- Как ты думаешь, она выдержит этот удар? - спросил я.
- За последний месяц она вполне поправилась.
- Это не то.
- Я говорил с тобой, как врач. Теперь слушай. Ты берешь нож и втыкаешь его в живот человеку, а потом спрашиваешь меня, выдержит ли он этот удар.
- У меня нет другого выхода.
- Не знаю. Доедай. - Он с ужасным хрустом поедал свою редиску. - Бывает ли вообще другой выход? (Хрум!)
Если бы он был, мы бы знали. Сколько мужчин и женщин бросали друг друга, пытаясь начать спектакль заново. - А что делают другие люди?
Он не ответно и спросил:
- Как ты будешь там жить?
Это меня не беспокоило. Тут моя совесть была чиста.
- Я разберу себя на части, - сказал я, - прочищу как следует весь механизм, смажу маслом и соберу опять.
Я долго говорил о загрязнении окружающей среды, о больном обществе, о необходимости спасения душ. Я говорил о Евангелии, о Коране, о романе, который мне так хотелось написать, и о цели жизни. Под конец я хотел поговорить о Терезе, но он перебил меня.
- Короче, полинезийский мираж.
- Что?
- Ваш остров, наверное, похож на атолл? И на закате приходят туземцы и бренчат на своих мандолинах, а небо зеленеет?
Меня не столько задевал сарказм Декампа, сколько его ужасный аппетит. Каждый кусок говядины увеличивал силу, которая разрушала мою новую игрушку.
- У тебя нет выбора, - заключил он, - ты вернешься. Но сначала ты должен туда поехать.
- Ну-ну, продолжай, - сказал я. Нечто подобное мне и хотелось услышать.
- Именно так я говорил себе, когда хотел все бросить и уехать в Индию. Но не сделал этого и до сих пор жалею.
- Продолжай...
- Некогда... - отмахнулся он, изучая меню. - Возьму-ка я этот пудинг под названием "летающий остров". И кофе.
Предстояло Сделать очень многое. Удивительно, как трудно выбирать якоря. Незначительные детали перемешиваются с действительно серьезными вещами, и неизвестно, как все это распутать.
Например, стоишь перед своим гардеробом и спрашиваешь себя: "Какой взять костюм"? Можно провести три дня, созерцая горы рубашек, свитеров и носков, и не прийти ни к какому решению. Или посещаешь адвоката, который, как говорят друзья, чудесный специалист по разводам. А когда выходишь из его конторы, хочется просто утопиться.
Есть те, кого можно обмануть (...надо немного отдохнуть... побыть два-три месяца одному... ну конечно, Ким согласна, мама...), и те, кому надо сказать правду. Как говорит Гурджиев, есть материальный вопрос ("Я оставил в банке достаточно денег. На следующий квартал хватит. Потом?.. Ну, мы посмотрим. Да, дорогая, страховка оплачена") и есть боль.
С Ким мы говорили и спорили каждую ночь. Иногда со слезами, иногда с гордым безразличием. Часто мы говорили друг другу больше, чем следовало. Потом опять любовь и слезы. Сожаления, и эта ужасная ностальгия. Колебания и наконец упреки. Что сказала она однажды вечером, три года назад, или что сделал я в то утро, или что мы забыли сделать или сказать. И опять язвительные слова - или смех, презрение, безразличие, нежность, сожаление, отчаяние. Этот механизм не знал сбоев. Пускаешь стрелу, и мишень летит ей навстречу.
- Почему бы тебе не съездить на два-три месяца?
На испытание.
- Ну...
- Испытательный срок ты имеешь в виду?
- Зачем все разрушать? Послушай, Серж, я сегодня думала. Так иногда говорят: оставлю все и уйду. Но ты не можешь оставить самого себя.
- О, избавь меня...
- Я хочу сказать, тут просто книжная романтика...
- Ким, пожалуйста! Это так мучительно для меня.
