Принесли водку и закуску. Выпили.
— Я вот за девятый день боюсь, — начал хозяин.
— А что?
— Из Костромы к девятому дню два дяди приедут. А они лихи до выпивки-то. Пожалуй, дня на три с ними захороводишься. Они ведь приезжают сюда — так как пьют-то? До жуков. Жуки уж им начнут показываться — ну, тут они сейчас в баню, выпарятся и бросают всякое хмельное бытие. Боюсь, как бы и мне с ними до жуков-то не дойти.
— Я тебе дам такое лекарство, что никакие жуки не будут казаться.
— Ну?! Вот за это спасибо. Ты уж и дядям дай. А то что ж им страдать занапрасно.
— Да вы возьмите меня на это время своим лейб-медиком.
— С удовольствием. А ты сколько возьмешь?
— Да по десяти рублей с носа.
— Вали! Стоит ли об этом разговаривать! Мы тебе еще стяг тешки соленой прибавим и бурак икры свежей. Только ты уж так, чтобы нам пить и ничего не опасаться.
— При вас состоять буду. Перед каждой рюмкой пульс щупать стану. Замечу гиперемию сердца — лекарство, замечу атрофию мозга — другое.
— На водке?
— Само собой, на водке. Я иначе и не даю. При мне и походная аптека будет.
— Главное, чтобы видениев-то этих не было. Старший дяденька у нас как перекалит, так не может на печку глядеть. Как взглянет на печку, сейчас ему и кажется, что она на него с кулаками идет и давить его хочет.
— Это галлюцинации. И от этого у меня есть капли.
— Как?
— Галлюцинации.
— Господи! Как вот хорошо, подумаешь, коли люди все это знают!.. А у младшего дяденьки, так у того наоборот. Как тот перепьет свою препону, так у того, окромя жуков, птицы в сапогах начинают петь. Поют канарейки в сапогах, да и шабаш. Мы не слышим, а он слышит. Слышит и ходить боится, чтобы птиц не раздавить.
— У меня, брат, не запоют. У меня и от этого есть лекарство. Ты знаешь ли, как эта болезнь называется?
— Как?
— Остеология. Выпьем! Лососина уж у вас очень хороша.
— Я выпью, а только ты прежде пульс у меня пощупай.
— Давай.
Фельдшер пощупал пульс и сказал:
— Пять рюмок еще можешь пить, и никакой анемии не сделается.
Молодой хозяин чокнулся и выпил.
— Как вот приятно с доктором-то компанию водить. Сиди и пей без всякой опаски… — бормотал он и стал жевать кусок балыка.[29]
Статьи и комментарии
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
АрхивохранилищаГБЛ — Государственная библиотека СССР имени В. И. Ленина. Отдел рукописей (Москва),
ГПБ — Государственная публичная библиотека имени M. E. Салтыкова-Щедрина. Отдел рукописей (Ленинград).
ИРЛИ — Институт русской литературы (Пушкинский дом) Академии наук СССР. Рукописный отдел (Ленинград).
ЦГАЛИ — Центральный государственный архив литературы и искусства (Москва).
Печатные источники
Вокруг Чехова — Чехов М. П. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления, изд. 4-е. М., 1964.
Лейкин — Николай Александрович Лейкин в его воспоминаниях и переписке. Спб., 1907.
ЛН — Чехов. Литературное наследство, т. 68. М., 1960.
Письма Ал. Чехова — Письма А. П. Чехову его брата Александра Чехова. Подготовка текста писем к печати, вступит, статья и коммент. И. С. Ежова. М., 1939 (Всес. б-ка им. В. И. Ленина).
Чехов в воспоминаниях — А. П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1947.
Николай Александрович Лейкин
(1841–1906)«Как писателя — Чехова я отыскал», — с гордостью записывал Лейкин в своем дневнике (Лейкин, с. 242).
