– Поверь, это ненадолго, – рыкнул тот. – Вот гад, а! Я ж только‑только обувку почистил…
Но мне было плевать на причитания из‑под маски, которые остались позади меня. Плита поднялась, и я без дополнительных приглашений шагнул на вытоптанную, обильно удобренную свернувшейся кровью землю арены.
По ходу, этот ангар достался «вольным» по наследству от «боргов», которые наверняка устраивали тут аналогичные игрища. Слишком уж сильно провоняла арена гнилой кровищей, пропиталась страхом жертв и азартом зрителей, разместившихся на втором этаже, сваренном из стальных профилей.
В остальном эта арена также почти один в один копировала ту, на которой я некогда схлестнулся с Секачом. Те же упаковочные ящики самых различных размеров, разбросанные тут и там, автомобильные покрышки, обрезки толстых бревен, выкорчеванные пни. Только пол не бетонный, а земляной, да ржавого «Запорожца» посредине не хватает.
Кстати, на противоположном конце шлюз тоже открылся, и на арену вышел…
Ктулху.
Здоровенный человекообразный мутант, перевитый мышцами, словно канатами, с длинными когтистыми конечностями, лысой башкой, глазами, горящими ненавистью ко всему живому, и длинной «бородой», состоящей из щупалец.
«Так вот ты какой, Сармат», – мысленно усмехнулся я.
По ходу, грамотную казнь придумал мне гетман группировки «вольных». И развлекуха для подчиненных, и познавательно: наверняка далеко не все видели, как ктулху питается. Зрелище не для слабонервных. Но, с другой стороны, когда знаешь, чего ожидать от опасного мутанта, всяко легче с ним справиться. Наверно… В основном для несчастных, которые видели вблизи, как кушает ктулху, это было последним зрелищем в их жизни – до тех пор, пока мутант не высасывал жидкость из глаз наблюдателя, вылупленных от ужаса.
Словно сознавая значимость возложенной на него миссии, Сармат расправил плечи и, поигрывая мышцами, не спеша направился ко мне. Вот ведь грёбаная тварь! Прям заправский артист. По ходу, привык тут позировать, нравится ему внимание публики. Ну и безоружные жертвы тоже наверняка по кайфу. Это в Зоне можно нарваться на тройку смельчаков, которым по фигу гипнотический, немигающий взгляд мутанта, реально способный парализовать не особо храброго ловца удачи. От таких и свинцовых маслин из трех стволов можно схватить в брюхо, и даже не переварить, несмотря на бешеную регенерацию. А тут выпустили какого‑то задохлика с ножиком вместо настоящего оружия, который для ктулху что‑то вроде мышиного зуба для удава. В общем, не битва предстоит, а обычная кормежка.
– Сталкерятинки захотел? – негромко проговорил я, чувствуя, как злость медленно поднимается к горлу, затапливая страх, нерешительность, инстинкт самосохранения, прямо‑таки вопящий во весь голос: «Беги! Спасайся!!!»
Да пошло оно всё! Я ж, блин, добрый по своей натуре – если меня, конечно, намеренно не бесить. Но сейчас «вольные», их гетман, и вот этот мускулистый мутант‑выпендрежник, уверенный в своем абсолютном превосходстве, разозлили меня до крайности. А когда я очень злой, экстремально злой, и вдобавок понимающий, что выхода нет и быть не может, у меня вообще башню срывает на хрен. Вплоть до того, что я могу полоснуть себя ножом по верхней губе – глубоко, до зубов, так, чтоб лезвие по ним скрежетнуло – и пойти навстречу неминуемой смерти, слизывая собственную кровь, от вкуса которой у любого нормального мужика сумасшедшая, экстремальная злость начинает зашкаливать, словно гнилую одежду срывая с сознания последние ошметки цивилизации, разума и здравого смысла.
