Кобо Абэ Вторжение
I
Я заснул с большим трудом. И снова меня разбудили чьи-то шаги. Шли несколько человек. Видимо, избегая шума, они старались ступать осторожно, только это плохо им удавалось. Я повернулся на другой бок, укрылся с головой, но странные звуки все равно назойливо лезли в уши.
Восхождение по лестнице сопровождалось непонятным шелестом. Словно какое-то стоногое животное волочило за собой хвост. Шаги миновали уборную, они приближались.
«Вот скоты! — с досадой подумал я. — Опять этот страховой агент возится с каким-нибудь жульем!» Но топот шел дальше, кажется к восьмому номеру. Я мысленно выругался: «Гады! Неужели эта кривоногая проститутка заполучила к себе пятерых гостей зараз?». Шаги миновали и восьмой номер. «Видно, идут в девятый, — соображал я. — Не кокнули ли того старого болвана шофера охотники до автомобилей?».
Шаги миновали и девятый номер. Если они не направляются к глухой стенке, то остается только десятый номер, то есть мой. Уразумев это, я взвился на постели, как пружина, едва не оставив на подушке голову. Каких там чертей принесло среди ночи? Преступления за мной вроде бы нет, в чем же дело? Светящиеся стрелки будильника показывали пятнадцать минут четвертого. Я опустил завернувшийся подол рубахи, нашарил брюки и застыл в ожидании.
Шаги мягко остановились у моих дверей. На мгновенье воцарилось безмолвие, какое бывает на дне пропасти. Я затаил дыхание и весь обратился в слух. От напряженной тишины, в которой полет моли показался бы оглушительным тайфуном, вспухли барабанные перепонки. Вот послышалось легкое царапанье, затем тихий, но отчетливый и уверенный стук. В ответ на него, примерно с равной силой, застучало мое сердце. Приглушенные голоса, и после паузы — стук погромче. «Кто там?» — мой вопрос остался где-то в желудке или печени, наружу он не вышел, вязкая слюна сковала язык. Постучали сильнее. «Кто?!». На этот раз я пытался спросить громко, на звук опять родился не во рту, a где-то в ушах.
— К-сан! — голос немолодого мужчины назвал мое имя. — Извините, пожалуйста, мы так поздно.
Затем моложавый женский голос:
— Мы так поздно…
Задушевный тон этих слов разом вернул меня к действительности. Необъяснимое волнение исчезло бесследно, как исчезает туман под лучами солнца. Я снова услышал топтанье многих ног, шарканье подошв, как будто даже смущенное.
Иронически усмехаясь по поводу обуявшего меня психоза, я натянул штаны и включил свет. Ремень куда-то запропастился, пришлось руками поддерживать брюки. В таком виде я распахнул дверь — не столько решительно, сколько энергично, — и вышел навстречу неведомым пришельцам. Электрический свет придал мне храбрости, тому же способствовало и любопытство.
Передо мной стоит господин в черном костюме и галстуке бабочкой. Рядом лучезарно улыбается женщина в каком-то балахоне, видимо, его жена. Возле нее опирается на палку согбенная старуха, десны обнажены в игривой ухмылке. Кажется, ей миновала не первая сотня лет. Позади толпятся дети, их сразу и не сосчитать — от здоровенного детины лет двадцати до новорожденного младенца на руках у девочки-подростка, — они заполняют весь коридор. Головы, склоненные влево и вправо, виновато улыбаются.
— Позволим себе войти, — молвит господин, обращаясь к своим.
Я не произношу ни слова, но они, склонив головы, один за другим входят в дверь. Всего их оказалось девять. Комната сразу заполнилась до предела.
— Тесно, — сказал господин.
— Тесно, — откликнулась дама.
— Сейчас уберу, — поспешно сказал я, хватаясь за постель.
— Ничего, ничего, — старуха клюкой остановила мою руку. — Я устала, сразу здесь и прилягу.
«Довольно бесцеремонно», — подумал я и повернулся к господину. Тот оказался поглощенным поисками в моем столе. Не придя от этого в восторг, я схватил его за руку и выразительно спросил:
— Что вы делаете?
Ответ прозвучал естественно и невозмутимо:
— Ищу табак.
— Зачем вы, собственно говоря, пришли?
— Зачем, говорите? — господин сдвинул брови. Казалось, это он удивлен моим вопросом. Быстро сориентировавшись, он занял наглую позицию.
— Когда люди приходят к себе домой, кто спрашивает, зачем они пришли? Ты задаешь странные вопросы.