О первой встрече Чехова с Лейкиным сохранились противоречивые свидетельства. Сам Лейкин в своем дневнике 3 июля 1904 года, после получения известия о смерти Чехова, рассказывал об обстоятельствах их первой встречи. Однажды зимой, когда Лейкин проезжал на санях вместе с поэтом Л. И. Пальминым по Арбату, тот сказал, указывая на тротуар:
«- Да вот два даровитые брата идут: один художник, а другой писатель. У него очень недурной рассказ был в „Развлечении“.
Это были два брата Чеховы! Николай — художник и Антон. Я встрепенулся.
— Так познакомь меня поскорей с ними, Лиодор Иванович! — сказал я Пальмину. — Остановимся!
Мы вылезли из саней. Пальмин окликнул Чеховых и познакомил нас. Мы вошли в ближайшую портерную, и за пивом я пригласил сотрудничать в „Осколках“ и Антона, и Николая Чеховых. Антон Чехов сейчас же стал присылать из Москвы в „Осколки“ свои рассказы» (Лейкин, с. 242–243)
Однако, описывая эпизод через много лет по памяти, Лейкин ошибочно отнес его к 1885 году. Н. И. Гитович уточнила дату знакомства писателей, основываясь на письме Пальмина к Чехову (ЦГАЛИ; ЛН, с. 499–500), в котором тот передает приглашение Лейкина Чехову сотрудничать в «Осколках». Датировку этого письма, данную публикатором (конец октября 1882 года), следует исправить на основе другого письма — Пальмина к Лейкину, датированного 20 сентября 1882 года: «Чехову, по обещанию, я давно уже отправил приглашение сотрудничать в „Осколках“ и послал ему Вашу карточку» (ГПБ, ф. 115, ед. хр. 51). Итак, приглашение было послано заочно, в сентябре 1882 года или еще раньше: судя по письму Пальмина Лейкину от 2 апреля 1882 года (там же), издатель «Осколков» мог приехать в Москву в апреле этого года.
До сих пор остается неясным, встречался ли Чехов с Лейкиным лично до 8-12 октября следующего, 1883 года, когда Лейкин снова приехал в Москву и заслужил такой отзыв Чехова: «Человечина он славный, хоть и скупой» (П 1, 88).
Достоверно же известно, что Чехов уже в октябре 1882 года откликнулся на переданное ему приглашение Лейкина сотрудничать в его журнале. Первые произведения Чехова в «Осколках» появились в ноябре 1882 года, в то же время завязалась переписка между писателями (П 1, 338).
Лейкин вступил в литературу на два десятилетия раньше Чехова. Он родился в Петербурге, в старинной купеческой семье, учился в немецком реформатском училище. После того, как отец Лейкина разорился, будущий писатель поступил приказчиком в одну из лавок Апраксина двора. Начал писать подражательные стихи, рассказы в духе Е. Гребенки, заметки «о тяжелом положении торгового мальчика-ученика» (Лейкин. с. 101–105). Сотрудничал в юмористических журналах, в том числе в «Искре» В. С. Курочкина. После того, как в 1863 году были опубликованы его очерки «Апраксннцы», Лейкину, все еще служившему приказчиком у дяди-купца, вдруг нанес визит сам Салтыков-Щедрин: «Николай Алексеевич Некрасов и я читали ваших „Апраксинцев“ в „Библиотеке для чтения“,и нам они очень понравились. Читали и ваши милые рассказы в „Искре“. Писать из купеческого быта трудно после Островского, но вы не подражаете… У вас свое… И вот Некрасов поручил мне заехать к вам и просить вас дать нам что-нибудь для „Современника“.
Я, — вспоминает дальше Лейкин, — как говорится, земли под собой не слышал от радости и восторга. Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин казался мне чем-то великим, недосягаемым, и вдруг он у меня! Я зачитывался его „Губернскими очерками“, об нем я слышал столько восторженных речей от сотрудников „Искры“, от самого В. С. Курочкина…» (там же. с. 181–182).
