Я не планировала сделать платье с узкой талией, в котором могла бы ходить сама Скарлетт. Я решила, что мое платье будет длиной до пола, простым и ниспадающим, наподобие античной тоги. У соседки миссис Хаттон, которая умела хорошо шить, я заняла швейную машинку. Миссис Хаттон помогала мне с примерками, однако шила платье я сама. Вместо пояса я использовала ленту, которой подвязывают занавески.
У меня не было большого зеркала, в котором я могла бы увидеть себя в полный рост, но когда я в первый раз надела готовое платье, у меня было ощущение, что я создала шедевр.
«Ты выглядишь, как настоящая кинозвезда», — заметила Роз-Мари.
«Ого, вот это платье! — сказал Джим. — В нем ты точно не останешься незамеченной».
Джим отказался идти со мной на премьеру, заявив, что его не интересует кино. Он видел несколько вестернов, но всегда выходил из зала в середине фильма. Он говорил, что жизнь ковбоев в кино изображают совершенно неправильно. Его раздражали сцены, в которых ковбои поют у костерка после тяжелого рабочего дня или длинного перехода, что актеры в загонах для скота практикуют работу с лассо вместо того, чтобы чинить разваливающуюся ограду, а также чистые рубашки, белые шляпы и кожаные жилеты с бахромой на актерах, изображающих ковбоев. А больше всего его раздражало то, что ковбои в кино спрыгивают с крыши прямо в седло на спине лошади.
«Ну, вот это просто полная чушь», — говорил он.
«Конечно, чушь, — говорила я. — Но, представь, кто будет платить деньги, чтобы посмотреть на настоящего, грязного и вонючего ковбоя? Кино смотрят для того, чтобы забыть о реальности».
«Уверен, что гангстеры тоже недовольны тем, как их изображают в кино», — задумчиво произнес Джим.
Джим согласился быть моим шофером и отвезти меня на премьеру «Унесенных ветром». В вечер кинопоказа он привез меня в слегка побитом после инцидента с бруклинскими дамочками катафалке в Кингман. Когда мы подъехали, у входа в кинотеатр стояла толпа людей, наблюдавших, как на премьеру прибывают гости, разодетые в свои лучшие костюмы и наряды. Перед зданием стоял помощник шерифа Джонсон, регулируя движение автомобилей. Джим вышел из машины и открыл мне дверь. Я вышла на красный ковер и приветливо помахала всем собравшимся и помощнику шерифа Джонсону. В этот момент блеснула вспышка фотоаппарата.
VII. Райский сад
Роз-Мари и маленький Джим на старом Баке
Я строго наказала Роз-Мари и маленькому Джиму не заводить друзей среди детей в школе, потому что если бы они это сделали, то их друзья могли бы ожидать от меня особого к ним отношения. Даже если мои дети не заводили друзей среди одноклассников, ученики, которые получают хорошие оценки, могли бы, опять же, ожидать от меня какого-то специального к ним отношения. «Я должна быть, как жена Цезаря, — говорила я своим детям, — выше любых подозрений».
Поблизости от нашего ранчо не было других детей, и наша жизнь была довольно замкнутой. Однако такое положение вещей нисколько не смущало ни Роз-Мари, ни маленького Джима. Я бы сказала, что брат и сестра были лучшими друзьями. В те дни, когда у них не было школьных занятий, после выполнения своих утренних обязанностей по дому они были свободны, как птицы. Им очень нравилось исследовать здания на территории ранчо. Однажды в старом чемодане в гараже они нашли пару старых корсетов из китового уса и пару недель носили их, не снимая. Они любили отправиться на старое индейское кладбище, на котором собирали наконечники стрел. Им нравилось плавать в пруду и купаться в поилках для лошадей, бросать на меткость в мишень перочинные ножи и трудиться в кузнице, нагревая куски металла. Однажды они сделали устройство, которое назвали «экспресс-вагон на колесах». Это было два соединенных осью колеса от телеги, к которым был приварен достающий до земли кусок железа. Дети затаскивали этот агрегат на вершину холма, садились на свисающий позади оси кусок железа и с визгом съезжали вниз.
Но больше всего они любили ездить верхом. Оба ребенка начали кататься на лошадях приблизительно в то время, когда научились ходить, поэтому держались в седле так же естественно и непринужденно, как индейцы. Англичане в благодарность Джиму за его работу на ранчо прислали Роз-Мари и маленькому Джиму небольшого шетлендского пони. Это животное оказалось, пожалуй, самым строптивым и несговорчивым существом на всем нашем ранчо и неизменно стремилось сбросить своего маленького наездника. Однако Роз-Мари нисколько не смущало недружелюбное поведение пони. Пони даже заходил под дерево с низкими ветками, чтобы Роз-Мари ударилась о ветки и упала.
