Станислав РОМАНОВСКИЙ ВЯТСКОЕ КРУЖЕВО Повесть
Муза
Летом из-за возвратных холодов вода в Вятке была ледяная. В этой-то воде (кому-то надо открывать сезон!) первыми искупались трое ребят из деревни Кукушка. Десятилетние Сережа Рощин и Петр Паратиков поплыли к острову, где доцветала черемуха, да скоро вернулись. А брат Петра, шестилетний Константин, поплавал не дольше минуты — руками по дну.
Не успели дети опомниться после купания и развести костер, как у Сережи вздулась щека, у Петра заболели зубы, а Константин принялся чихать и не мог остановиться.
Ребята перепугались и с повинной прибежали домой.
Когда дедушка увидел Сережу с раздутой щекой, он крякнул и сказал:
— Я так и знал.
Напоил внука чаем с малиновым вареньем, послал на полати под свою шубу — выгонять простуду — и предупредил:
— Лежи и не показывайся. У меня нынче люди будут квартиру смотреть. Понравятся — пущу квартирантов.
— А кто они — люди-то? — спросил Сережа.
— Как бы это сказать? — развел руками дедушка. — Народ! Одним словом, женщины.
Лежа на полатях, Сережа стал ждать квартирантов и думать о том, какие они и какое разнообразие внесут теперь в его деревенскую жизнь.
А поселить их есть где. Дедушкин дом был большой и состоял из передней избы, задней избы, сеней между ними, и все это под одной крышей. В передней — парадной — избе, что выходила окнами на юг, на солнышко, когда-то жили Сережины родители, пока не уехали в отпуск. Сережа ждал их зиму и лето. Осенью дедушка открылся ему, что они погибли в авиационной катастрофе и никогда больше не приедут. Сережа до конца в это не поверил, поплакал и спросил:
— Дедушка, почему же ты мне сразу не сказал?
— Ты тогда маленький был… Я боялся, что ты не вынесешь этого известия. Сейчас ты вырос, окреп. Вон плечи-то какие! Вот я и решился сказать тебе сущую правду. До каких пор, думаю, тянуть?
И спросил дедушка виноватым голосом:
— Можно, я в переднюю избу квартирантов пущу?
— Погоди пока.
— Погожу.
Дедушка погодил и через год стал за дорогую плату сдавать квартирантам переднюю избу, которая до этого стояла в неприкосновенности, ожидая хозяев.
Квартиранты были люди разные, совсем не похожие на местных, и сейчас с любопытством и радостным смятением Сережа ждал, какие они будут на этот раз.
И трогал распухшую щеку: думает она опадать или нет? Такое событие, а тут лежи на полатях и ни гу-гу. Щека достигла наибольшей толщины, когда нагрянули посетительницы и наполнили заднюю — северную — избу нездешними голосами. Не на иностранном ли языке они объясняются?
— …Ягод у нас — земля в красном сарафане! — доносился снизу распорядительный голос дедушки. — Грибочки берем с выбором, какие нам понравятся.
Кому все это адресуется, Сережа не видел. Он лежал на полатях, под самым потолком, и, не дыша, слушал, как дедушка рядится — обговаривает условия квартирования:
— …Молоко наше. Только что из-под коровы. Картошка наша: молоденькая, с росой и землей. Мясо? Курочку можете зарезать, какая поглянется.
— У нас рука не поднимется, — раздался снизу акающий женский голос.
— А кушать — поднимется? — как послышалось вдруг Сереже, грубовато спросил дедушка.
Мальчик подполз к краю полатей, где с зимы горушкой были сложены валенки, пахнущие овечьей шерстью и дратвой, и заглянул вниз. От его нечаянного прикосновения валенки покачнулись и готовы были упасть на головы беседующих, но мальчик вовремя удержал горушку и, замирая от страха, опять посмотрел вниз.
Сперва он увидел девочку.
Крупная, несколько полноватая, она сидела за столом, покрытым скатертью по такому случаю, и маленькими светлыми глазами рассматривала сучки на потолке. Русые волосы ее, перехваченные обручем-диадемой, спускались на плечи — на короткие рукавчики бело-розового платья. Движением головы девочка то и дело отгоняла мух, сохраняя на лице взрослое выражение, приличествующее серьезности момента. Сережа сразу определил, что она вряд ли намного старше его, а скорее всего они одногодки. Вот было бы хорошо сидеть за одной партой с такой красивой девочкой!..
По другую сторону стола сидела молодая рыжая женщина и говорила дедушке:
— Если мы привезем пианино, вы не будете против?