- Бедняжка, Извини, пожалуйста, что я причиняю тебе боль...
- Избавь меня от твоего сарказма, ради Бога.
- Я просто думала, что ты меня еще немного любишь и... что ты...
Рыдания не давали ей закончить, и около трех часов ночи она принимала снотворное. Я не принимал, потому что не хотел спать. Мне казалось, что это означало бы уходить от нее дважды. Я долго наблюдал, как она лежит, завернутая в тонкую пелену сна. "Она спит не так, как другие, - думал я. Может, только она и умеет спать правильно". И я вспомнил...
В то лето бессонница, которая всегда преследовала меня, достигла тревожных размеров. Декамп испробовал все препараты, оканчивавшиеся на "ал" и "иум". Ничто не помогало. Потом однажды вечером в Антибе во время отпуска рядом со мной в постели появилась Ким. Я ощущал волны, которые исходили из ее тела и проникали в мое, принося блаженное ощущение покоя и расслабленности. По утрам я вставал юный, как Адам при сотворении мира. Иногда в середине ночи я открывал один глаз, и где-то в моем мозгу маленькая клеточка шептала: "Прижмись к ней". Спокойно, клетка, не говори ничего, а то я проснусь. И сон снова наплывал на меня.
Рассвет пробивался сквозь шторы. Должно быть, я задремал под утро, потому что меня вернул из небытия звонок консьержки. Прежде чем встать и собрать почту, я долго лежал в кровати, смутно сознавая, что хотя у меня под одеялом есть ноги, руки и все остальное, я совершенно утратил способность управлять ими, не говоря о мыслях, которые ползали по полу, как тараканы.
Но внезапно одна из них укусила меня и пробудила к деятельности. Сегодня утром должно прийти письмо от Терезы. Они приходили не каждый день и были очень странными. Например:
"Мне всегда хотелось построить забор вокруг дома и парка. Лучше всего стену, но это слишком дорого. Недавно я видела в "Лями де Жарден" объявление: продается готовый забор - его нужно только поставить. Я все измерила своими шагами. Получилось семьсот тридцать пять ярдов. Не мог бы ты посмотреть, как он выглядит, и привезти сюда на поезде? Он не займет много места - там только столбы и какая-то очень прочная решетка, которая легко сворачивается".
Последняя фраза была написана настоящими каракулями, потом письмо опять стало очень аккуратным, как будто ее почерк обрел второе дыхание. "Знаешь, что я говорю себе: - Этот забор будет нашим обручальным кольцом, он окружит дом, парк и наше счастье".
Вечером того дня, когда я ходил смотреть забор, меня ожидал сюрприз.
- Я не буду сегодня к обеду, - объявила Ким.
- Почему?
- Что значит "Почему"? Меня не будет дома, только и всего.
- С кем ты будешь?
- Какое это имеет значение? С одним человеком из нашего офиса.
- С Ланжером?
- Да, с Ланжером. Как ты догадался, дорогой?
Боже, как она была хороша, когда совершала свой пчелиный танец перед зеркалом: шаг вперед, шаг назад, шаг в сторону, осматривая себя и добавляя последние штрихи к этой восхитительной картине - и все для Ланжера!
- Конечно, он долго ждал тебя.
- Лучше поздно, чем никогда, не так ли?
Она взяла сумочку и убедилась, что все ненужные вещи на месте.
- Что ты будешь делать, дорогой? В холодильнике есть ветчина и немного пива. Мне надо лететь, я опаздываю.
Я впервые познал поцелуй неверной жены. Как будто черная муха села на подбородок. Потом Ким скользнула в лифт, словно в раскрытую постель.
Вернулась она в три часа ночи слегка пьяная, сверкающая и ледяная одновременно.
- Ты спишь?
- Я не могу спать.
Ей потребовалось не меньше часа, чтобы раздеться и приготовиться ко сну. Все это время она напевала.
- Ты изменила мне? - спросил я, когда она, наконец, легла в постель.
