамзатова не знаешь?! Магомедов я…
— А чего подъём задерживают?
— Не «чего», а «что» надо говорить; москвич называется…
— А ты откуда?
— Из Амишты…
— Что это за Амечта?
— Амишта! Селение в Дагестане… Мы уже здесь неделю. Все говорят, что москвичей привезут, вот привезут… Привезли вчера… Шумный вы народ, надо сказать. У меня ученики так не кричат…
— Ты учителем был?
— Был… Разве учитель — плохо?
— Они у меня ещё со школы в печенках сидят.
— Интересно знать, где у них ты… Сергей хмыкнул.