Дедушка, что устроился бочком на порожке, как он бывало сиживал в колхозной конторе, отозвался:
— Привозите. Послушаем.
Была в его словах скрытая улыбка: зачем, мол, везти такую тяжесть в эдакую даль?
И еще он сказал совсем буднично:
— Места хватит. В морозы мы теленка в избе держим. А он, чай, ведь не меньше пианина?
Сереже стало обидно за дедушку. Почему он сидит на порожке как неприкаянный? Сел бы по-людски вместе со всеми за стол!
— У меня дочка на пианино играет, — объяснила женщина. — Тренировать пальцы и слух надо постоянно-постоянно.
А голос девочки — очень звонкий и сильный, так что Сережа открыл рот от неожиданности, а потом закрыл, — объявил с радостью:
— Я гаммы учусь играть!
Дедушка спросил:
— И поёшь, поди?
Девочка помотала головой и вздохнула:
— Я несерьезно пою.
— Почему же ты так? — упрекнул дедушка. — Раз взялась, так старайся. Между прочим, отец Федора Ивановича Шаляпина — нашенский мужик.
Девочка сообщила ликующим голосом:
— У нас бабушка пела арию Орлеанской девственницы и даже брала верхнее «ля»!
Как раз в это время Сережа высунулся из-за валенок, чтобы лучше разглядеть счастливицу, и девочка увидела его и замерла. Застигнутый врасплох ее взглядом, мальчик не решался спрятаться, с лютой грустью думал о том, что она видит его раздутую щеку, и Сережино лицо покрывалось пятнами.
И глаза его умоляюще сказали глазам девочки:
— Не говорите, что меня увидели такого. Пожалуйста!
— Почему? — спросили девочкины глаза.
— Неловко…
— Почему все-таки? — не поняли девочкины глаза. — Потом скажете?
— Потом, — ответили глаза мальчика, и он спрятался за валенки и отполз в глубину полатей, наказав себе, пока не пройдет опухоль, не высовываться ни при каких обстоятельствах. Лицо его горело, и он плохо разбирал слова, что роились внизу и набегали одно на другое.
— …У меня только достойные люди жили, — загадочно говорил дедушка. — Жил у меня сторож с мясокомбината Варахий Яковлевич Фоминых. Мясо в рот не брал! Все больше картошечку, грибки, ягодки. Я говорю: «А курочку-то? Это не мясо, а одним словом— нежность». Он, бывало, сморщится и скажет так культурно: «По прейскуранту домашняя птица — натуральное мясо». Я говорю: «А что, если я вам дикую принесу: глухаря завалю или уточку подстрелю на озере?» Он бывало сморщится-скорчится и переживательно так скажет: «По прейскуранту и дикая птица — натуральное мясо». Исключительно культурный человек!
Разговор становился все загадочнее и тише, как бывает у взрослых, когда они от окольных слов договариваются о деньгах. Теперь нельзя было разобрать ни единого слова.
Наконец гости ушли, и внизу все стихло. Сережа решился выглянуть из-за горушки, сразу же натолкнулся на чей-то немигающий взгляд, хотел спрятаться, да раздумал. С посудника на него в упор смотрела гипсовая кошка-копилка. Глаза ее с подведенными, как у модницы, ресницами были желтыми и глуповатыми. В эту копилку вот уже года три Сережа складывал монеты, и сколько их там набралось, и сколько на них всего купить можно?
Подумать страшно, сколько.
Если долго смотреть на гипсовую кошку, она начинала шевелить синими усами. Сережа потер глаза кулаками и увидел дедушку. Тот сказал внуку:
— Проводил честь по чести.
Дедушка прикрыл дверь, посмотрел в окно, не подглядывает ли кто, и, на всякий случай повернувшись к окну спиной, достал из кармана ветхий бумажник. Поплевывая на пальцы, он трижды пересчитал в нем деньги, и, пока считал, лицо его было чужим и суровым. Сережа побаивался дедушку в такие минуты и старался не смотреть на него.
Дедушка спрятал бумажник в карман, сказал:
— Культурные люди.
И прибавил:
— Исключительно культурные люди: задаток дали! На днях приедут. Пойду в передней избе кипятком с перцем еще раз все ошпарю, чтобы ни одного мизгиря или какого общественного насекомого не осталось.
Дедушка целый день наводил порядок в передней избе, а Сережа честно болел на полатях и заснул. Он проснулся от дедушкиного голоса:
— Сергей!
— А?..
— Под окошками черемуха разрослась, свет загораживает…
— Ну?
— Квартирантам это не понравится. Может, топором пройтись?
— Не трогай ее, — попросил мальчик, засыпая.