С добрым напутствием к молодому Лейкину обратился тогда же Некрасов:
«У вас хорошо выходит: вы знаете тот быт, из которого пишете. Но одно могу посоветовать… У вас добродушно все выходит. А вы, батенька, злобы, злобы побольше… Теперь время такое. Злобы побольше…» (там же, с. 186). В некрасовском «Современнике» Лейкин напечатал одну из лучших своих ранних повестей «Биржевые артельщики».
В 60-е годы революционные демократы утверждают новые принципы отношения к народу, изображения народа в литературе. В полемике революционных демократов с «сентиментальничающими народолюбцами» Лейкин с его живыми и точными картинами быта петербургских купцов, приказчиков, ямщиков объективно оказался союзником Салтыкова-Щедрина. Двухтомный сборник сочинений Лейкина (1871) получил благословение великого сатирика (рецензия на «Повести, рассказы и драматические сочинения Н. А. Лейкина»).
Не оправдалось пожелание Некрасова, хотевшего видеть в лейкинских произведениях «злобы побольше». Но, начав как писатель-шестидесятник, Лейкин не изменял симпатиям и привязанностям своей молодости. Лейкин, писалось в некрологе сразу после его смерти, — «литератор прогрессивного направления, которому он оставался верен до конца дней своих, не обмолвившись на протяжении всей своей журнальной деятельности в этом отношении ни одним фальшивым и сомнительным словом» («Исторический вестник», 1906, № 2, с. 625).
С начала 70-х годов Лейкин становится сотрудником «Петербургской газеты», регулярно публикует в ней фельетоны, а в разделе «Летучие заметки» этой газеты — свои рассказы-сценки. Умеренный «добропорядочный» либерализм, выдвигавшийся этой газетой в качестве своей программы и, безусловно, устраивавший Лейкина, подвергся на рубеже 70-80-х годов серьезным испытаниям. К чести Лейкина, ни в месяцы «бархатной диктатуры», ни в первое время после убийства Александра II он не поспешил присоединиться к верноподданническому хору. Рядом с публикациями об убийстве Александра II в номерах «Петербургской газеты» от 3, 4, 5 марта 1881 года — идут сценки Лейкина, написанные до этого события, 6 марта — юмористическая сценка «Покупка траура» (по случаю похорон убитого царя), а в последующих номерах появятся сценки, высмеивающие взметнувшуюся в Петербурге волну подозрительности и страха. «Подозрительные вещи», «Лучше подальше», «Торпеда». Говорить с «шутливым оттенком» о том, что в подавляющей части русской печати вызывало либо истерику, либо угрозы, — само по себе уже довольно независимая позиция.
Демократическая, антибуржуазная, до известных пределов оппозиционная направленность юмора некоторых произведений Лейкина, очевидно, объясняет тот факт, что Чехов увидит в нем одного из последних представителей 60-х годов — «святого времени». А журнал Лейкина «Осколки» явится своего рода связующим звеном между юмористическими журналами 60-х годов и сатирической журналистикой эпохи первой русской революции. Среди венков на гроб Лейкина в 1906 году будет и венок от сатирического журнала «Пулемет»: «Рыцарю смеха Лейкину»…
Однако уже в 70-е годы в творчестве Лейкина появились и иные тенденции, которые оказались решающими для его последующей литературной судьбы и репутации.
Найдя в 70-е годы раз и навсегда свой жанр — сценку из жизни петербургского купца, прислуги, чиновника, Лейкин быстро завоевал своего читателя. Популярность его достигала анекдотических размеров.
И. Ясинский вспоминал:
«Однажды в конце 70-х годов я зашел в магазин готового платья в Гостином дворе. Приказчик стал бросать на прилавок пиджаки, чтобы я выбрал.
— Тут мокро, — сказал я, — вы испачкаете товар.
— Не очень мокро-с, — отвечал приказчик с улыбкой, — сладкий кружочек от стакана чая. Это господин Лейкин изволили пить чай, так мы из уважения к их посещению не стираем». Дальше приказчик говорит о Лейкине: «Прогрессивный писатель, на каламбурном амплуа собаку съели, первоклассный сатирик, смело можно аттестовать.