- Я пыталась, дорогой, но мне не удалось...
- Что это значит?
- О, никаких анатомических подробностей. На самом деле мне это удалось. Спокойной ночи.
- Ты не могла подождать?
Уже засыпая, она издала невнятный звук, как будто спрашивая: "Подождать чего?"
Остаток ночи я провел, пытаясь убедить себя в том что это не имеет для меня никакого значения. Все к лучшему, мой мальчик. Живи день за днем, как во время войны. Думай о чем-нибудь другом. Например, о Терезе. Этот забор действительно хорош. Семьсот тридцать пять футов, нет - ярдов. Три фута на ярд. Это будет - трижды пять - пятнадцать, один в уме. Трижды три девять, и один - десять, трижды семь - двадцать один, и один двадцать два - две тысячи двести пятьдесят футов. А сколько ее шагов?
Наутро я вновь привел мир в движение. Немного воздуха, немного воды. Немного физических упражнений. Немного виски. Кусок мяса - и вперед, с веселой песней. Улыбочку. Спасибо. Еще раз... Потом был ленч с Канавой.
- Это действительно крупное дело, Серж. Я хочу, чтобы ты знал.
- Весьма признателен.
- И мне хотелось включить тебя в игру... Секунду. Меня не интересуют твои личные проблемы. Послушай: Лакруа пустил в ход свои связи. И еще Дюсюрж. Понимаешь, чем это пахнет?
Для наглядности он стал чертить вилкой по скатерти. Девять пересекающихся треугольников, пять указывают вниз, четыре вверх. Внутри четыре концентрических круга, в свою очередь содержащие квадрат с четырьмя замкнутыми устьями. Идеограмма. Мандала. Лабиринт, из которого Канава наконец нашел выход: путем разделения, выщепления, резкого изменения общественного мнения, молчаливых соглашений, умно построенных бесед и маккиавелиевых комбинации. Через два месяца появится на свет новая газета. И ему предложили стать редактором.
- А ты будешь редактором новостей. Нет, я не дам тебе говорить. Серж, послушай, это очень большие деньги. Видел бы ты, какие они подписали контракты на рекламу. Он стал перечислять по пальцам, - такой шанс бывает один раз в жизни.
- Ты говорил об этом с Ким?
- Нет-нет, пока все полная тайна. Я боюсь говорить даже с самим собой.
- А может, вы вместе решили подцепить меня на такую удочку?
- Ты идиот или только прикидываешься?
- И то и другое, - признался я.
В качестве подтверждения своих слов я достал из бумажника свое удостоверение журналиста, порвал его на четыре части и протянул обрывки Канаве. Это не произвело на него должного впечатления. Некоторое время он размышлял. Потом внезапно на меня обрушилась целая тирада.
- Почему ты считаешь себя лучше всех? Между прочим, есть и другие люди. С чего ты взял, что они глупее тебя?..
После этого оставалось только одно - напиться. Что мы и сделали.
Поздно вечером, когда я добрался до дома, у меня, должно быть спьяну, возникла странная идея - заняться любовью с Ким.
Это было долгое и мучительное поражение. "Только никаких сравнений", говорил я себе и шарил во тьме в поисках волшебной страны. Вот как будто проблеск света... я устремился к нему и снова рухнул в пустоту... Потом попробовал еще... Думай - о той - стране - которая - не - принадлежит никому - которая - принадлежит - только - нам - двоим - где ты - никогда не был - прежде - и куда - ты - никогда - не сможешь - вернуться - без Нее - думай - о той - божественной - прогулке - думай - лучше не думай.
Я считал, - хотя каждая вторая клетка моего измученного тела знала, сколь недостойно такое мнение, - что любовь с Ким - это всего лишь блестящий спектакль. Игра потных тел, игра поз и движений, взглядов, запахов, слов. У каждого из нас был свой острый клинок. Лезвие сверкало, звенело, наносило укол в нужном месте и тут же пряталось. Из нашего поединка, напоминавшего борьбу двух львят на солнечной лужайке, мы выходили изнуренные, иногда пораненные, но здоровые и счастливые - никто не может отрицать этого. И смеющиеся.