— Черт знает что! Это моя комната! — Неожиданно для себя я пришел в исступление. Как будто бы он не пьян, может, просто ненормальный? Неведомо кто заявляется к тебе среди ночи, да еще утверждает, что пришел к себе домой. Шутить тоже хорошо в меру.
Выпятив грудь и оттопырив нижнюю губу, господин смерил меня взглядом с головы до пят.
— Не понимаю. Затеваешь дискуссию среди ночи, когда дело яснее ясного. Ты ставишь меня в затруднительное положение. Придется покороче объяснить тебе, чья это комната.
Господин обратился к своим:
— Мы вынуждены защищаться, человек посягает на наше жилище. Придется провести собрание. Надо выбрать председателя, полагаю, вы поручите это мне?
— Поручаем! — дружно гаркнули дети.
Я невольно поежился от страха, что разбудят соседей.
— Итак, — начал господин, — приступаю к обязанностям председателя. На повестке дня вопрос: наша это комната или нет?
— Конечно, наша, — сказал, пожимая плечами, самый старший из ребят, здоровенный детина килограммов на восемьдесят.
— Ясно и дураку, — пренебрежительно процедил второй сын, с физиономией бандита.
— Единогласно! — воскликнули хором все, за исключением младенца и старухи, которая уже спала.
— Ну, вот видите! — сказал господин.
Меня взорвало:
— Что это значит? Просто нахальство!
— Ах, нахальство? — возразил господин. — Так ты называешь демократический принцип большинства голосов? Фашист! — Последнее слово он сказал, словно сплюнул.
— Болтайте что угодно, — не сдавался я. — Все равно это комната моя, вы тут никто, и соблаговолите эвакуироваться. Убирайтесь поживее, я не желаю иметь дела с сумасшедшими.
— Фашист, — с печалью в голосе констатировал господин. — Эти молодчики всегда, чуть что не по ним, плюют на большинство и апеллируют к насилию. Такой вот зверь способен среди ночи выгнать на улицу старую женщину и беззащитных детей. Наши меры в защиту свободы…
Мгновенье ока — и я оказался в кольце: господин, старший сын, второй сын. Господин сказал:
— У меня пятый разряд по дзюдо, я возглавлял школу для полицейских.
Старший сын сказал:
— В университете я был чемпионом по реслингу.
Второй сын сказал:
— Я был боксером.
Парни с обеих сторон заломили мне руки, господин нанес весомый удар в солнечное сплетение. Штаны с меня свалились, и в таком позорном виде я потерял сознание.
II
Когда я очнулся, было уже утро. Я оказался под столом, куда меня засунули в сложенном виде. Пришельцы еще не пробудились. В комнате разбросаны постельные принадлежности, одежда и царит храп. В окно сквозь листву деревьев пробивалось утреннее солнце. Снизу доносился рожок продавца тофу.[1] На фоне этих примет повседневной жизни наличие пришельцев стало до ужаса реальным.
Посреди комнаты, заложив руки за голову, под пиджаком храпел господин. Слева, на моей постели, спала старуха, с регулярностью маятника она из стороны в сторону поводила своим выдающимся подбородком. Рядом с ней раскинулась дама, образуя иероглиф «великий».[2] Одна нога и одна рука ее захватили часть старухиной постели.[3] Просторное платье дамы при свете дня выглядело весьма странно. Примерно в таких одеяниях представляют в опере иностранцев, независимо от их национальности. Зеленый балахон весь в складках, и на них нашиты розоватые тряпочки, которые производят впечатление чешуи на плохо вычищенной рыбе. Подол платья высоко вздернут, причем, казалось, вздернут не случайно. От этого зрелища мне стало как-то не по себе.
Справа от господина, уткнув головы ему в живот, нос к носу храпели два старших сына. Стоило одному всхрапнуть, как у другого торчком вставали волосы на голове. В ногах господина, согнувшись, как буква «ку»,[4] спала миловидная девушка лет семнадцати, в объятиях она сжимала младенца.
В головах господина, у самого стола, под который запихнули меня, спали мальчик и девочка, в таких причудливых позах, будто сон настиг их в разгар игры. Мальчишка во сне, наверно, бежал, потому что его ступни вздрагивали, как от электрического тока. Девочка беспрестанно чмокала губами, в ней было что-то отталкивающее.
Теперь я понял всеми фибрами своего существа: это не сон. Превозмогая ужас, я стал вылезать из-под стола. При этом тело мое издавало звуки, какие издает бамбук, когда его ломают. От этих звуков дама лягнула в бок старуху, старуха поспешно перевернулась на другой бок, но, к счастью, никто не проснулся.
