Даниэла Стил Калейдоскоп
Часть I. Соланж
Глава 1
Двадцать четвертого декабря тысяча девятьсот сорок третьего года к северо-востоку от Неаполя шли затяжные дожди. Сэм Уолкер сидел в окопе, плотно запахнув плащ-палатку. Сэму исполнился двадцать один год. До войны он ни разу не был в Европе. Война не самый приятный повод для заграничного путешествия, и все же он повидал столько, сколько и не мечтал.
В ноябре сорок второго Сэм пересек океан и вплоть до мая сражался в Северной Африке. Ему довелось участвовать в операции «Факел».
Он думал, что нет ничего хуже Африки — выжженной зноем пустыни с частыми песчаными бурями, когда покрасневшие глаза слепнут от песчинок. Но здесь, в Италии, оказалось еще похлеще. Пальцы закоченели настолько, что Сэм прилагал бешеные усилия, чтобы удержать в руке окурок — рождественский подарок однополчанина.
Ветер с гор пронизывал до костей; поговаривали, будто такой суровой зимы в Италии еще не было. В июле их Сорок пятый пехотный полк в составе Пятой армии Кларка перевели в Сицилию, а в октябре они приняли участие в боях на подступах к Риму, забиваясь на ночлег в сараи, если таковые попадаются на пути, воруя продукты и все прочее, что удается стибрить, — отвоевывая у немцев дюйм за дюймом и обильно поливая каждую пядь земли своей и чужой кровью.
Черт! Последняя спичка отсырела; окурок тоже. Единственный подарок к Рождеству…
Когда японцы напали на Пирл-Харбор, Сэм учился в Гарвардском университете. Гарвард… Можно обхохотаться, если б на это остались силы.
Гарвард… Прекрасные условия жизни. Неразлучная четверка друзей. Юные, одухотворенные лица, глаза светятся уверенностью в том, что весь мир будет у их ног… Трудно поверить, что все это действительно было. Он с таким трудом попал в Гарвард — «сомервиллский пижон», с младых ногтей мечтавший об университете. Сестра то и дело потешалась над ним; ее собственное честолюбие простиралось не дальше замужества. Эйлин была на три года старше и до окончания школы успела переспать с кучей парней; потом она выскочила замуж и к тому времени, как Сэм окончил школу, разошлась с мужем. Целый год после школы Сэм упорно вкалывал, берясь за любую работу, и наконец поступил в Гарвард.
Их родители погибли в автомобильной катастрофе во время путешествия на Кеп-Код — Сэму тогда было пятнадцать. Какое-то время он жил с Эйлин и ее восемнадцатилетним «мужем», но вскоре сбежал, и с тех пор они почти не виделись. Перед отъездом на фронт он зашел в бар, где она работала, попрощаться. Сестра перекрасила волосы, так что он с трудом узнал ее. Она как будто смутилась, но глаза ее светились все тем же, ненавистным для Сэма, нахальным выражением.
— Что ж, в добрый путь. — Сэм гадал, должен ли он поцеловать ее. У Эйлин была своя забота — как можно скорее вернуться к стойке. Она добавила: — Сообщи свой новый адрес.
— Да-да, конечно. Береги себя…
Он вновь почувствовал себя двенадцатилетним мальчишкой. Память услужливо выхватывала из глубин прошлого коробившие его подробности. Он пытался, но так и не смог припомнить хоть что-нибудь хорошее из их совместной жизни. Они с Эйлин принадлежали к разным мирам — словно родились на разных планетах. Когда-то сестра изводила его небылицами о том, что он якобы приемыш. Сэм чуть было не поверил, но однажды мать задала Эйлин хорошую порку и торжественно поклялась, что это гнусная ложь. Лгать для Эйлин было так же естественно, как дышать. Она вечно сваливала на брата свои провинности, и отец всякий раз попадался на удочку. Сэм чувствовал себя чужим, бесконечно далеким от угрюмого верзилы отца, ходившего на рыболовном судне, и от матери, которая любила заложить за воротник, и, конечно, от Эйлин: для этой не существовало ничего, кроме гулянок. Ночами он часто лежал, уставившись в потолок, и пытался представить себе, что значит настоящая семья. Горячая пища на столе… чистые простыни… у всех отличное настроение… Он не мог припомнить, чтобы его родители весело, от души, смеялись или держались за руки. В душе Сэм презирал их за серую, безрадостную жизнь и за то, что они и детей обрекли на такое же прозябание. А они ненавидели его за хорошие отметки, блестящие способности, главные роли в школьных спектаклях, мечты о другой жизни и других людях. Однажды Сэм поделился с отцом своими планами — учиться в Гарварде. Тот посмотрел на него как на инопланетянина. И вот наконец сбылась давняя мечта: Сэм поступил в университет. О, этот великий первый день!.. А через три месяца все было кончено.
Дождь нещадно хлестал окоченевшие руки. За спиной послышался чей-то голос:
— Дать огонька?
Сэм оглянулся на высокого русоволосого юношу с голубыми глазами и бегущими по щекам струйками дождя; оба они как будто плакали.
— Спасибо. — Сэм улыбнулся, и на мгновение в его глазах зажглись веселые огоньки, как некогда в университете, когда он мечтал блистать в студенческом драмкружке. — Хорошенькое Рождество, не правда ли?
Подошедший вернул ему улыбку. Должно быть, он был постарше Сэма, и Сэм выглядел старше своего возраста. После участия в боевых действиях в Северной Африке и в итальянской кампании все они чувствовали себя постаревшими.
— Артур Паттерсон, — представился русоволосый.
— Очаровательная страна, — продолжал подшучивать Сэм. — Всю жизнь мечтал здесь побывать. Поистине незабываемое путешествие. — Он насмешливо огляделся, словно выискивая полуголых красоток, загорающих на бесконечных залитых солнцем пляжах.
— Ты давно здесь?
— Тыщу лет. Прошлое Рождество справлял в Северной Африке. Сногсшибательный курорт. Нам прислал приглашение Роммель.
Сэм с благодарным выражением лица зажег свой окурок и пару раз затянулся, прежде чем обжечь пальцы. Он охотно поделился бы с новым товарищем, но дождь и ветер раньше времени вырвали у него из рук этот остаток былой роскоши. Он виновато улыбнулся.
— Извини. Меня зовут Сэм Уолкер.
— Откуда ты?
Сэм хотел ответить: «Из Гарварда», но здесь это звучало бы нелепо.
— Из Бостона.
— А я из Нью-Йорка.
Как будто это имело значение! Все утратило смысл, эти названия больше не существовали. Реальными были Палермо, Сицилия, Салерно, Неаполь и Рим — вожделенная цель. Только бы дожить до его освобождения.
Рослый блондин поежился.
— Я работал юристом… до этой заварушки.
Прежде это произвело бы на Сэма впечатление, но теперь все на свете было неважно.
— А я мечтал стать актером.
До сих пор он мало с кем делился своей мечтой — только с немногочисленными друзьями, и то они смеялись над ним, а преподаватели советовали заняться чем-то более существенным. Никто не представлял, как много это значило для него и что он почувствовал, когда впервые вышел на подмостки. Свершилось чудо перевоплощения в другого человека. Никому не дано было это понять, даже в Гарварде, где учились будущие доктора, юристы, бизнесмены, главы корпораций и фондов, послы…
Сэм усмехнулся про себя. Вот и он стал послом, только с винтовкой в руках и прикрепленным к ней штыком — за минувший год он не раз проделывал это. Интересно, сколько человек убил Паттерсон и как он после этого себя чувствует? Впрочем, здесь не принято задавать подобные вопросы. Все держали свои переживания при себе, так же, как и воспоминания об искаженных смертной мукой лицах с выкатившимися из орбит глазами в тот момент, когда победитель в рукопашной схватке выдергивал штык и вытирал о траву. Сэм постаревшими глазами посмотрел на Артура Паттерсона и позволил себе еще одну праздную мысль: доживут ли они до следующего Рождества?
— Почему ты хотел стать актером?
— Ах, это… — Сэму стало не по себе от серьезного взгляда Паттерсона. Они сидели в окопе, используя вместо стульев валуны. — Господи, я не знаю. Это так интересно!..
Но, конечно же, дело не в этом, а в том, что на сцене он обретал цельность характера, становился сильным, уверенным в себе… Смешно толковать об этом в канун Рождества, сидя в вонючем окопе!
— А я пел в хоре в Принстоне.
Ну, разве не идиотский разговор? Сэм Уолкер расхохотался.
— Мы с тобой чокнутые. Беседуем о хоровых и драматических кружках, хотя не знаем, будем ли живы через неделю.
Сэм посмеивался, но его душили слезы. Реальность была ужасна, но она по крайней мере существовала, ее можно было попробовать на ощупь — даже обонять. Весь год ему приходилось вдыхать только тошнотворный запах смерти.
Вот что выпало им на долю, пока генералы разрабатывали планы взятия Рима! Кому он нужен, этот чертов Рим? Во имя чего они отдают жизни? Ради свободы Бостона, Нью-Йорка или Сан-Франциско? Они и так свободны. Люди ездят на работу, танцуют и ходят в кино. Что они знают о войне? Ровным счетом ничего.
Сэм поднял глаза на русоволосого парня рядом с собой и покачал головой. В его глазах застыла недетская грусть и преждевременная умудренность. Смех испарился, словно и не бывало. Ему безумно захотелось домой… куда угодно. Даже к сестре, которая после его отъезда из Бостона так ни разу и не написала. Сам-то он дважды писал, а теперь решил: не стоит. Одна мысль об Эйлин нагоняла тоску. Все они только мучили его: и сестра, и мать, и флегматичный, неразговорчивый отец. Он страдал от одиночества. И теперь точно так же одинок, торчит в окопе рядом с хористом из Принстона… и начинает проникаться к нему симпатией.
— Где именно ты учился? — Паттерсон упорно цеплялся за прошлое, словно воспоминания могли вернуть им прежнюю жизнь.
Ничего подобного! Вот оно, неприглядное настоящее: вонючая жижа под ногами и леденящий дождь.
Сэм покосился на Паттерсона, жалея, что у него нет еще одной сигареты — настоящей, а не обслюнявленного окурка. В Гарварде он мог позволить себе любые сигареты на выбор — даже «Лаки страйк». Эта мысль чуть не довела его до слез. Он ответил:
— В Гарварде.
— И ты еще хотел стать актером?
Сэм пожал плечами.
— Я специализировался в английской литературе. Возможно, и стал бы преподавать в школе, вести драмкружок…
— Тоже неплохо. У нас в Сент-Поле был свой драмкружок.
Дичайший разговор! Словно из какой-то другой жизни. Принстон, Сент-Пол… Что только они делают здесь, в Италии? Особенно те, что полегли?
В Сэме проснулся интерес к рождественскому ангелу — своему нечаянному собеседнику. До войны у них было мало общего, зато теперь многое объединяло.
— Ты женат?
— Нет. Был слишком занят своей карьерой. Перед призывом успел поработать в одной юридической фирме.
Артуру Паттерсону исполнилось двадцать семь лет. У него были серьезные, даже печальные глаза, а у Сэма — скорее озорные. Сэм был брюнетом среднего роста, широкоплечим и энергичным — в этом сдержанный, осмотрительный Артур сильно уступал ему. Впрочем, может быть, дело в том, что Сэм моложе?
— У меня в Бостоне осталась сестра. Если ее не кокнул очередной хахаль.
Обоим захотелось рассказать о себе, словно другого шанса уже не будет. Чтобы потом хоть кто-то вспомнил…
— Мы не очень-то ладили друг с другом, — признался Сэм. — Перед отъездом я заходил проститься, а она мне даже ни разу не написала. У тебя кто-нибудь есть — братья, сестры?
— Нет, я — единственный ребенок. Отец умер, когда я учился в школе. Мать так и не вышла потом замуж. Судя по письмам, ей там здорово одиноко.
— Еще бы!
Сэм попытался представить себе мать Артура — высокую, худощавую женщину с некогда белокурыми, а теперь поседевшими волосами — возможно, уроженку Новой Англии.
— А мои предки погибли в автокатастрофе, когда мне было пятнадцать. — Он не стал уточнять, что это было небольшой утратой. Сейчас такие вещи трудно понять.
— Не знаешь, куда нас отправят дальше? Вчера я краем уха слышал, говорили о Кассино. Это за горами. Веселенькая дорога!
Теперь они будут страдать не от дождя, а от снега. Что еще уготовили им генералы?
— Сержант вроде упоминал об Анцио — на побережье.
— Замечательно! — Сэм язвительно усмехнулся. — Может, искупаемся.
Артур Паттерсон расплылся в улыбке. Ему нравился этот насмешливый парень из Бостона. За рожденной войной горечью угадывались доброе сердце и острый ум. Главное, есть с кем поговорить. Артур тяжело переносил войну. В детстве его баловали; чрезмерно опекали в юности, особенно после смерти отца; он знал материнскую ласку, рос в благополучной семье, пользуясь всеми благами цивилизации. Война явилась для него крушением. Раньше ведь он никогда не испытывал неудобств, не знал опасностей, ему не приходилось бояться. Теперь всего этого было в достатке. Ироническая насмешливость Сэма восхитила его.
Сэм достал свой НЗ — рождественский паек — и с кривой улыбкой развернул. Конфеты он уже раздал местным ребятишкам.
— Хочешь рождественскую индейку с каштанами? — Сэм дружеским жестом протянул Артуру банку консервов.
У того потеплело на душе. Похоже, Сэм обладает мужеством, которого не хватает ему самому. Артур только о том и думал, чтобы выжить, вернуться домой, в свою теплую постель, к чистым простыням и белокурым длинноногим женщинам.
— Спасибо, я сыт.
— М-м-м, — протянул Сэм, сделав вид, будто жует фазана, запивая добрым вином. — Какова кухня, а? Кто бы мог подумать, что в Италии так вкусно готовят!
— В чем дело, Уолкер?
К ним в окоп свалился сержант. По его мнению, за Сэмом нужен глаз да глаз: парень больно прыток, уже раз чуть не расстался с жизнью. Другое дело Паттерсон: осмотрителен, не лезет на рожон. Только уж шибко грамотный.
— Джентльмены, какие у вас проблемы?
— Никаких, сержант. Я расхваливаю здешние харчи. Хотите горячего пирога? — Сэм протянул полупустую жестянку.
— Бросьте, Уолкер. Вас сюда не на вечеринку позвали.
— Ах, черт! Должно быть, я неправильно понял текст на пригласительном билете. — Не обращая внимания на ворчание сержанта, Сэм закончил трапезу.
Сержант пополз было дальше, но оглянулся и буркнул через плечо:
— Джентльмены, завтра мы покидаем эти места. Конечно, если вы выкроите для этого время в вашем расписании светских развлечений.
— Постараемся, сержант. Приложим усилия!
Сержант усмехнулся. Ему нравилась способность Уолкера острить в подобных условиях. Это здорово поднимало дух, особенно сейчас. Сержант знал: впереди — еще большие трудности. Может, тогда и самому Уолкеру будет не до шуток.
— Только и делает, что придирается, — пожаловался Артур.
— Это существенная часть его обаяния, — проговорил Сэм, шаря в карманах в поисках еще одного окурка. И вдруг — словно дары волхвов — Артур вытащил почти непочатую сигарету! — Господи, приятель, где ты ее взял? — В глазах Сэма вспыхнуло неприкрытое вожделение. Артур зажег сигарету и передал ему. — В последний раз я досыта накурился, когда нашел курево у мертвого фрица.
Паттерсон содрогнулся. Да уж, с Сэма станется — обыскивать трупы. Возможно, дело в молодой бесшабашности, помноженной на врожденную отвагу. Это чувствовалось даже здесь, в окопе, когда они трепались о Гарварде и обменивались зловещими шутками.
В ту ночь они уснули, тесно прижавшись друг к другу. Дождь молотил до утра. На следующую ночь им повезло: подвернулся какой-то амбар. А еще через пару дней их полк вышел к реке Вольтурно. Это был тяжелый марш-бросок, стоивший им дюжины человеческих жизней. Сэм с Артуром стали неразлучными друзьями. Не кто иной, как Сэм, буквально тащил Артура на себе, когда тот признался, что не может больше сделать ни шагу; и не кто иной, как Сэм, спас его от вражеского снайпера.
Когда бои за Неттуно и Анцио закончились, полк, где служили Артур и Сэм, вывели на главный удар по прорыву линии обороны противника при Кассино. Здесь Артура ранило. Пуля угодила в предплечье. Обернувшись на свист пули, Сэм сначала решил, что товарищ мертв. Артур лежал в луже крови; глаза бессмысленно уставились в небо. Сэм рванул на нем рубашку и обнаружил рану. Он отнес Артура в медпункт и оставался с ним до тех пор, пока не убедился, что опасность для жизни миновала. Тогда только он вернулся в строй.
Следующие четыре месяца оказались сплошным кошмаром. В битве за Анцио погибло пятьдесят девять тысяч человек. У Сэма с Артуром было такое ощущение, словно во всей Италии не осталось ни одного клочка земли, где бы они не месили грязь и снег. Дальнейший путь лежал на Рим. Артур быстро поправлялся. Сэм был счастлив снова видеть его рядом с собой. Перед ранением Артура между ними завязались прочные отношения, о которых они не распространялись, но в глубине души чувствовали: такая дружба выдержит проверку временем. Они вместе, плечом к плечу прошли через настоящий ад, такое не забывается. Ничто в их прошлом — а возможно, и будущем — не шло ни в какое сравнение с этим новым опытом.