Ктулху от такой моей наглости даже офигел слегка. Остановился, и, склонив голову чуть набок, принялся меня рассматривать. Так, наверно, паук мог бы смотреть на шибанутую муху, запутавшуюся в паутине, которая на мушином языке крыла б его отборным матом, обещая порвать ту паутину к чертям крысособачьим, оторвать бравому охотнику все его восемь волосатых членистых ног, и засунуть их ему же в ротовое отверстие.
А я просто шел навстречу собственной неминуемой смерти, до боли в ногтях сжимая ребристую рукоять «Сталкера», глотая собственную кровь, и уже не видя перед собой ничего, кроме этой морды со щупальцами, которую я сейчас буду кромсать ножом и рвать зубами, завывая при этом, словно я сам и есть самый настоящий ктулху…
Результат боя часто зависит от того, как себя накрутить. Но боя с более‑менее равным соперником. Но одно из самых страшных порождений Зоны сравнивать с человеком глупо. Вот и сейчас ктулху, по ходу, надоело на меня пялиться. Он просто скользнул ко мне, качнулся в сторону, небрежно уходя от удара ножом, схватил меня поперек туловища, приподнял над землей и надавил.
Я буквально услышал, как трещат мои ребра. От боли потемнело в глазах. Я махнул ножом куда‑то – и, разумеется, не попал. А мутант, хмыкнув в бороду из щупалец, перехватил меня поудобнее, подтянул к себе поближе и, продолжая давить, уставился мне в лицо своими желтыми, ничего не выражающими гляделками. Его осклизлые щупальца коснулись моего лица и шеи, словно мутант выискивал на них самые нежные, вкусные места. Дегустировал, тварь такая!
«Только Сармату в глаза не смотри, не любит он этого», – всплыли в моем гаснущем сознании слова пулеметчика. Ишь ты, скотина, не любит он…
Додумать я не успел – мой организм все сделал помимо моей воли. Слишком уж сильно давил Сармат, вот мой ослабленный усталостью, стрессом и кровопотерей желудок и не выдержал. Тошнота подкатила к горлу, и я душевно так блеванул сегодняшней кашей прямо в глаза ктулху.
Мутант то ли рыкнул, то ли всхлипнул, когда содержимое моего желудка залепило ему и гляделки, и пасть, и щупальца, свисавшие до самой груди. Вот уж чего‑чего, а такого сюрприза от подлого хомо он точно не ожидал. Отбросив меня в сторону, тварь принялась протирать глаза, совершенно по‑человечески плюясь и отхаркиваясь при этом наполовину переваренной кашей, попавшей ему в присоски заместо сладкой крови.
Я довольно чувствительно хрястнулся спиной на землю, но разлеживаться не стал. Вскочил на ноги – и ринулся вперед, можно сказать, на звук харканья, так как перед глазами плавала кроваво‑черная муть, в которой лишь угадывался силуэт ктулху.
Впрочем, мне этого было достаточно.
Не знаю, откуда у меня силы взялись – хотя ненависть и злость есть самые лучшие натуральные стимуляторы боевого безумия. В общем, я подпрыгнул, и со всей силы всадил нож в морду мутанта, стараясь попасть в глаз. Не знаю, попал или нет, но мой «Сталкер» явно скользнул по кости, с треском распарывая тугую кожу, после чего смачно врубился в плоть. Я привычно провернул клинок в ране и успел ударить еще дважды, прежде чем мощный удар когтистой лапы отбросил меня в сторону.
Что‑то хрустнуло в районе правого плеча – не иначе, ключица сломалась под лапой мутанта, словно спичка. Плевать! Та рука без кисти мне не особо нужна. Главное, что левая функционирует, а этого вполне достаточно, чтобы вскочить на ноги, подбежать к мутанту и еще раз ударить его «Сталкером». Потом еще раз. И еще. Куда – неважно, лишь бы бить, резать, кромсать тварь такую, которая так же чувствует боль, как и любое другое живое существо…
На этот раз удар был страшнее. Я не почувствовал, а услышал, как, словно бумага, с треском рвется одежда и плоть под ней в районе живота. А потом мне на ноги хлынуло что‑то тяжелое, мокрое и горячее, мгновенно промочившее мне штаны на бедрах. Твою ж мать! Я лишь мельком глянул вниз, и хоть глаза почти ничего не видели за кровавой мутью, понял – ктулху своей когтистой лапой выпустил мне кишки. Сука такая!!! Мать его… Хрена ты угадал, падлюка, я и с распоротым брюхом тебя достану.