И опять его разбудил дедушка.
— Сергей!
— Ну.
— Может, баню истопим?
— Сейчас?
— Ну!
— Приедут — истопим.
— Я тоже так думаю. А до этого… Чего это мне в голову-то стрельнуло?
Время шло.
Щека у Сережи опала, а квартиранты все не ехали.
На вятскую землю нагрянуло настоящее тепло, и дышать стало вольнее. Небо засинело, зеленые ели и сосны замерли в этой синеве и кого-то ждали. Запах их смолы — внезапный от прихлынувшего тепла! — щекотал ноздри и подступал к гортани слезами радости.
Несколько раз на дню Сережа выбегал на дорогу до поворота смотреть, не едут ли квартиранты. Лиловая наезженная дорога уходила в рожь, и рожь, совсем юная, с сизой сединой, как дымом повитая, пахла хлебом и обещала урожай. От шагов мальчика из ржи выпархивали зеленые птицы, далеко не улетали и пели:
— Свой, свой, свой…
А рожь с каждым днем прибывала в росте. Намного ли, мальчик сказать не мог, возможно, совсем не намного, но то, что она по колосу всем полем прянула ввысь, это он чувствовал и думал с необидной завистью:
— Мне бы так.
Однажды Сережа проснулся от общего движения в доме: хлопали двери, в переднюю избу что-то вносили, и оттуда что-то выносили.
Вошел совершенно счастливый дедушка и сказал:
— Приехали честь по чести! Сходил бы ты, Сергей, к квартирантам-то. Показался. Поздоровался.
Мальчику отчего-то стало страшно, и он пробормотал:
— Я еще чаю не пил…
— Так они напоя-яят! — уверял дедушка. — Они чего только не привезли! Я у них чемоданы таскать замаялся. И чего ни сделаю, говорят: «Огромное спасибо! Огромное спасибо!» Исключительно культурные люди.
Видя, что Сережа стоит и робеет, за плечи подтолкнул его к двери и ободрил:
— Иди, не бойся. Где наша не пропадала?
— Погоди, я хоть перед зеркалом постою! — заупрямился Сережа.
Перед зеркалом дедушка оправил на внуке рубаху, поплевав на ладошки, пригладил его вихры и подумал вслух:
— Может, тебе ботинки новые надеть?
— Так они велики, — напомнил Сережа. — На вырост куплены…
— На вырост, — согласился дедушка. — Ты в них в седьмом классе пройдешься. Да и так ты орел орлом! Ступай с богом.
Слыша, как в нем стучит сердце, мальчик прошел полутемные сени и остановился перед дверью в переднюю избу. Она была полуоткрыта. Мальчик постучал в ободверину. Ему не ответили. Тогда он бочком взошел на порожек и поздоровался:
— Здра-аавствуйте!
Людей здесь не было.
А переднюю избу было не узнать. В ней поселились новые вещи, цвета, звуки, запахи, в частности тончайший запах духов, какого он никогда не слыхивал прежде. Повсюду и так и эдак стояли и лежали на боку разноцветные чемоданы. Они тоже пахли, да так, что с непривычки щипало глаза.
В простенке между окнами на железной подставке — пяле — покоилась подушка для плетения кружев со звонким названием — бубен! Рядом на столе лежали березовые коклюшки.
Пяла, бубен, коклюшки были знакомы мальчику, потому что в деревне Кукушке и в иных здешних деревнях крестьянки-надомницы исстари плели кружева с помощью таких же приспособлений.
Мальчик хотел уйти из избы, где не было хозяев, да рядом с коклюшками лежала открытая книга, и от нее исходил табачный запах старых страниц. Сереже мучительно захотелось прочесть хотя бы строчку из этой книги. Ведь дедушка не раз говорил, что именно в старинных книгах можно узнать великую тайну.
Какую?
Скажем, как вернуть больному здоровье, а старику молодость. Или как пройти сквозь стену туда и обратно. А почему сквозь стену, а не через дверь, дедушка не объяснил. «Вот, наверное, почему, — подумал Сережа, — чтобы удивить девчонок в классе».
От этой простой мысли он успокоился и с благоговением заглянул в книгу.
«Прохладительное во время танцев, — прочитал он, шевеля губами, — ораншада № 2417… Фисташковое питье № 2176».
Сережа ничего не понял, полистал страницы и прочитал следующее:
«Вина к столу подаются: шампанское замороженным; бургунское и лафит — подогретыми, а остальные холодными».
«Что за книга такая?» — подумал Сережа и с уважением прочитал заглавие:
«Подарок молодым хозяйкам или средство к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве».
Заглавие ему очень понравилось. Во-первых, подарок. Во-вторых, добрый человек писал эту книгу: ведь не все люди зарабатывают помногу, и надо помогать им уменьшать расходы. Сережа с дедушкой живут вдвоем, и трат-то больших нет, а денег в доме всегда не хватает.
Позади себя мальчик услышал слабое, как вздох, шелестение, обернулся и увидел девочку.
Кончиками пальцев держа на отлете подол бело-розового платьица, она присела в легком поклоне.
— Здравствуйте! — сказала девочка. — Меня зовут Муза. А вас?
Сережа пробормотал нечто невнятное.
— Не поняла, — сказала девочка. Он выговорил отчетливо:
— Сергеем назвали.
— Да-аа? — с некоторой укоризной протянула девочка.
— А что? — насторожился он.
— Ничего. Сейчас что ни имя, то Сергей или Андрей.
— А как надо? — огорчился мальчик.
— Как?
Она села на стул напротив бубна, жестом предложила ему сесть на соседний стул. Он сел покорно. Некоторое время оба молчали. Девочка показала лицом на книгу на столе и спросила:
— Вы много читаете?
— Я-то?
— Да.
— Нет, — признался Сережа. — Вовсе мало…
— Почему? — удивилась девочка. — Не любите читать?
— Не люблю.
— Навеки не любите? — погрустнела девочка. Сережа ответил:
— Может, и не навеки.
Девочка молчала. Молчание затягивалось и чем дальше, тем больше становилось тягостным.
— У меня есть друг, — заговорил Сережа. — Петр Паратиков. В классе он стоит последним по росту. Он маленький, да удаленький. Он до третьего класса говорил: «Ой, уж читать-то мне как неохота!» Наша учительница Августа Николаевна говорит ему: «Ничего, Паратиков, я тебя приохочу». Сейчас отец и мать Петра за уши от книги не могут оттащить. Ему говорят: «Щи простынут!» Он голосом ревет: «Ой, пусть стынут! Ой, уж читать-то мне больно охота!» Может, и я так буду.
Последнее предложение у него прозвучало обещанием, на что девочка одобрительно закрыла глаза, показывая редкие, но длинные ресницы, и медленно открыла их.
— Вы в каком возрасте научились читать? — спросила она.
Сережа подумал и ответил:
— Толком — в восемь лет.
— Что значит «толком»?
— Чтобы без запинки и всякие слова выговаривать.
— Гм. А я в четыре года научилась читать. Мне было ужасно скучно в первом классе. Учительница посадила меня за отдельную парту и, чтобы я не очень скучала, давала мне книжку…
Косясь на старинную книгу на столе, Сережа спросил:
— С картинками?
Девочка пожала плечами и ответила:
— Какое это имеет значение? Но если это вас о-оочень интересует: без картинок. Я так зачитаюсь, что звонка не слышу! Учительница разрешила мне на уроке вести дневник. Я две тетради исписала.
— Толстых или тонких? — спросил Сережа.
— Тонких, — девочка сморщила носик. — Толстых тетрадей нам тогда еще не давали.
— У нас в конторе вот такая тетрадь лежит!
Мальчик показал толщину колхозной тетради и стал перечислять, что в тетрадь эту записывают: урожай ржи, пшеницы, ячменя и гороха. Девочка попросила:
— Сергей, расскажите что-нибудь интересное.
— Как это? — не понял он.
— Какой-нибудь невероятный случай из вашей жизни.
— Из личной жизни? — уточнил он.
— Ну, конечно, из личной!
Сережа задумался и сообщил потерянно:
— У меня ничего такого и не было…
— Совсем?
— Нет, один случай был! — вспомнил мальчик. — В этом году мне на день рождения в школе подарили глиняную тарелку. На ней нарисован олимпийский мишка. Вот такой у меня случай был…
В это время в комнату вошла мама девочки, видимо, только что с купанья. Подняв полные белые руки, она прибирала мокрые злато-рыжие волосы и смотрела на детей улыбающимися зелеными глазами, а во рту держала приколки. Эти приколки во рту мгновенно напомнили Сереже его маму, потому что она так же прибирала волосы.
Шепелявя из-за приколок во рту, женщина спросила:
— Когда у тебя день рождения, Сережа?
— Когда?..
Он так разволновался, что позабыл, когда. Женщина устраивала приколки в волосах и мягко спрашивала:
— Летом?.. Осенью?.. Зимой?.. Весной?..
— Двадцать первого апреля, — прошептал мальчик.
— Это хорошо, — похвалила женщина. — Ты родился почти в один день с Лениным.