Чаще всего Роз-Мари и маленький Джим катались на Сокс и Блейз — лошадях для состязаний на короткие дистанции. Они очень любили ездить наперегонки с поездом. По территории ранчо проходила железная дорога на Санта-Фе. Каждый день по этой дороге проходил поезд номер 215. Когда появлялся поезд, дети пускали лошадей галопом рядом с ним вдоль железнодорожных путей. Пассажиры высовывались из окна и махали маленьким всадникам, машинист давал гудок, и через некоторое время поезд обгонял их, чтобы потом исчезнуть за горизонтом.
Дети не обижались на то, что всегда проигрывали эту гонку, и возвращались с прогулки все потные и на взмыленных лошадях.
Жизнь детей на ранчо не обходилась без мелких травм. Они постоянно срывались и падали с деревьев, обдирались и ставили себе синяки, но мы с Джимом никогда не нянчились с ними и не переживали по поводу их слез. «Терпи, ковбой», — говорили мы им. Дети скатывали друг на друга с горы огромные валуны, на спор ели зерно для лошадей, стреляли друг в друга из рогаток и духовых ружей. Лошади наступали им на ноги, а коровы бросались на них, как на тореадоров во время корриды. Однажды маленький Джим купался в пруду, и его засосало в воронку. Его отец работал неподалеку на плотине и бросился в пруд, даже не сняв сапоги. Джим нырял пока не нащупал руку сына, высовывающуюся из грязевой воронки. Он вытащил маленького Джима, положил на берег и начал делать искусственное дыхание, надавливая на грудь сына до тех пор, пока из его рта не потекла вода, и он начал дышать.
Однажды летом, когда Роз-Мари только исполнилось восемь лет, мы ехали по бездорожью в пикапе. Нам надо было отвезти продукты Джиму и нескольким ковбоям, которые проверяли и чинили ограду с северной стороны ранчо. До этого несколько дней шел дождь, земля оказалась гораздо более влажной, чем я рассчитывала, и мы застряли в грязи. Мы попытались вытолкать автомобиль, но он стоял как вкопанный. Мне не улыбалась перспектива пятичасовой прогулки на испепеляющем солнце назад до дома, и я начала думать о том, что можно предпринять. Неподалеку я заметила небольшой табун диких лошадей.
«Роз-Мари, мы сейчас поймаем лошадь», — сказала я дочери.
«Но как? У нас даже нет с собой веревки!»
«Смотри и учись».
В багажнике пикапа нашлись пшеница для корма скота и ведро, в котором лежали ржавые гвозди. Я высыпала гвозди на землю, насыпала в ведро немного пшеницы из мешка, а оставшуюся пшеницу пересыпала в багажник. Потом перочинным ножом разрезала мешок на полоски, связала их и сделала короткую веревку. У меня получился недоуздок — часть конской упряжи.
Я передала ведро с пшеницей Роз-Мари и мы направились к лошадям. В табуне было всего шесть животных. Это были лошади со взлохмаченными гривами, покусанными крупами и побитыми и щербатыми копытами. Мы приблизились к ним, лошади подняли головы и начали нас рассматривать с единственной мыслью, когда им лучше от нас убежать. Я знала, что большую часть диких лошадей на территории ранчо пытались объездить, и если действовать правильно, то, возможно, хотя бы одна лошадь нас не испугается и не убежит.
Я сказала, чтобы Роз-Мари покрутила ведро, чтобы лошади по звуку поняли, что в ведре у нас находится пшеница. Одно из животных — кобыла с черными носками навострила на звук уши. Ясно было, что нам надо «работать» именно с ней. Я сказала Роз-Мари, чтобы, приближаясь к лошади, она смотрела в землю, иначе животное может подумать, что мы хищники. В свое время этот полезный совет давал мне папа. Мы не подходили прямо к лошадям, а начали их обходить. Роз-Мари постоянно крутила ведро, чтобы было слышно, как пшеница ударяется о его железные стенки. Мы медленно приближались к табуну. Когда мы подошли близко, все лошади, кроме кобылы с черными носками, убежали. Мы повернулись к животному спиной. Я знала, что мы не сможем поймать кобылу, если за ней побежим, поэтому нам надо было приблизиться к ней на расстояние вытянутой руки.
Кобыла сделала шаг в нашу сторону, а мы сделали шаг от нее. Через несколько минут кобыла подошла к нам, и Роз-Мари дала ей немного поесть из ведра. Я быстро накинула недоуздок на шею лошади. Кобыла посмотрела на меня с удивлением, отпрянула, но поняла, что мы ее уже поймали, поэтому она не стала никуда убегать, а спокойно продолжила есть зерно из ведра.