Стоя на одной ноге, как палочка для еды, лишенная пары, я натягивал спущенные брюки. Человек, лишенный последних остатков достоинства. Вдруг мысль, предельно ясная, озарила мое сознание. Комната эта моя, все их речи — просто наглость, сейчас я их подниму и вышвырну как миленьких. Но тут же вспомнилась расправа, учиненная надо мной ночью, и храбрости поубавилось.
Пусть все решает закон. Не может ведь остаться безнаказанным явное попрание всех норм общежития. Существуют же в обществе какие-то нормы.
Стараясь не шуметь, я готовился выйти. Снял со стены пиджак, под ним обнаружился пропавший ремень. Просовывая руки в рукава, проверил карманы. Во-первых, нет кошелька; во-вторых, исчезли зажигалка, трубка, табак. Проездной билет на месте, но подколотые к нему обеденные талоны и фотография С. (моей девушки) исчезли. Только шариковая ручка и записная книжка во внутреннем кармане оставались в сохранности.
Пораженный в самое сердце, я тем не менее решил принять это как должное. Выйду, думаю, на улицу, глотну свежего воздуха и там что-нибудь придумаю. Скользнул в щелку двери и крадучись, на цыпочках вышел в прихожую.
Вздохнул с облегчением. Но тут на плечо мне легла чья-то рука, — девушка с милым лицом. Она приблизилась ко мне вплотную, словно опасаясь кого-то, и сказала, обдавая меня молочным дыханием:
— Извините, пожалуйста, но пока все встанут, надо бы вскипятить чай и приготовить завтрак. Братья по утрам вечно не в духе. Если что-нибудь будет не так, устроят собрание, и для вас же будет хуже.
Я ничего не ответил. Собирался обуться, но потом передумал и вышел на улицу с ботинками в руках…
Надо с кем-то посоветоваться! — вот первое, что пришло мне в голову Положение, в которое я попал, заставило меня горько пожалеть о том образе жизни, который я вел до сегодняшнего дня. Я пожалел, что не установил более близких отношений с соседями по дому. Теперь мне и поговорить не с кем, еще, пожалуй, на смех поднимут. Стараясь не шуметь, я дошел до уборной и только здесь обулся. Ополоснул лицо, утерся подолом рубашки. После этого я почувствовал себя бодрее. Мое мужество окрепло настолько, что я даже принял решение: дай-ка я поговорю с управляющим! Это уже в самом деле можно было назвать решением.
Управляющий сидел у окна, обращенного к дороге, и в ритм утренней зарядки по радио, попыхивал трубкой с плоским чубуком. Маленькими глазками он искоса наблюдал за местными хозяйками, толпившимися у водопроводной колонки. Теперь, скосив глаза в другую сторону, но даже не повернув головы, он холодно уставился на меня.
Губы отделились от плоского чубука, их сморщенный лиловый край задрожал в улыбке. Сейчас наверняка изрыгнет: «Квартирная плата!». Стараясь его опередить, я поспешил подойти и поклониться.
— Кобо-сан, — сказал я с виноватой улыбкой, — мне необходимо ваше заступничество…
От этих слов губы Кобо-сан задрожали еще сильнее. Избегая пауз, я выпалил все одним духом:
— Вчера ночью какие-то странные типы…
Он не спеша выбил трубку, глаза его смотрели мимо меня.
— Что-то я не понял.
— Что ж тут непонятного? Я бы хотел с вашей стороны, Кобо-сан, только подтверждения, что десятый номер числится за мной.
— Где чья комната — это меня не касается. Кто платит, тому и сдаю, остальное не мое дело.
— Но когда человек платит, он вместе с комнатой получает, как я понимаю, и право на жилье. Съемщик десятого номера — я. Никто не имеет права ко мне вторгаться.
Кобо-сан снова скосил на меня глаза.
— Ваша комната, кажется, еще не оплачена? Вот о чем поразмыслите.
На особенную отзывчивость я и не рассчитывал. Но такое бездушие… Я окончательно пал духом. Вышел во двор и встал на панели, забыв о течении времени.
Кто-то хлопнул меня по плечу, схватил за руку.
— Привет! Что за таинственный вид? — Второй сын из семейства пришельцев держал в зубах мою новехонькую зубную щетку.
В это время показалась соблазнительная вдовушка из третьего номера.
— Привет, мадам! — С видом старого знакомого он сделал ей ручкой.
Одарив его долгим многозначительным взглядом, она хотела проскользнуть между нами. Но он вцепился ей в руку выше локтя и со словами: «Ой, да вы вся в муке!» — погладил ее по заду, словно хотел отряхнуть платье. Мне же бросил:
— Отец там собрание будет проводить, пошли быстрее!