— Помилуйте, вроде Щедрина?
— Не слыхали-с; с нас господина Лейкина достаточно. Каждый день читаем только господина Лейкина» (Роман моей жизни, с. 203). Лейкин и сам с удовольствием называл себя «маленький Щедрин» (там же, с. 204), хотя ориентация на вкусы своего читателя все больше низводила его произведения до уровня второсортной литературы.
Между тем, предприимчивый издатель «Петербургской газеты» С. Н. Худеков задумал превратить свою газету в русское «Фигаро», полубульварное издание с большим тиражом. В этих планах большое место отводилось эксплуатации того успеха, которым у читателей пользовался Лейкин. Его сценки появлялись в газете почти ежедневно, не считая регулярных публикаций в юмористических журналах, таких, как «Стрекоза». Сам Лейкин все больше превращал свое творчество по преимуществу в источник обогащения. Начиная с 1879 года он выпускает один за другим сборники своих сценок, а вскоре становится издателем собственного журнала.
Лейкин работал ровно, без перебоев, с почти механической регулярностью, не зная, очевидно, творческих сомнений и неудовлетворенности. Его работоспособность изумляла современников. С. Худеков, в газете которого через несколько лет будет работать и Чехов, скажет: «Вот Лейкин, он если и умирать будет, то полезет к столу на корточках и напишет рассказ… А относительно Чехова нельзя до последнего часа быть уверенным, пришлет ли он рассказ» (из письма В. В. Билибина Чехову от 6 октября 1886 года). К середине 80-х годов, как утверждал сам Лейкин, им было написано 7000 отдельных произведений (ЛН, с. 480).
С декабря 1881 года Лейкин становится единоличным редактором «Осколков» и скоро превращает их в самый популярный юмористический журнал. Стремясь создать передовой и распространенный журнал типа «Искры» 60-х годов, Лейкин сумел привлечь к сотрудничеству Лескова, Атаву (Терпигорева), Ник. Успенского, поэтов Пальмина, Трефолева, а вскоре — Чехова.
Назвав себя «ревностнейшим» читателем доосколочных произведений Лейкина (П 1, 60), Чехов вскоре напишет брату Александру: «„Осколки“ теперь самый модный журнал. […] И немудрено. Сам видишь, в нем проскакивают такие штуки, какие редко найдешь и в неподцензурных изданиях. Работать в „Осколках“ значит иметь аттестат…» (П 1, 63).
Отношение Чехова к Лейкину меняется с середины 80-х годов. Охлаждение, критическое отношение, а затем резкий отзыв («Это добродушный и безвредный человек, но буржуа до мозга костей», — П 3, 55) объяснялись сразу несколькими причинами, как творческими, так и внелитературными.
В конце 1885 и в начале 1886 года Чехов дважды побывал в Петербурге и получил возможность вблизи увидеть своих учителей и соседей по страницам «Осколков». Его поразили два качества в личности Лейкина: скупость (П 1, 523), а главное — ложь («чуть не задавил меня своей ложью» — П 1, 176).
Редкое единство человеческих и писательских требований — к себе и к другим, которое осуществилось в личности Чехова, напрасно искать в ком-либо из писателей его окружения. Одно это может многое объяснить в разочаровании, которое Чехов испытывал по отношению к тем, в ком хотел видеть союзников и единомышленников. Но эти разочарования, охлаждение, отход становились фактом литературы, ибо сопровождались и переоценкой Лейкина-писателя.
Период, который сам Чехов рассматривал как творческое соревнование с Лейкиным — автором сценок и юмористических рассказов, — был очень коротким. Начиная с середины 80-х годов, Лейкин повторяется в раз и навсегда найденной им форме, лишь изредка возвышаясь до уровня достигнутого им же в предшествующие годы. Наступившая реакция убивала всякую возможность полнокровной сатиры. Лейкин — редактор и автор «Осколков» — или трусит, сознательно избегая всяких осложнений, или подвергается «мамаевым нашествиям» цензуры.