Я рванулся вперед и берцем зацепился за собственную кишку. Блин, не вовремя! Пнув болтающуюся осклизлую петлю, я сделал шаг, второй – и снова ударил. На вой, ибо ктулху сейчас выл раненым волком: будь ты хоть сам жук‑медведь, но получить в глаз ножом это тебе не хухры‑мухры. А я все‑таки, похоже, не промахнулся.
Тем не менее, щупальца живучего мутанта все‑таки облепили мою голову и шею. Я почувствовал, как тысячи, миллионы крошечных игл вонзились мне в кожу, пробили ее легко, как стилет протыкает тонкую бумагу, и принялись высасывать из меня жизнь. Известно, что при этом ктулху впрыскивает в жертву достаточно приличную дозу нейротоксина, дабы еда не дергалась, пока мутант превращает ее в высушенную мумию. Но я все равно продолжал вонзать нож – не в щупальца, а выше, туда, откуда они росли, чувствуя, как хлещет мне в лицо вонючая кровь мутанта, смешиваясь с моей кровью…
А потом вдруг все кончилось.
Я понял, что падаю куда‑то. Куда? Да по фигу в общем. Все мое тело охватила приятная безмятежность. Я мог пошевелиться… наверное. Но мне совершенно не хотелось этого делать. Зачем, когда тебе хорошо и совершенно все устраивает? Перед моими глазами колыхался плотный белый туман, из которого, по идее, вскоре должна была появиться лестница, ведущая вверх, где прохладно и скучно. Или вниз, где жарко и куча старых знакомых. А, может, все не так, как говорят на Большой земле, и погибшие воины на самом деле отправляются в Край Вечной войны, чтобы не бить баклуши в раю или аду, а и после смерти заниматься тем, что они умеют делать лучше всего…
Впрочем, в полной мере насладиться безмятежностью мне не дали. Из глубины тумана до меня доносился какой‑то невнятный шум. Я невольно прислушался – и понял, что слышу чьи‑то возбужденные голоса. Ангелы удивляются, как это меня к ним в рай приписали? Или черти готовятся к встрече, обсуждая, где взять котел повместительнее, чтоб разместить меня со всеми удобствами? А, может, за мной из Края Вечной войны в качестве группы сопровождения выслали толпу тех, кого я убил незадолго перед смертью? Приличная шайка получится, кстати, как бы не затоптали ненароком мою заблудшую душу…
А потом я разобрал слова – и настроение мое порядком испортилось. Неужто я все еще жив, и белый туман – это всего лишь нежелание моего мозга воспринимать окружающую информацию?
– Твою мать, пацаны, он реально Сармата завалил!
– Да не, не завалил, видишь – дергается ктулху. Может, сейчас регенерировать начнет.
– Какой регенерировать, вон у него мозги лезут оттуда, где раньше морда была! Это ему Снайпер всю башку ножом разворотил.
– А тот ему брюхо. Я, например, ни фига не пойму, где тут в этой куче кишки Снайпера, а где отрубленные им щупальца Сармата.
– Да блин, оно нам надо понимать‑то? Добить обоих, и дело с концом. Чтоб не мучались. Оба не жильцы, очевидно же.
– Логично.
Длинная автоматная очередь прогремела в тумане, который от резкого звука выстрелов начал помаленьку рассеиваться. Вот ведь, блин. Ни разу это не Чистилище, а все та же арена, будь она неладна вместе с Зоной, в которой находится.
– Ну всё, теперь Сармату точно крышка.
– Уверен?
– А не заметно? Поверь, с половиной магазина в башке даже ктулху гарантированно подыхает. Теперь надо бы и Снайперу помочь, чтоб не мучился. Для его же пользы. Ну‑ка, расступитесь, пацаны, а то мозги все штаны вам забрызгают…
– Стоять на!!!
Голос, прозвучавший над ареной, был молодым и звонким, такой не услышать ну никак не получится.
– Стоять сказал, мля!
Голоса вокруг меня глухо заворчали.
– Ты это, полегче, парень. Мы, конечно, в курсе, кто ты, но свои «мляканья» прибереги для «боргов».
– Это чтоб услышали. Вас по‑другому не пробьешь. А ну‑ка, отойдите.
– Не нукай, не запряг.
– Да ладно, отойди, видишь, ему зачем‑то этот труп нужен.
Сквозь белесую пелену я увидел, что надо мной наклонилась чья‑то тень. Сестра? Хорошо бы, а то мне, признаться, уже осточертели как эта Зона, так и все остальные, между которыми меня то и дело бросает злодейка‑судьба.
Но моим надеждам не суждено было сбыться.
– Он не труп, – решительно сообщил молодой голос. – И он не умрет.
– С какой это стати? – загудела толпа вокруг. – Казнь есть казнь, и согласно Закону свободы…
– Согласно Закону свободы этот человек должен был выйти на арену с тем оружием, что было при нем. Я лично присутствовал, когда его брали возле Нахаловки, и хорошо помню, что у него при себе было два ножа. Где второй нож? Почему его не дали приговоренному?
Вокруг меня разом повисла мертвая тишина.
– На фига однорукому два ножа? – неуверенно проговорил чей‑то голос. – Одного достаточно.
– А ты, Клим, по ходу собрался трактовать на свой лад Закон свободы? – осведомился молодой голос, который все больше и больше казался мне знакомым. Блин, где я мог его слышать?
– Да мне ваще по барабану, – съехал с темы невидимый Клим. – Делай что хочешь…
– И сделаю.
Послышалось шуршание, потом раздался щелчок открываемого замка.
– Охренеть! – хором выдохнула толпа. – Это же…
Что там было дальше, я не расслышал, так как мой живот внезапно пронзила жесточайшая, нереальная боль. Сознание немедленно дернулось в сторону отключки, но не тут‑то было! Его словно поймали за шкирку и мертво зафиксировали невидимые железные пальцы, обрекая меня на безумно болезненные конвульсии, ибо я по‑прежнему не мог пошевелиться, вероятно, парализованный нейротоксином ктулху.
– Эх, молодо‑зелено, – откуда‑то издалека прозвучал голос – похоже, это Копилка был опять чем‑то недоволен. – Кто ж «синюю панацею» в раненого пихает, когда у того половина кишок порваны и раскиданы по всей арене? Замещать требуху чем? Из воздуха плоть брать?
– А… что делать? – немного растерянно поинтересовался молодой голос.
– Что делать, что делать. Вон ктулху валяется с разлохмаченной рожей. Нарежь с нее щупалец да напихай в брюхо сталкеру. Будет «панацее» из чего новые кишки лепить.
– Ладно.
Я не знаю, сколько прошло времени. Я без понятия, проходило ли оно вообще, ибо белесый туман снова сгустился, и в нем, словно в вязком болоте, растворилось чувство времени и реальности. Однако я все‑таки почувствовал, как там, где‑то очень далеко внизу, в чью‑то развороченную брюшную полость с чавканьем упал целый пучок мерзких отростков, осклизлых от чуждой, нечеловеческой крови.
– Во, это другое дело, – сказал голос Копилки, немыслимым образом принявший форму тумана, в котором слова свивались в причудливые фигуры, похожие на переплетения щупалец ктулху. – Смотри, как она оживилась. Разлагает и лепит, разлагает и лепит. Любо‑дорого посмотреть.
– Ы‑ык!..
Часть тумана слева скривилась, окрасившись гнойно‑желтым. Похоже там, в ином мире звуков и привычных форм, кто‑то посторонний увлеченно блевал.