Но не сегодня. Ким не знала о моей неудаче - или скорее сделала вид, будто не знает. Она была серьезна и спокойна. И сегодня мы не смеялись. Две фигуры, распростертые на простыне. Вдруг она сказала:
- Серж... что, если бы у нас был ребенок...
Я ждал этого. На самом деле Ким однажды была беременной - через четыре месяца после нашего знакомства. Она просила: "Что будем делать, Серж?" И я ответил: "Как хочешь, дорогая?" - "О, у нас еще много времени..." И мы больше не упоминали об этом.
Я обнял ее.
- Дорогая, от этого ничего не изменилось бы. Мне кажется, мы... Мне кажется, нами движут силы, которые нам не подвластны... Все, что происходит, где-то запрограммировано, а может нет, просто происходит, и все...
- Но если бы у нас был кто-то еще, если...
Это не спасло бы нас. Я встал, чтобы зажечь сигарету, надеясь подрезать крылья ее безумию. Но не тут-то было. Ким взяла зажигалку с ночного столика.
- Иди сюда... Послушай, Серж, давай подумаем сообща... Мы так часто говорили, что состаримся вместе. Ты помнишь? Мы всегда говорили: "что бы ни случилось..." Помнишь? Мы говорили, что у нас будет большой дом на юго-западе, двое или трое детей, старая кухарка.
- Зачем ты об этом?
- Но я не понимаю, что с нами случилось, просто не понимаю.
- С тобой тоже могло такое случиться.
- Не знаю, может быть... Но... Наверное, нет, дорогой. Правда, я думаю нет.
- Что ты хочешь сказать? Что я один виноват? Я это знаю.
- Ты можешь вообразить, что будет со мной?
- Мир полон Ланжеров...
- Ублюдков!
- Не надо, Ким.
- Ублюдок, ты первый начинаешь, а потом говоришь: не надо.
- Ким, довольно.
На следующий день мы договорились пойти к адвокату. Я чувствовал себя не очень уверенно. Но Ким держалась превосходно, безукоризненно исполняя тщательно продуманную роль обманутой, но гордой супруги. Нам нечего было делить - никаких денег. Ответчиком считался я, и это она подавала на развод.
- Получается то же самое.
- Что? То, что вся вина лежит на мне?
- То, что я должна просить развода.
- Ну не мне же его просить.
- А что, если я не стану?
- Ведь мы обо всем договорились!
- Итак! - сказал мэтр Селье, принимаясь за дело. Это был молодой человек с твердым как сталь взглядом, золоченой оправой очков, короткой стрижкой и тонкими губами, постоянно кривившимися с выражением явного пренебрежения. - Ваш супруг написал эти три письма. В них он выражает свое желание прекратить вашу совместную жизнь. Вам нужно лишь облечь это желание в форму ходатайства - и мы получим быстрое решение без лишних осложнений и взаимных обвинений; развод двух честных, благонамеренных людей, двух личностей, которые - м-м - уважают друг друга и которые э-э...
В этот момент Ким взглянула на меня. В ее взгляде, полном неизмеримой боли, промелькнул оттенок иронии. Внезапно я увидел нас троих, ее, себя и этого адвоката, словно в объективе телекамеры, установленной в потолке. Звуки еще можно было как-то переносить, но зрелище оказалось слишком гнусным.
- Хватит, - я взял Ким за руку. - Пойдем отсюда...
Мэтр Селье застыл с открытым ртом, вопросительные знаки исходили из его близоруких глаз. Мы очутились на улице, прежде чем он успел что-либо произнести.
Мы шли по авеню Виктор Гюго. Я еще держал ее за руку, почти тащил за собой.