В прежние времена вдовушка иногда бросала на меня выразительные взгляды. Случалось, что где-нибудь в углу пустынного коридора она, словно невзначай, поднимет подол юбки, сделав вид, что поправляет чулок. Я со своей стороны особого рвения не проявлял, да его и действительно не было. Но теперь, когда на моих глазах она строила куры этому наглому парню, я не то чтобы ревновал, но не мог не ощущать горечи от сознания, что происки вражеской силы шаг за шагом разбивают мою жизнь. Я хотел уйти от него, но он меня не отпускал.
— Собрание начинается, пошагали, пошагали!
Вначале у меня не было осознанного намерения сопротивляться. Но вдруг мне пришло в голову обратиться в полицейский участок, хотя вообще-то я не питаю симпатии к подобным учреждениям. Другого выхода я в тот момент не видел. Так получилось, что последним прибежищем для меня стало то место, где я меньше всего хотел бы побывать.
В участке двое полицейских, старый и молодой, мечтательно курили, развалясь на стульях. Я стал излагать свое дело. Молодой, демонстративно отвернувшись, начал листать записную книжку, делать в ней какие-то пометки, будто внезапно вспомнил о чем-то срочном. Пожилой временами кивал, словно говоря «слушаю, слушаю». Но выражение лица у него было отсутствующее.
— М-да, — процедил пожилой полицейский. Такими историями мы сыты по горло. И, к вашему сведению, нам совершенно не до них. Зайдите как-нибудь в другой раз.
— Но я не могу ждать! Как вы не понимаете? Деньги у меня отняли, в комнате все перевернуто вверх дном…
— Всему свое время. Иди себе спокойненько на службу. Учти, в такую историю, как твоя, трудно вмешиваться. Согласно твоему заявлению, они тебе чужие. Но мы не можем полагаться на показания одной стороны. Ведь они утверждают, что хорошо с тобой знакомы. Похоже, что их утверждения — вранье, но у тебя-то есть какие-нибудь веские доказательства?
— Очевидность. Здравый смысл.
— Чепуха!.. Нужны доказательства. Ты сам должен понять, что подобные истории нам ни к чему. Мое мнение такое: не можем мы тут ничего решить. Как-нибудь само образуется, ты особенно не нервничай.
Я хотел возразить, но тут вмешался молодой полицейский.
— Смотри, сам попадешь к нам, пока тут рассусоливаешь! — съехидничал он. Швырнул в сторону сигарету, сделал вид, что берет телефонную трубку, а сам изловчился и вытолкал меня за дверь.
Было еще рано. Но не возвращаться же домой. Пришлось отправиться прямо на службу.
III
В перерыв я пригласил С. пообедать. И уже после вспомнил, что у меня нет денег. С. тактично рассеяла мое смущение:
— Ничего, ведь сегодня у меня получка! — весело проговорила она.
— Вот новая фотография, — сказала С. и дала мне карточку, на которой она выглядела еще милее, чем на прежней. Пришлось пообещать, что карточка всегда будет при мне и прочее, в соответствии с уровнем и возрастом моей возлюбленной…
У меня появился было соблазн рассказать ей все, но потом я передумал. Зачем напрасно тревожить ее, когда я сам ничего не могу понять.
Я чувствовал себя так одиноко, словно блуждал в безвоздушном пространстве… Я потерял представление о времени… На работе я ничего не мог делать… К концу дня от внутренней борьбы, похожей на самоедство, я был черно-зеленого цвета. Но зато принял решение: дам бой пришельцам!
Уходя со службы, я без особых объяснений сунул в руки С. (которая, как всегда, поджидала меня, а тут еще была за меня и встревожена) конверт с жалованьем.
— Пожалуйста, спрячь пока у себя. Завтра воскресенье, сходим хотя бы в кино, я за тобой зайду.
Едва договорив, я поспешил прочь. Но потом не выдержал и оглянулся: у С. было такое лицо, какие бывают на картинах Пикассо. Мне трудно выразить это словами, но она стояла словно в другом измерении, весь облик ее был неорганический и расчлененный.
Одним духом миновал я свой двор и кинулся к лестнице. Тут меня настиг женский голос.
— К-сан! Какие забавные у вас гости! — Это ехидно ухмылялась вдовушка.
Я хотел было ответить ей крепким словцом насчет ее делишек с одним из моих гостей, но сдержался.
В комнате все семейство, усевшись в кружок, вкушало ужин. Утерев ладонью губы, господин расплылся в улыбке.
— А, пришел! А утром и завтрака не приготовил, как же это? — Лицо его вдруг стало страшным. — Мы весьма огорчены, что ты ушел, даже не заварив чаю. Если так пойдет дальше…
Тут и дама оторвалась от чашки: