– Эй, ты! Куда плывешь? – крикнули с нее.
– К вам и плыву! – последовал ответ.
Лодья малым ходом поравнялась с ним.
– Руку давай!
Пловца выдернули из воды, перекинули через борт – на гребную скамью.
– И что ты, копченый, у нас искать хочешь? – спросили пловца не очень дружелюбно. – Смерти легкой иль работы тяжелой?
– Какой я тебе копченый! – сердито бросил пловец, убирая с лица мокрые волосы. – Из Киева я!
Дышал пловец тяжело.
Видно было, что устал.
– А докажешь чем? – поинтересовался один из тех, кто выловил его из воды.
– Пояс гридня надень, тогда и вопросы задавать будешь, – оборвал его пловец. – Старший у вас – кто?
– Я старший, – сказал другой воин.
– Да не ты, – с досадой произнес пловец. – Воеводит у вас кто? Или вы сами тут по камышам прячетесь?
– Мы не прячемся, – воин пристально разглядывал пловца, пытаясь определить, что за рыбку они поймали. Одет по-печенежски, но на печенега не похож. Молод с виду, а держится – как гридь из Старшей дружины. – Мы не прячемся. И не сами. Нас воевода послал: за рекой присмотреть. Сказывали: копченые на том берегу.
– Так и есть, – пловец усмехнулся и от этого стал выглядеть еще моложе. – Воевода у вас – кто?
– А тебе зачем знать?
– Затем, чтобы знать, с кем говорить буду.
– Ежели воевода Претич станет с тобой говорить.
– Еще как станет, если скажут ему, что сын воеводы Серегея к нему из Киева приплыл.
– Какого Серегея? Он же с великим князем на булгар ушел!
– Он ушел, а я остался. Скажи хлопцу своему, чтоб не баловался. Рука у него дрожит. Кто ж лук так долго внатяг держит!
– А я тебя признал! – старший на лодье расплылся в улыбке. – Ты – Артём, выряжский сотник. Эй, весла на воду! Кормчий, правь к берегу. Прости уж, сотник, что не сразу признали! В такой одежке да с этакой гривой.
– Без этой гривы мне копченые бы враз голову отрезали. А ежели одежку другую дашь – благодарен буду. Негоже к воеводе в засаленных тряпках идти.
– Дам, дам, – воин полез под скамью, достал кожаный тючок. – Тут рубаха моя и портки. Тебе, правда, великоваты будут…
– Ничего, подвяжу, – Артём стянул печенежскую куртку и собственную мокрую рубаху.
– С копченого снял, сотник? – льстиво поинтересовался парень, вытянувший Артёма из воды.
– Мамка сшила. Из шкуры отрока одного.
– Как это? – опешил парень.
– А так. Ходил всё вокруг, вопросы глупые задавал. Надоел.
– Артём! – Воевода черниговский Претич распахнул объятья. – Рад!
– А уж как я рад, воевода! – Артём коснулся щекой пахнущей дымом бороды.
– Здрав будь, хоробр! С той стороны?
– С той, – подтвердил Артём.
– И что там?
– Копченые, – лаконично ответил Артём. – В осаде Киев.
– Это мы знаем. Много ли степняков?
– Много. А с тобой сколько?
– Пять больших сотен.
– Мало! – огорчился Артём.
– Так сколько есть. Я как услыхал, что к Киеву печенеги подступили, так сразу всех своих наконь да на лодьи – и сюда. Что в Киеве?
– Худо. Воды мало. Еды – тоже. Матушка-княгиня хочет с княжичами печенегам отдаться, чтоб копченые от Киева отошли. Говорит: придет Святослав – выкупит.
– Вот глупость какая! – воскликнул воевода. – Вот что бывает, когда баба воями верховодит. Это всё от веры вашей христианской, слабосильной! – добавил он в сердцах. – Слыхал, слыхал я эти речи!
– Ольга – княгиня, – напомнил Артём. – И о христианах, воевода, худого не говори.
– Да я не худое говорю, а правду! Коли захотела, старая, собой от копченых откупиться, так и шла бы сама. Княжичей – зачем? А что ж Ярополк с Олегом? Неужели согласны?
– Может, и не согласны, а против воли Ольги не пойдут.
– Эх, была б хоть мать их жива…
Артём пожал плечами.
– Что ж делать? – озадачился воевода. – Эх, худые ты вести принес, сотник, худые… Голоден?
– Есть немного. К печенежскому котлу присаживаться не стал. К тебе торопился.
– Зайчатины отведаешь?
– Да уж не откажусь.
– Сейчас принесут. А ты пока расскажи, как сюда добирался. Чаю, занятная была история…
– Кому как. Слышь, воевода, надо гонцов слать к Святославу.
– А сами что ж не послали?
– Посылали, – буркнул Артём. – Наших гонцов печенеги переняли. Я первый мимо них прошел.
– Перун молниерукий! Так великий князь ничего о беде не ведает?
– Что ведает Святослав Игоревич, мы с тобой, воевода, знать не можем. А гонца послать надо.
– Гонца-то я пошлю, да что толку? Когда еще Святослав помощь пришлет. А ежели детки его с матушкой княгиней в печенежском полоне окажутся, это ж совсем беда! Что ж делать-то?
– У меня спрашиваешь, воевода?
Претич не ответил. Думал. Артём не торопил. Ему как раз принесли зайчатину на пшеничной лепехе и кувшинчик меда.
Пока он ел, Претич кликнул одного из своих сотников, солидного варяга с синими усами, пошептал ему на ухо, спросил:
– Всё понял?
– Всё, батька!
– Тогда бегом исполняй!
И сотник бросился исполнять. Бегом, позабыв о солидности.
Артём покончил с зайчатиной и почувствовал себя значительно бодрее. И мысли в голове забегали проворней.
– Слышь, воевода, а сколько у тебя лодий? – спросил он.
– Шесть больших и две дюжины малых.
– А холста белого локтей триста найдется?
– Можно поискать. А зачем тебе?
– А краски есть?
– С этим труднее. Но могу послать отрока в соседний городок. Что ты задумал, сотник?
Артём загадочно улыбнулся.
– Вот доставят краски и холст – тогда увидишь. А пока отбери из своих пяти сотен двести молодцов видом погрознее. И еще знаешь что, пошли-ка ты гонцов в Смоленск и иные ближние города. Пусть собирают воинов…
– Ты, Серегеич, никак меня совсем за дурня держишь, – оборвал Артёма Претич. – Гонцы уже в пути.
– Прости, – извинился Артём.
– Прощаю, – кивнул Претич. – А теперь говори, что задумал. Нечего тут со мной в догадайки играть.
Артём не стал спорить и выложил свой план.
– Хитро… – пробормотал воевода, выслушав. – И опасно. Ну как догадаются копченые? Тогда что делать?
– Тогда умрем с честью, – ответил Артём. – Есть другие предложения?
– Нету, – вздохнул Претич. – Делаем, как ты придумал.
Глава четвертая Военный совет в Доростоле
Большой, персидской работы, шатер воеводы Серегея стоял посреди учебного лагеря примерно в пяти километрах от стен Доростола. Духарев мог бы, как сам князь и прочие воеводы, обосноваться в городе, но предпочел свежий воздух жаре, духоте и вони. В булгарских городах, как, впрочем, и в большинстве здешних цивилизованных поселений, канализация была «ливневого типа». То есть – в канаву под окном или прямо на улицу. Смывало нечистоты дождиком. А если не было дождика, то… не смывало.
Конечно, Духарев мог бы поселиться в здешнем дворце кесаря или даже в резиденции патриарха (тот был бы не против), но предпочел поле. Воздух почище, и к дружине поближе. Сергей бы и без шатра обошелся, но положение обязывало.
Ранним и свежим июньским утром к Духареву прибежал гонец от князя.
Запыхался гонец. Быстро бежал.
Гонца приняли гридни Стемида, выслушали сообщение, налили гонцу чашку «межицкого красного» – горло промочить – и отправили восвояси. Будить заспавшегося воеводу Стемид отправился сам.
Воевода, впрочем, уже не спал.
– Ну чего? – спросил он, закрыв за спиной двери в спальню.
– Святослав зовет. Собирает ближников на совет.
– Угу, – Духарев зевнул, потянулся. – Сейчас позавтракаем и поедем.
– Князь ждет, – напомнил Стемид.
– Гонец как сказал: с дружиной мне идти или одному? – уточнил Духарев.
– Про дружину ничего не говорил.
– Значит, не драться зовет, а думать. А думать, Стемид, надо не спеша. Так что сначала позавтракаем. Тем более я на голодный желудок соображаю плохо.
Царский дворец в Доростоле невелик, поменьше патриаршьего. Но обустроен по всем правилам. Вокруг стена, за стеной – парк, казармы, площадь… Словом, все необходимое. Тронный зал, царские покои, трапезная на полтысячи мест…
Велев охранной полусотне ждать его внизу, в парке, Духарев беспрепятственно миновал оба кордона и поднялся наверх, в «Зал совета».
Князь уже был там. И большинство княжьих ближников. Но Духарев пришел не последним. Не было еще Тотоша. Не было Свенельда и Бранеслава полоцкого. Зато приехал из Преславы воевода Щенкель – из смоленских варягов. И бывший свейский ярл, а ныне Святославов тысячник Гуннар Волк. Гуннара великий князь весьма ценил за ум и личную преданность, Духарев, напротив, недолюбливал – за хитрость и чрезмерную даже для свея кровожадность. Тем не менее Сергей вынужден был признать, что Гуннар отменно храбр и о своей дружине заботится, как о себе.
Обстановка в зале была неофициальная. Байки травили. Рассказывал Гуннар.
– …Вот, значит, идет этот трель на голос и видит: яма. Заглянул он в яму, а там его, треля, хозяин, хирдман Елдер Волосатый. Как он в яму попал, непонятно, но самому не выбраться.
«Ты что тут делаешь? – кричит снизу Елдер. – Почему не работаешь?»
Трель молчит. Смотрит.
«Чего выпучился? – орет Елдер. – Бросай мне веревку. Ух и отхожу я тебя палкой, скотина ленивая, когда вылезу!»
Трель смотрит, как внизу хозяин ярится, и думает: а зачем мне его вытаскивать? Чтоб он меня побил?
Поворачивается и уходит.
А Елдар из ямы ему вслед ревет, страшными карами грозит.
Трель подумал еще и решил: а ведь ничего ему хозяин из ямы сделать не сможет. Только глотку попусту рвать. Нет, нельзя такой случай упустить. Вернулся трель к яме и высказал Елдеру все, что накопилось. А накопилось у треля много.
Елдер от такой наглости даже замолчал ненадолго. А потом еще пуще заорал – аж шишки с сосен посыпались.
Трель понял – хозяина не переорать, и пошел было прочь, но подумал: а ведь такое раз в жизни бывает. Нет, нельзя просто так уйти, надо еще что-нибудь сделать.
Вернулся он, значит, во второй раз, штаны спустил и на Елдера сверху помочился.
От такого паскудства Волосатый и вовсе озверел. Но яма глубокая. Как ни ярись, а наверх не выбраться.
Трель на него сверху поглядел, повеселился – и пошел прочь.
Но опять далеко не ушел. Когда, думает, у него еще раз такая возможность будет – над самим Елдером Волосатым поизгаляться. Вернулся трель, значит, в третий раз, встал у края ямы, думает: что бы еще такое сделать? А тут край осыпался – и наш трель прямо в яму к Елдеру и свалился. Тот его – хвать, а трель как завопит:
– Не убивай меня, господин! Хошь верь, хошь не верь, а я повиниться пришел!
Все захохотали.
– А вот такая история была, – сказал Лют, когда все отсмеялись. – Приходит один черниговец по имени Мал к князю и жалуется: я, говорит, двух печенегов в бою зарубил, но никто не называет меня: «Мал – губитель печенегов»; я сад посадил – лучший в деревне, но никто не называет меня: «Мал-садовник»; и дом у меня в деревне самый лучший, но никто не называет меня: «Мал-строитель».
Но стоило мне один-единственный раз спьяну поиметь козу…
– А вот я такую историю знаю… – начал Икмор, но в это время в зал вошли сразу четверо: Калокир, Бранеслав с Устахом и Свенельд. Святослав негромко хлопнул ладонью по подлокотнику, и Икмор умолк.
«Все в сборе, – сообразил Духарев. – Можно начинать».
– …Гемейские перевалы надо закрыть, – решительно заявил Свенельд. – Я дам пять сотен гридней. Если каждый из воевод…
– Зачем их закрывать? – возразил Икмор. – Кого мы боимся? Пусть ромеи нас боятся! Они и боятся! Скажи, Тотош!
– Боятся, – подтвердил угр. – Мои люди ходили, всё видели. Там тройные заставы на всех караванных тропах.
– Перевалы надо держать! – настаивал Свенельд.
– А ты что скажешь? – Святослав повернулся к Калокиру.
Тот пожал плечами.
– Никифор не нападет, – сказал патрикий уверенно. – А если нападет, я об этом узнаю. У меня свои люди в столице.
– А если Никифор тайно соберет армию в другом месте? – предположил Лют.
– Это другое место называется Адрианополь, – насмешливо произнес Калокир.
– Почему ты так думаешь? – недовольно спросил Лют.
– Потому что этот город – самый удобный город в Восточной Фракии для того, чтобы собрать армию. А чтобы узнать, собирается ли войско, достаточно подкупить пару-тройку рыбаков на Эвре.[8] Когда вверх по реке пойдут из Эгейского моря суда с воинами и припасами, это никак не удастся удержать в тайне. Но я уверен: этого не будет. Кесарю Никифору теперь не до нас. Если мы сейчас поставим на гемейских перевалах крепкие заставы, в Константинополе могут подумать, будто мы готовимся к войне. И тогда…
Внизу под окнами раздался шум. Кто-то очень хотел попасть во дворец, а внешняя охрана, состоявшая из булгарских воев, – не пускала. Некто, желавший войти, ругал их нехорошими словами. Стражи отругивались. Когда в третий раз прозвучало имя великого князя, Икмор сказал:
– Может, послать гридня? Узнать, чего шумят.
– Я схожу! – подал голос Мстиша Свенельдич, который давно уже ерзал на лавке: наскучило сиднем сидеть.
– Узнай, – разрешил Святослав. – Калокир, продолжай.
– Я всё сказал, – ответил патрикий.
– Свенельд?
– Не убедил, – отрезал князь-воевода. – Даже если Калокир ручается в расположении кесаря, всё равно следует помнить о вероломстве ромеев.
– Не веришь мне, князь? – Калокир даже обиделся.
– Не о тебе речь – о Никифоре, – оборвал его Святослав. – Тебе мы верим. Свенельд, говори.
– Заставы нужны! И надобно поставить там не булгар, а наших. Булгарам у меня веры нет. – Свенельд покосился на Духарева: не станет ли возражать? Все-таки булгарское ополчение – под его рукой. Сергей возражать не стал. Он был согласен со Свенедьдом.
– А коли Никифор обидится, – продолжал князь-воевода, – то ему всегда можно объяснить, что дружины на перевалах – для его же пользы. Чтоб печенеги, или еще кто, не ходили через перевалы грабить ромейские земли.
– Разумно, – согласился Святослав. – Икмор…
Но договорить он не успел. В зал вбежал Мстиша, за которым, отдуваясь, вприпрыжку поспешал некий очень толстый и, судя по одежке, очень важный человек. Впрочем, сейчас толстяк напрочь забыл о собственной важности.
– Великий князь! – воскликнул он с порога. – Беда! Печенеги…
– Кто таков? – строгим голосом оборвал его князь.
Вместо толстяка ответил Духарев:
– Это мой брат Мышата, княже.
Взгляд князя смягчился.
– Теперь признал, – сказал он. – Ну, говори, что за беду ты нам принес?