- Что с тобой? Куда мы идем? - Мы почти бежали, пересекая дорогу. Серж, остановись. Мне больно.
Я отпустил ее руку, когда мы оказались возле церкви Сент-Оноре-д'Эйло.
- Встретимся дома, - сказал я и вошел в церковь.
Конечно не для того, чтобы излить душу Богу. Я сел и стал просто ждать, когда это пройдет. Но что должно пройти? Обстановка в церкви была лишена какой-либо мистики. Люди разгуливали по приделам и довольно громко разговаривали. Не было даже полумрака, который мог бы принести мне немного покоя. В поперечном нефе появилась большая группа детей. Они толкались и кричали. Кстати, кто говорил, что помолится за меня? Ах да, старина Бонафу. Я попытался сосредоточиться на Терезе. Статуя тезки немного напоминала ее. Мимо прошел пожилой каноник, волоча ноги. Каноник, дай мне отпущение грехов. Только отпущение грехов не может остановить мысли.
Когда я вышел из церкви, уже смеркалось.
Я пошел по набережной Сены. И тут со мной случился приступ. Сияли церковные свечи, взмывали в небо яркие ракеты, катились огромные колеса, летучие мыши испуганно метались под сводами подземелья. Мой двойник трижды прыгал в воду за какими-то огнями, когда мы проходили по Понт-де-Гренель. Прах еси и во прах отыдеши...
Я вернулся около полуночи, совершенно разбитый. Ким в халате бродила из комнаты в комнату с чашкой в руке.
- Пожалуй, я перееду отсюда, - заявила она.
- Зачем?
- Хочу снять комнату. Это будет для тебя дешевле. И где-нибудь поближе к работе. Хотя, наверное, я куплю машину, какой-нибудь подержанный "фиат-500". Ты помнишь те деньги, которые мы вложили в государственные облигации? Я ими воспользуюсь. В конце концов, от тебя мне ничего не нужно. Знаешь, у меня будет комната в индийском стиле: драпировки на стенах, толстые ковры и большой диван.
Ну-ну, давай позли меня, раз не удалось разжалобить. Я прямо-таки видел, как этот придурок Давид Ланжер восседает на индийских подушках, и его рука под музыку Рави Шанкара небрежно скользит за корсаж Ким.
Я опустился в кресло.
- Давай сегодня не ссориться.
На следующее утро я полчаса занимался физическими упражнениями. Стойка на руках, стойка на голове, ножницы, велосипед и так далее. Потом бодрящий холодный душ. За завтраком я завел разговор о Канаве и его новой ежедневной газете. Мы проговорили полчаса, прежде чем поняли, что опоздали. Она опоздала. Мне весь день нечего было делать. Мы уговорились встретиться за ленчем.
Но она не пришла.
- Ой, прости пожалуйста, - сказала она, когда я позвонил ей на работу в три часа. - Я совсем забыла, у меня назначена встреча.
Мы расставались на всю жизнь, а у нее была встреча. Я повесил трубку вне себя от ярости.
Вечер я провел в кино. "Чего ты еще ждешь? Надо просто взять и уехать. Собери чемоданы, сядь в машину. Здесь тебе больше нечего делать".
В семь часов я встретил ее возле работы, как обычно.
- Это очень мило с твоей стороны, - заметила она.
Тот же столик в Сан-Жене, за которым мы сидели каждый вечер в течение двух лет. И те же напитки. Виски для меня и джин с тоником для Ким.
- Ну? - спросила она внезапно.
- Ну... Я не ухожу.
- Ты не что?
- Я... Я думаю, нам лучше забыть про это.
- Ты смеешься надо мной?
- Я говорю совершенно серьезно.
- Не верю! - Она одним махом осушила свой стакан. Из глаз ее сыпались искры жгучего фосфора, каждая из которых прожигала дыру в моем черепе. Объяснись.
- Тут нечего объяснять. - Что я мог ей объяснить? Что она единственная на свете.
- Ты так считаешь?