Окончательно сломлен Лейкин был именно в середине 80-х годов. 10 октября 1885 года Лейкин пишет Чехову о «погроме», учиненном цензурой в очередном номере «Осколков»: «…сам журнал еле уцелел. Дамоклов меч висит, и надо хоть на время сократиться. Против рожна не попрешь!» (Лейкин с. 240–241).
За год до этого, в 1884 году, были закрыты «Отечественные записки». В 1885 году Лейкин все же выпустил наиболее острый из своих сборников «Цветы лазоревые», составленный из произведений 1882–1884 годов, после чего действительно «сократился», острота его творчества резко пошла на убыль.
Чехов ответил на вышеприведенное письмо Лейкина: «Погром на „Осколки“ подействовал на меня, как удар обухом… С одной стороны, трудов своих жалко, с другой — как-то душно, жутко… Конечно, Вы правы, лучше сократиться и жевать мочалу, чем с риском для журнала хлестать плетью по обуху. Придется подождать, потерпеть… Но думаю, что придется сокращаться бесконечно. Что дозволено сегодня, из-за того придется съездить в комитет завтра, и близко время, когда даже чин „купец“ станет недозволенным фруктом. Да, непрочный кусок хлеба дает литература, и умно Вы сделали, что родились раньше меня, когда легче и дышалось и писалось…» (П 1, 166).
Здесь интересны и предсказания того, что путь, на который обрекал себя Лейкин («сокращаться»), поведет к окончательной утрате всех былых позиций («придется сокращаться бесконечно»), и особенно последняя фраза. Она указывает на то, что в Лейкине Чехов видел представителя иной литературной эпохи, «когда легче и дышалось и писалось». Молодой Чехов, для которого вскоре на первый план выдвинутся в Лейкине ложь и буржуазность, поначалу видел и ценил в нем одного из шестидесятников.
Пути Чехова и Лейкина разошлись. Постоянное сотрудничество Чехова в «Осколках» закончится в конце 1887 года. Впрочем, отношения с Лейкиным будут поддерживаться, переписка — изредка возобновляться, а в 1892 году Чехов даже пришлет для «Осколков» три рассказа. Но о близости уже не могло быть речи. Позднего Чехова Лейкин не понимал, считая лучшим чеховским рассказом «Егеря». Классическим примером непонимания стал лейкинский отзыв о «Даме с собачкой»: «Рассказывается, как один пожилой уже москвич-ловелас захороводил молоденькую, недавно только вышедшую замуж женщину, и которая отдалась ему совершенно без борьбы. Легкость ялтинских нравов он хотел показать, что ли!» (ЛН, с. 508).
Чехов стремительно уходил «в область серьеза», Лейкин остался в области «чистой» юмористики, которая с середины 80-х годов надолго лишилась какого бы то ни было литературного и общественного значения. «Первый газетный увеселитель и любимый комик петербургской публики» (Амфитеатров А. Курганы, с. 285) окончательно погрузился в дачную, охотничью и т. п. тематику, в безобидные описания поездок русских купеческих семейств по заграничным землям.
Единственная творческая проблема, которую вынужден был еще решать Лейкин, — это проблема разнообразия: как, выходя к читателю почти ежедневно, давать ему не совсем одно и то же? Два пути в этом направлении были доступны Лейкину, оба он испробовал. Сначала он искал новые разновидности героев сценок: социальные и психологические. Сюда же относятся опыты в разнообразных жанрах: тут и «записки неодушевленных вещей», и «романы в документах», и комическая переписка, и т. д.
Позднее Лейкин пошел по другому пути. Он начал создавать своего рода сериалы из сценок: одни и те же герои переходили из сценки в сценку, сценки объединялись в связанные между собой цепочки, получались или «цепочечные» романы-сериалы (один из первых и лучших — «Стукин и Хрустальников»), или бесконечные комические «путешествия», которые и составили славу Лейкина в последние двадцать лет его жизни и творчества.