Мышата покосился на Духарева. Стоит ли говорить? У многих народов участь горевестников была незавидной. Но у русов обычая казнить вестников не было. Иль теперь появился?
– Говори, брат, – ободрил его Духарев. – Князь тебя слушает.
– Беда, князь, – уже тише произнес Мышата. – Копченые Киев обложили.
Глаза князя сузились, на скулах вздулись желваки.
– Кто? – спросил он так же негромко.
– Хоревой. Большая орда хана Кайдумата.
– Быть не может! – воскликнул Икмор. – Его дочь – моя младшая жена. Кайдумат всеми богами клялся, что в мире жить будем! Не верю!
– А я верю, – подал голос Духарев. – Брату – верю. Копченым – нет. А дочерей у Кайдумата – десяток, не меньше.
– Больше, – буркнул Икмор. – Когда я жену себе выбирал, хан дюжины две девок вывел.
Святослав поднял руку – Икмор умолк.
– Давно осадили? – спросил он Мыша.
– Думаю, дня три-четыре назад.
– Нет, теперь ты точно врешь, купец! – опять не выдержал Икмор. – От Киева сюда – за три дня. Быть не может!
Мышата поглядел на воеводу – как дядька на пестуна. Снисходя к тому, у кого язык обгоняет мысли.
– У меня в орде Кайдумата свой человек есть, – сказал он. – Торговый. Когда орда на Киев пошла, он ко мне побежал. Сколько орда по степи идет, посчитать нетрудно. Вот и получается – три-четыре дня. Можешь сам посчитать, княже.
– Не буду, – качнул головой Святослав. – Мне ли с купцом в счете соревноваться. Благодарю тебя, торговый гость Мышата. Не забуду. Свенельд, Икмор, Серегей, поднимайте дружины. Идем домой!
– Княже! Батька! – воскликнул Икмор. – Неужто по одному слову купца мы всё бросим и к Киеву побежим?
– Бросать ничего не будем. Оставим здесь крепкую дружину. И в городках придунайских – тоже. Щенкель! Преславу я на тебя оставляю. Ты, Устах, остаешься держать Доростол. Волк, на тебе будет Переяславец. – И, повышая голос: – А ты, Икмор, не перечь и делай, что сказано, потому что не купец тебе это сказал, а я!
– Да, батька, – быстро согласился Икмор.
Они с великим князем ровесники. Но выглядит Святослав лет на десять старше. И хотя Икмор великому князю – ближайший друг, правая рука, но спорить с разгневанным Святославом…
Дураков нет.
Совет закончился. О гемейских перевалах так и не договорили.
* * *– Посуху пойдем, – сказал Духарев. – Четырьмя дружинами: моей, Икмора, Свенельда и самого князя. Отберем лучших и пойдем двуоконь. Так быстрее будет, чем водой. Хочешь с нами пойти?
– Шутишь? – Мышата ухватил пальцами с блюда кусок пожирнее, запихал в рот, прожевал не спеша.
Они сидели в доме богатого доростольского купца, приятеля Мышаты. Купец при разговоре не присутствовал. Деликатный. Зато стол накрыл, не поскупившись. Всё самое лучшее.
– Разве ж мне за нашим князем угнаться? – продолжал Мышата. – Да и не люблю я – в седле. Тяжелый я. Возок – другое дело. А лучше – водой.
– Что тяжелый, так есть меньше надо! – засмеялся Духарев.
– Разве ж это еда? – вздохнул названый брат, не забыв, впрочем, отправить в рот еще один кусок гусятины. – Так, червячка заморить. Вот в Константинополе повар мой гуся как готовит? Возьмет гусенка, в сетку посадит, а сетку к балке подвесит. И кормит его по-особому: пшеном, орехами… Ну, я в то особо не вникаю. Главное – какое мясо получается! Да с острым соусом! Чудо, а не мясо! А паштет! – Мышата чмокнул сальными губами. – А это разве гусь? – и умял еще один кусок. – Приезжай ко мне, брат! Я тебя так угощу! Так угощу – на всю жизнь запомнишь!