– Охренеть… – колыхались многочисленные белесые щупальца, свиваясь в замысловатые спирали удивления. – Мать моя Зона, воистину велика сила твоя и безмерна. Прости нас, рабов грешных, за то, что воруем дары твои…
– Слышь, Мыкола, ты крышу‑то придержи. Сейчас по ходу самое интересное начнется.
– Грешник ты, не видящий силы Матери Зоны и не слышащий Зова ее!
– Твою мать, откуда у него пистолет на арене! Отберите ствол у придурка, пока он не застрелился на хрен! По ходу, человек умом рехнулся от увиденного…
Туман сгущался, становясь все более плотным и непроницаемым. Чужие голоса‑щупальца отдалялись, я больше не видел их. Лишь стремительно чернеющий туман все плотнее обступал меня. И более я уже не видел и не слышал ничего, кроме этой гулкой, всепоглощающей, равнодушной пустоты, которую, возможно, в том, другом мире люди и зовут Вечностью…
* * *
– Ну что, воин, просыпаться будем? Или так и будешь валяться на нарах до следующего выброса?
Голос был тем самым – знакомым, вечно недовольным. При этом вокруг не было никакого тумана. Просто темнота. И голос в ней. Привычная темнота, которую видишь, пялясь во внутреннюю сторону собственных закрытых век, а не вязкие объятия Вечности, из которых, похоже, мне в очередной и решительный раз каким‑то немыслимым способом удалось вырваться.
А еще я чувствовал боль. Жуткую, ломящую, ноющую боль во всем теле, словно меня дня три назад азартно и весело отдубасила палками дюжина крепких мужиков. Именно так стонет человеческая плоть, приходящая в себя после хорошей взбучки.
Но если есть боль, значит, есть и то, что болит. Стало быть, я все еще жив. Зона меня побери, не верю! После того, как меня фактически разорвал на части ктулху – не верю. Но, блин, надо же посмотреть, что там так неистово болит. Чисто ради любопытства.
Я сделал над собой усилие – и открыл глаза.
Сперва я ничего не увидел, так как перед лицом плавали крупные желто‑кровавые пятна. Но постепенно зрение восстановилось. Пятна поблекли, и я понял, что самое большое пятно это не что иное, как озабоченная рожа Копилки. Сзади нее маячило второе пятно. Тоже чья‑то физиономия, причем смутно знакомая. Где ж я ее видел?..
– Очухался, – констатировал Копилка. – А я уж думал, с такими повреждениями и «панацея» не справится.
– Не могла не справиться, – хмуро произнес владелец второй физиономии. – Иначе как бы я отдал Снайперу Долг Жизни? К тому же «синяя панацея» – это его хабар. Который я должен был…
– Знаю, знаю, слышал уже сто раз, – отмахнулся Копилка. – Который ты должен был вернуть хозяину, иначе тебя Зона сотрет. Учти, парень. Тут половина сталкерья зараженные земли топчет ни грамма не парясь по поводу Долга Жизни. И спасителей своих мочит за пару пустых «пустышек» только в путь. Впрочем, как по мне, так ты молоток. Доставил. Еще ни разу не видел, как с такими ранами человека с того света вытаскивают. И, по ходу, многие не видели. Некоторым это зрелище тоже доставило не по‑детски. Один чуть свой желудок наружу не выблевал, а второй натурально с катушек соскочил. Впечатлительный народ нынче пошел. Хлипкий, не то, что раньше.
Они говорили и дальше, но я уже не слушал их. Я слушал свое тело. Так, на левой руке пальцы двигаются. Хорошо. На правой… Увы, на правой двигать нечем. Ну правильно, как «панацея» до руки доберется? Этот артефакт спец по внутренним органам, которые или лечит кардинально, или выжирает на фиг, в зависимости от настроения. В моем случае, как я понимаю, в мое развороченное брюхо вон тот пацан засунул «панацею», накидав сверху отрезанных щупалец ктулху. Из которых артефакт налепил мне новых кишок. Ну замечательно. И чьи теперь это кишки, спрашивается? Мои, или того дохлого ктулху? Ладно, по ходу разберемся.