Словом, жизнь понеслась вскачь. После страусов, которых то корми, то пои, то на улицу убежали – лови их, дыросята радовали совершенной неприхотливостью. Вскоре папа с гордостью сообщил, что троих купили аж из Москвы.
Русичка смущенно намекнула, что на день учителя хотела бы дыросенка. А у Витьки в журнале стали изредка появляться четверки. Может, правда, не из-за дырьков, а потому что Ленка заставляла Муху-брык зубрить книжку "1000 школьных сочинений".
Физичка Марьванна как-то давай про дырьков распинаться, что дескать противоречат они законам физики. Потому как по закону если что-то где-то убавилось, в другом месте непременно прибавиться должно, а раз оно просто ф-фук! и пропало – то это не физика, а шарлатанство.
– Ну, Марьванна, – Витька говорит, – Это ж, небось, эта… ну как ее… нанотехнология, во!
И расплылся довольный, что мудреное слово вспомнил. А физичка ему бац – пару в журнал! И подпись: "за издевательство над законами физики".
Пришлось Витьке двадцать лишних задач на каникулах решать.
Биологиня учила Витьку, как дневник наблюдений за дыросятами вести. И проверяла каждую неделю. Обещала на каникулах свозить на настоящую биологическую конференцию. Про Нобелевку Витька ей не рассказывал, отберет еще, как классная у Ленки грамоту за русский язык отняла: пусть, мол, в классе повисит для истории.
А Витька для истории не хочет, а хочет для себя. Ну и для родителей немножко.
В областной газете две статьи напечатали. "Феномен популярности дырозверушек" и "Дыроводство: миф и правда". Первая была скучная, а вторая – сплошные враки, но все же Витька выловил ценную мысль.
"Дыроводство, – писал корреспондент, – может навсегда решить глобальную проблему мусора".
О как! Глобальную проблему, значит. А ведь и верно: мусор копится и копится, вон у нехаевской свалки три раза забор переносили. Скоро всю планету завалит, если не придумаем, куда деть. А вот куда – в дырька, в него сколько ни пихай, все пропадает. И плевать на законы физики, когда реальная польза есть!
Слава приближалась с каждым днем.
В начале октября Витька заметил, что у всех дырьков налился зеленым следующий "прыщ" – чуть справа от холки. Отец всполошился, снова начал экспериментировать, рассаживать дырьков по разным сараям и кормить разными предметами, но ничего не понял. Дыросята чувствовали себя прекрасно, засасывать не отказывались, а что у всех зеленый огонек переполз, так это, может, особенность физиологии. Может, растут они так.
Игнат Фомич осторожно выяснил через знакомых: выходило, что даже в Москве у дырьков второй зеленый прыщ загорелся. Чудеса.
Приезжало телевидение то ли из Нехаево (хотя, если подумать, откуда в Нехаево телевидение?), то ли из Неклюдова. Витьке славы не досталось, он в это время в школе был. Отец сказал, что обещали кассету с передачей прислать, да так и не прислали.
А потом Витька сунул в дыросёнка Муньку.
* * *
Это все Ленка придумала. Все она виновата. Как дядя Гога, пекарь, говорит: "От женшын – все зло, Витка!"
Жарко было, сонно. Сначала опять будущую премию обсуждали. Витька великодушно обещал Ленку с собой на сцену взять, когда награждать будут. Пусть постоит, чтоб все на нее в новом платье посмотрели.
Потом Витька мух сшибал и в дырька запихивал. А Ленка литературу за двоих писала, даже язык высунула, так старалась. А потом задумчиво так говорит:
– А если кого-нибудь живого туда сунуть – пропадет или нет?
– Как это?
– Н-ну… – Ленка оторвалась от тетрадки и глаза к потолку подняла. – Кошку, например. Или цыпленка. Муньку вон можно попробовать.
Мунька – ничейная была собака. Ее всей улицей кормили. Она махонькая, рыжеватая, одно ухо торчком, другое на глаз свешивается. Лапы кривые, хвост рогулькой и каждому виляет.
А сама – чуть больше варежки.
Чего Витьку дернуло?
– Щас, – говорит, – проверим.
Муньку домой зазвал, над дырьком поднял и руки разжал.
И заледенел.
Была Мунька, и нет Муньки. Чего ждал – сам, дурак, не знает. И Ленка за столом застыла, рот обеими ладошками зажала, только сипит, как проколотая шина.
– Витька… Витька…
А потом как разревется – взахлеб, с подвизгом, так, что слов не разобрать.
– Дурак! Сволочь! Муньку! Дурак! – и раз его по щеке, раз! И тетрадкой по литературе швырнула.
– Сама же говорила, – пролепетал вслед Витька, но она уже неслась по пыльной дороге, всхлипывая и распугивая соседских кур.
Ночью Витьке не спалось. Он крутился в кровати, то заматываясь в простыню, то остервенело распутываясь. Влажная подушка сбилась комом, в окно сонно бумкалась одинокая муха.
В самом деле дурак и сволочь. Экспериментатор фигов. Вспоминалась мунькина глупая мордашка, трогательно висящее ухо, мелко виляющий хвост. Вспоминалось, какое это ухо бархатистое на ощупь, и как она лапу подавала – когда просят и когда не просят.
Лучше бы он туда страусенка запихал, когда папа еще не всех увез.
Подумал и застыдился. А еще хотел мир спасать! А сам – то собачку, то страусенка… лучше б ты туда себя запихал, бестолочь.
Витька поднялся, долго пил воду, погромыхивая кружкой об ведро, потом накинул ветровку и потопал к дыросятам.
Пушистики дрыхли, посвистывая розовыми носами. Круги сливались с темнотой, отчего казалось, что в спинах у них самые настоящие дырки. Сквозные.
Витька присел на корточки, посопел, решаясь, потом зажмурился и резко сунул внутрь руку.
Рука разом прошла до локтя. Дальше Витька сам остановился.
Из пуза дырька, как и следовало ожидать, ничего не торчало: витькины пальцы шевелились в неведомом. Руку как будто покалывало чуток, а может, это просто казалось с легкого перепугу. Потом засасывать начало, осторожно так – не то, чтобы за пальцы дергало или там щупальце какое-нибудь вокруг кисти обвилось, тут бы Витька заорал, наверное. А просто вроде пылесоса на маленькой мощности.
Он осторожно продвинул руку дальше – до плеча. Никаких препятствий, только по-прежнему тихонько засасывает, будто на пробу.
Витька минут пять сидел, потом у него ноги затекли, ну он руку и вытащил. И ничего: в темноте никаких изменений. Может, мало держал? Или надо было целиком залезать? Так он целиком не поместится, как ни складывайся. Это Мунька вон пролезла…
Хотелось взвыть. Витька вцепился в кудряшки на затылке и шепотом пообещал себе никогда… ни разу больше, ни за что, никого… лучше уж сам.
Заснул он только под утро.
* * *
Рассветное солнце озарило колонны дырьков. Ужасающе неторопливо двигались они по улицам спящей Гуляевки, пыль взлетала из-под лапок пухлыми облачками. Пуговицы глаз блестели решимостью.
На главной площади Гуляевки колонны остановились. В тишине раздался негромкий треск, и над спинными дырками закурился зеленоватый дымок.
А потом дырьки разом взорвались. Разлетелись ошметки розового и белого, шрапнелью простучали по забору осколки костей. Из кровавой каши, поблескивая, выбирались бесчисленные тараканы. Черные, закованные в хитин, капающие ядом с зазубренных жвал. Поднявшись на задние ноги, они становились ростом с шестилетнего ребенка.
Бесшумные тени заскользили по улицам. Тараканы-предводители знаками показывали направление, тараканы-рядовые шмыгали в открытые окна, в неплотно прикрытые двери. То и дело раздавался изумленный вскрик, болезненный стон – и все стихало.
К полудню Гуляевка вымерла, а колонны тараканов отправились по дороге на Нехаево. И только надрывно стонало в доме на окраине:
– Витя-а!
Витька вскочил, стукнулся об стул, запутался в простыне и снова грохнулся на пол. Вот черт, приснится же такое! Тараканы разумные прямоходящие. Ну, блин!
Он с опаской выглянул за окно. Розовое со сна солнце поднималось над лесом, оголтело вопили петухи, у соседей старательно брехала собака – показывала, что несет службу.
– Витя-а, – заглянула в комнату мама. – Собирайся скорей. Про уроки забыл?
* * *
Приезжали ученые из Москвы: жаловались на невнимание к фундаментальным исследованиям и безденежье, а следом попросили дырьков – для науки. Отец обещал подумать.
– Для науки! – возмущалась Ленка, с которой Витька три дня как помирился. – Будут бедных дыросят препарировать, как собачек Павлова!
Витьке тоже дырьков жалко было. Он неделю к отцу приставал, чтобы тот нипочем с учеными не делился.
Мамина приятельница принесла журнал про телевидение – весь такой глянцевый на гламурной бумаге… или гламурный на глянцевой, Витька не очень разбирался. В журнальчике поместили большую статью про дырьков: рассказывалось, какие они милые, как за ними легко ухаживать и как нынче модно брать их с собой на тусовки и фуршеты.
Слово "фуршет" Мухе-брык понравилось, была в нем какая-то приятная глазу вычурность. Он решил, что когда прославится, обязательно будет ходить на фуршеты. С дырьком.
– Балда ты! – сказала Ленка. – Фуршет – это просто когда едят, а сесть некуда.
Гуляевка готовилась ко дню поселка. А чего: у Неклюдова день города есть? Есть. А Гуляевка чем хуже – в Неклюдове-то дырьков не разводят! И страусов в Неклюдове никогда не было.
Под этот праздник в магазине появились елочные гирлянды; по улице Ленина развесили все флаги, какие нашли, вплоть до спортивных и с рекламой жигулей. Улицы чуть не языками вылизали, как перед президентом, школу заново покрасили и дорожку к магазину заасфальтировали поверх старых колдобин. А на главной площади Гуляевки поставили высоченный памятник районному мэру. Мэр задумчиво смотрел вдаль, на химкомбинат, директором которого была мэрова жена.
Пекарь дядя Гога шутливо ужасался, что если "этот статуй" рухнет, то как раз раздавит дядигогину пекарню.
Накануне за ужином мама хваталась за сердце. Оказывается, новости по телевизору смотрела: какая-то мамашка в дырька ребенка уронила. Младенца. Ну и с концами, конечно.
Витька вспомнил про Муньку и сразу есть расхотел.
– Игна-ат, – мама сделала жалостное лицо. – Это что ж будет-то, а? А если эта на нас в суд подаст?
Отец принялся полировать ладонью лысину.
– У меня, вроде, все в инструкции прописано. Фирма, мол, не несет ответственности за неподобающее использование… ну, все как положено.
– Как положено?! – нервно вскрикнула мама. – Как положено, говоришь? Когда на тебя в суд подадут, поздно будет разбираться, что положено! Звони немедленно адвокату.
Отец долго говорил по телефону, потом они с мамой опять ругались, вернее, мама возмущалась и расстраивалась, а отец ее успокаивал. А чем кончилось, Витька не понял, он спать пошел.
Ленка прилетела в несусветную рань, стукнулась в окно.
– Витька, представляешь, что творится! – взахлеб начала она. – У мамы есть подружка, у которой муж работает вместе с дядечкой, у которого жена на химкомбинате, ну, который за речкой. Ну, в общем, они там на химкомбинате в дырьков начали отходы сбрасывать!
Витька спросонья и ляпни:
– Ну, мы ж в них тоже, это самое, мусор..
– Так они прямо из трубы! Представляешь? В наших дырьков – и эту ихнюю гадость! Прямо бочками, бочками!
Витька набычился и кулаки сжал.
– Я отцу скажу, он это… ну того…
– Чего он того? – со слезами закричала Ленка. – Ничего он не того! Дырьки ихние, они и делают, чего хотят.
Муха-брык только руками развел.
– Ну вот я когда… ну мы когда… по телевизору это… и скажу.
– Уж ты скажешь!
Витька выбрался в окно, привычно заглянул в сарай к дырькам… и остолбенел. На их белых шеях горело уже по четыре, нет, по пять прыщей-лампочек. Последняя светила уже не гуашево-зеленым, а отчетливо желтым.
А что будет, когда загорятся все?
Сразу вспомнился жутенький сон. Витька нервно сглотнул.
– Я думаю, они закуклятся и из них выведутся единорожки какие-нибудь, – сказала Ленка. – Ну, как бабочка из гусеницы.
Бабочка, гусеница… Конечно, ей-то, небось, прямоходящие тараканы не снилось!
Следующая "лампочка" загорелась через полчаса.
К одиннадцати на площади уже толпились гуляевцы. Ожидался духовой оркестр из Неклюдова и поп-группа аж из Балашихи. Обещал быть сам мэр, говорить речь под собственной статуей, еще глава по культуре, заведующая областным бюджетом, кто-то из спорткомитета и десяток мелких чиновников.
Дети из танцевального кружка мерзли в ожидании своего выхода. Девочки в официальных костюмчиках ("Черный низ, белый верх, а кто придет без парадной формы – получит двойку в четверти!") делили цветы: букет для мэра, букет для культурного главы, два для заведующей бюджетом – а то в следующем году школьную крышу чинить надо. Мелким чиновникам остались грустные флоксы и мелкие астры.
Журналистка с местного телеканала, красуясь, наговаривала какую-то чепуху в мертвый микрофон – репетировала.
Многие гуляевцы держали на руках дырьков. На их шеях горело уже больше половины прыщиков, и цвет доходил до тревожно-оранжевого. А гуляевцы будто ничего не замечали.
Витьке было не по себе.
Наконец, подъехал милицейский автомобиль, чиновничий автобус и несколько мерседесов с властью. Толпа загудела и подалась к сцене.
Вместо обещанного духового оркестра на сцену влезли третьеклассники с горнами, оставшимися от пионеров. Только вымпелы с устаревшей символикой заменили на гербы области.
Взобрался на трибуну мэр – гораздо менее стройный и величавый, чем возвышающаяся над ним статуя. Оператор вскинул камеру на плечо, журналистка торопливо поправила прическу.
– Дорогие гуляевцы! Сограждане! Сегодня мы встречаем знаменательный…
Витька, не отрываясь, смотрел на дырьков. На их белоснежных шеях оставалось лишь по одному незагоревшемуся огоньку. Предпоследний прыщ полыхал багровым.
Муху-брык трясло.
– К достижениям области на сегодняшний день можно отнести…
Он прозевал момент, когда на всех дырьках разом зажегся последний бугорок. То ли моргнул, то ли отвернулся к сцене, где как раз задудели в хрипатые горны старательные третьеклассники. Но мгновение, когда все дыросята крупно задрожали, а над спинными дырками закурился легкий зеленоватый дымок, Витька запомнил на всю жизнь.
Девчонки в пестрых сарафанах переминались на ступеньках к сцене, два горниста втихомолку подрались, милиционер оперся о крыло жигуля и закуривал, мэр благосклонно принимал цветы, а дымок над спинами дырьков густел и наливался цветом.
У Витьки кудряшки поднялись дыбом, спину облило холодом. Тараканы! Специально всех на площади собрали!
– Берегись! – заорал он не своим голосом, – Тараканы! Это… дырьки! Ну это самое же!
Витька, как никогда, злился на свое косноязычие. Гуляевцы с недоумением оглядывались, милиционер сдвинул брови и вытянул шею, угадывая в толпе источник возмущения. Муха-брык поймал встревоженный ленкин взгляд, набрал воздуха и отчаянно завопил:
– Щас всех сожрут!
Недоумение на лицах едва успело смениться возмущением, когда дырьки взорвались.
Из серых кругов на мохнатых спинах невиданным салютом выстрелили и разлетелись в стороны серо-оранжево-зеленые комки. Ошметки увесисто шлепались на головы, на плечи, плюхались на землю, расползались и подпрыгивали.
Витька остолбенел, когда прямо перед ним из серого с оранжевой полосой носка выбралась толстая зеленая лягушка.
Гуляевцы запаниковали.
Перепуганная толпа заметалась, сшибая наземь неуклюжих, наминая бока слабосильным, размазывая в кисель квакушечье войско и поскальзываясь на его останках. Дырьков швыряли наземь, но и шлепнувшись, они продолжали фонтанировать лягушками в носках.
Оглохший, обалделый, Витька застыл посреди кавардака. Его задевали плечами, пихали локтями, ему в лицо швырнули дырька, а лягушка шмякнулась прямо на голову.
Телохранители загоняли мэра в мерседес, зонтиками прикрывая его от лягушепада. Оттертая в сторону заведующая бюджетом визжала, топча распластанного в пыли дырька. Девчонки из танцевального кружка сбились в кучку на сцене, глядя на представление скорее любопытно, нежели испуганно.
Дядя Гога, свирепо вращая глазами, принимал лягушек на корпус.
Протопала, вздрагивая от шлепков лягушками, ленкина мама, волочившая за собой Ленку. Ленка обернулась к Мухе-брык и что-то прокричала, но за общими воплями было не слыхать. А потом мама дернула ее за руку, Ленка споткнулась и торопливо замельтешила следом.
Милиционер, не зная, как обуздать панику, с отчаяния включил сирену. Пронзительный вой взвился над лягушечьими фонтанами, ударил в низкие облака и упал до басовитого гула.
Ошалевшие третьеклассники продолжали дуть в горны.
И посреди всей этой гуляевской Помпеи, среди всеобщей паники и безумия Витьку разыскал Игнат Фомич. Глаза его горели чистым восторгом, в руках трепыхалась и поквакивала свернутая в гигантский кулек куртка.
– Витька! – взревел он, перекрывая вопли и сирену. – Гони за корзинами, собирай лягух – французский ресторан открывать будем!
* * *
Грамдлан третьего ранга Йо Хо хлопнул в верхние ладоши, призывая подчиненных к порядку. Совещание длилось уже третий оборот Лурйона, и присутствующие порядком устали.
– Итак, грамдланы и йоланы, что у нас осталось? Ту Йаф?
– Планета О-95, – советник машинально почесал глаз об колено. – Просят снизить цену, грагра Йо. Считаю это допустимым: они заказывают помногу и часто, и всегда оплачивают партию в срок.
Йо Хо сложил нижнюю пару рук на животе, а верхнюю – на затылке.
– Хорошо, гра Йаф, полагаюсь на ваше мнение. А что у нас с той упрямой планетой на краю галактики?
Советник развел всеми четырьмя руками.
– П-21. Они наконец-то заплатили, но смею заметить, грагра Йо, что дальнейшее сотрудничество с ними я считаю нецелесообразным. Судите сами, заказ был получен четырнадцать оборотов Кайара назад. Первый дубль автомата произвелся через пять оборотов Лурйона, все точно по инструкции. Сырье стало поступать буквально сразу. Однако, им понадобилось целых тринадцать оборотов Кайара, чтобы оплатить заказ!