Я дождалась, пока кобыла съест все зерно. Роз-Мари подставила сцепленные руки, чтобы у меня был упор для ноги, и я запрыгнула на спину лошади. Потом я помогла Роз-Мари сесть позади меня.
«Мам, я просто не верю, что нам удалось поймать лошадь без лассо!» — сказала Роз-Мари.
«Лошадь, попробовавшая зерна, никогда не забудет его вкуса».
Роз-Мари была в восторге от того, что дикое животное само к ней подошло. После того, как мы вернулись на ранчо, я сказала, чтобы Роз-Мари отпустила лошадь на свободу. Роз-Мари открыла ворота загона, но лошадь не двинулась с места, а продолжала стоять, глядя на мою дочь.
«Я хочу ее оставить», — заявила Роз-Мари.
«Я думала, что ты сторонница того, чтобы животные жили на свободе».
«Я сторонница того, чтобы животные делали так, как им нравится, — ответила Роз-Мари. — И я вижу, что эта лошадь хочет остаться со мной».
«Послушай, нам здесь не хватает еще одной необъезженной лошади, — ответила ей я. — Шлепни ее по заднице, и пусть себе бежит. Пусть живет на свободе».
Детям нравилась жизнь на ранчо, но я понимала, что им нужно получить образование и общаться со сверстниками. Мы должны были отправить их в интернат. Пока дети будут учиться, я получу свой чертов диплом учителя, найду постоянную работу, стану членом профсоюза преподавателей, чтобы всякие идиоты наподобие дяди Элая и помощника шерифа Джонсона не могли меня уволить только потому, что им не нравится мой стиль преподавания.
Школьный катафалк выглядел довольно побито после того, как я перевернула машину с бруклинскими дамочками на борту. Кроме того, маленький Джим попортил обивку кресел, поджигая их прикуривателем из автомобиля, поэтому мы за копейки выкупили машину у округа. Я собрала вещи и развезла детей по интернатам. Маленький Джим, которому исполнилось восемь, пошел в школу для мальчиков в городе Флагстафф, а Роз-Мари, которой исполнилось девять лет, пошла в католическую школу для девочек в Прескотте. Сидя в машине, я наблюдала, как монахиня, держа мою дочь за руку, уводила ее в общежитие. На пороге здания Роз-Мари обернулась, и я увидела, что ее щеки были мокрыми от слез. «Будь сильной!» — крикнула я ей. Мне в свое время очень понравилось учиться в школе сестер Лоретто, поэтому я была уверена в том, что и Роз-Мари переживет свою тоску по дому, и все у нее будет в порядке. «Некоторые дети готовы на что угодно за такую возможность получить образование! — прокричала я дочери напоследок. — Считай, что тебе повезло!»
После этого я направилась в Финикс, нашла дешевый пансион и записалась на курсы. Я решила нагрузить себя учебой по максимуму. Я рассчитала, что если буду учиться по восемнадцать часов в день, то смогу получить диплом учителя за два года. Было приятно учиться в университете, и я чувствовала себя совершенно счастливой. Несмотря на то что некоторые сокурсники были очень удивлены количеством курсов и объемом работы, который я на себя взвалила, я чувствовала себя словно в отпуске. Я была свободна от забот, которые несет жизнь на ранчо, мне не надо было лечить больной скот, отвозить детей в школу, мыть в школе пол и общаться с недовольными родителями. Вместо всего этого я узнавала новое об окружающем меня мире и расширяла свои горизонты. У меня не было никаких обязательств, кроме обязательств перед собой, и я полностью контролировала свою жизнь.
Однако Роз-Мари и маленький Джим не разделяли мое страстное стремление к знаниям. Более того, дети просто не хотели грызть твердый камень науки. Маленький Джим постоянно убегал из интерната, перелезал через ограду, отвинчивал прикрученные болтами решетки на окнах и связывал простыни, чтобы спуститься вниз с верхних этажей. Он оказался настолько изобретательным, что управлявшие интернатом иезуиты дали ему прозвище «Маленький Гудини».
Впрочем, иезуитам было не впервой общаться и учить своевольных детей, которые выросли на ранчо, и они хорошо справлялись со стоящими перед ними задачами. С Роз-Мари была немного другая история. Ее учителя решили, что она нонконформист, социопат и вообще человек, мало приспособленный для жизни в обществе. Большинство девушек в интернате были хрупкими и нежными созданиями. В отличие от них Роз-Мари играла в «ножички», пи́сала во дворе, ловила скорпионов и держала их в стеклянной банке под своей кроватью. Она любила съезжать по перилам главной лестницы и однажды съехала прямо в матушку настоятельницу. Она вела себя так, словно жила на ранчо, и не понимала, что все то, что может быть приемлемым на природе, может показаться по меньшей мере эксцентричным в городе. Монахини решили, что Роз-Мари — просто совершенно невоспитанный ребенок.
Роз-Мари писала нам из интерната короткие письма. Ей нравились уроки танцев и игры на пианино, вышивание и этикет ее безмерно утомляли. Ей не нравилось то, что монахини все время считают, что она ведет себя неправильно. По мнению ее учителей, Роз-Мари пела слишком громко, танцевала с излишним энтузиазмом и рисовала странные картинки на полях тетрадей и учебников.
Монахини жаловались на то, что иногда Роз-Мари позволяла себе очень смелые комментарии, хотя на самом деле она зачастую повторяла то, что услышала от меня. Однажды, когда она поинтересовалась тем, что я думаю по поводу мальчика, который упал с качелей и разбился до смерти, я сказала, что, вполне вероятно, такая смерть была для него лучшим выходом из ситуации, потому что он мог вырасти и стать серийным убийцей. Когда Роз-Мари повторила мое мнение однокласснице, у которой умер братик, монахини оставили мою дочь без ужина. Одноклассницы ее не очень любили и называли «деревенщиной», «деревней» и другими обидными словами. Однажды, когда Джим подарил интернату двадцать килограммов вяленого мяса, школьницы отказались его есть, заявив, что не хотят питаться «ковбойским мясом», и монахиням пришлось его выбросить.
Но Роз-Мари могла за себя постоять. В одном письме она написала, что как-то, когда она мыла посуду, одна из одноклассниц принялась над ней смеяться и говорить, что ее отец «думает, что он Джон Уэйн».
«По сравнению с моим отцом твой Джон Уэйн — просто ребенок», — ответила Роз-Мари и окунула голову девушки в раковину с грязной водой.
«Ну и молодец», — решила я, прочитав то письмо. Видимо, она все-таки от матери кое-что унаследовала.
Роз-Мари писала, что очень скучает по ранчо. Она скучала по лошадям, по пруду и широким просторам, скучала по брату, звездам на черном небе, свежему ветру и вою койотов по ночам. В декабре того года японцы бомбили Пёрл-Харбор, и все в интернате жили в страхе. Брат одной из девочек служил на линкоре «Аризона».[27] Когда эта девочка узнала, что линкор потоплен, она упала без чувств. Монахини занавешивали по ночам окна одеялами, потому что в начале войны все думали, что японские бомбардировщики и истребители Mitsubishi A6M Zero в любой момент могут появиться в небе Аризоны. Роз-Мари писала, что ей так страшно, что трудно дышать.
«Будь сильной» — вот единственный совет, который я давала ей во всех своих письмах. «Будь сильной».
Я исправляла в ее письмах грамматические ошибки и отправляла их дочери. Я считала своим долгом помочь ей научиться писать правильно.
К концу первого года обучения я получила письмо от матушки настоятельницы, в котором та писала, что считает, что Роз-Мари нет смысла продолжать свое образование в интернате. Поведение Роз-Мари оставляло желать лучшего, а оценки у нее были из рук вон плохие. В то лето я тестировала знания Роз-Мари, и результаты теста показали, что, за исключением математики, дочь оказалась весьма одаренным ребенком. Более того, по результатам моего теста Роз-Мари попадала в разряд 5 % лучших учеников. Моя дочь должна была немного сконцентрироваться и лучше себя вести, вот и все. Я написала матушке настоятельнице письмо с просьбой пересмотреть свое решение об отчислении Роз-Мари. Настоятельница согласилась. Однако оценки и поведение Роз-Мари во время второго года обучения не стали лучше, поэтому настоятельница все-таки отчислила мою дочь после второго года в интернате. В общем, со школой у Роз-Мари не сложилось.
Успехи в учебе маленького Джима тоже оставляли желать лучшего. К тому времени я получила свой диплом об окончании колледжа, забрала детей из интернатов и привезла домой. Они были так рады вернуться, что принялись обнимать всех подряд: ковбоев, лошадей и деревья. Потом они запрыгнули на лошадей и с диким гиканьем ускакали в степь.
После получения диплома колледжа моя кандидатура на рынке труда стала наконец-то востребованной. Я получила работу в школе небольшого городка Биг Сэнди (Big Sandy) и записала детей в школу, в которой должна была преподавать. Школа в Биг Сэнди состояла из одной комнаты плюс домик для учителя. Роз-Мари была довольна тем, что ей не надо отправляться в интернат. «Когда я вырасту, — заявила она, — то буду жить на ранчо и стану художницей. Вот, что я хочу делать в жизни».