- Фу! Фу! - возопила, наконец, Полина Виардо, не понимая, по-видимому, что воплем этим несколько компрометирует себя, поскольку как-то оно странно - "фу!" в собственный адрес…
Публика начала валиться с сидений, прыснул и старик, отпавший от ляжки и виновато затрусивший в хвост-терпеливой-очереди-за-сахаром… Полина Виардо улыбнулась причудливой улыбкой, профессионально не обращая внимания на порванный чулок и, между прочим, до крови прокушенную ногу. Сахару старику она не дала вообще. И даже не позвала его с собой за кулисы - в отличие от тех же шавок, которых позвала.
За кулисами Полина Виардо принялась рыдать, не щадя рисунка лица, и мазать йодом ногу, не щадя рисунка чулка. Рыдая и мажа, она приговаривала:
- Это-Нинка-Майская-со-своими-волкодавами-сука-ну-ничего-я-не-то-что-старика-бешеного-я-ей-целый-дурдом-на-арену-пущу-пусть-горло-перегрызут-и-ей-и-волкодавам-ее!
- Поленька, - сконфузился возле нее конферансье, напудренный, как обсыпной эклер, - выйти бы надо… это… публика требует.
Поленька, утерев морду кулисой, с лучезарной улыбкой выпорхнула на арену и там поверила наконец нарисованным своим глазам: успех действительно был ошеломляющим. Нинка-Майская-с-ее-волкодавами, если, конечно, это Нинкин старик, просчиталась: шиш ей, а не дурдом на арену, - пусть так и подыхает в безвестности!
Старик спокойно сидел на барьерчике и улыбался в разные стороны. Рабочие у входа на арену обсуждали, как бы эдак его изловить, чтобы получилось естественно, но, увидев Полину Виардо, сложили с себя все полномочия и ушли за кулисы. "Уведите его немедленно!" - спиной услышала несчастная дрессировщица и поняла, что испытания ее не закончились. Старик же дружелюбно поднялся ей навстречу и приветственно залаял. Она смело подошла к нему и, прощаясь со славой, крикнула звонким пионерским голосом:
- За мной, Трезор!
Трезор упал на четвереньки и с лаем бросился за ней в распахнутый занавес.
Изобразив на останках лица победоносный страх, дрессировщица в сопровождении послушного пса исчезла из поля зрения.
Цирк рыдал… Полину Виардо - размягченную, в поту - вызывали еще раз пять. За эти пять раз она больше всех на свете полюбила Нинку-Майскую-с-ее-волкодавами (при условии, конечно, что старик - Нинкин) и даже решила подарить ей наконец свой рыжий парик из Кореи, от которого Нинка с ума сходила: пусть носит парик, сука, мы не жмоты!
А в это время за кулисами Аида Александровича подвергали допросу: в ходе допроса выяснилось, что никакой он не сумасшедший, а просто пьяный, и что по нему давно медвытрезвитель плачет. Старик настойчиво требовал отправить-его-куда-следует: они мне там мозги-то прочистят! - мечтательно приговаривал он, - кузькину мать-то покажут и… справочку на работу-ррраз! Однако мечтам его не суждено было сбыться: великодушная Полина Виардо, проходя мимо, отдала приказ: "Старика отпустить!" - таким убедительным голосом, что уже через пять минут тот стоял у выхода из цирка. Там дожидалась собутыльница - нянька Персефона. Она встретила Аида Александровича бурно и не замедлила сообщить:
- А я у буфетчицы деньги украла! Только она, по-моему, не заметила…
- Много? - с надеждой спросил Аид Александрович.
Нянька Персефона предъявила комок купюр - в том числе и пятидесятирублевых.
- Деньги спрятать в бюстгальтер! - скомандовал Аид Александрович и пояснил: - Арестуют. - Комок, впрочем, тут же и отобрал.
Снова вышли на Самотеку, где незамедлительно подвернулось такси.
- В Прагу! - распорядился пассажир.
- Куда? - обомлел водитель. - Вы с ума сошли, у меня рабочий день кончается!
- Вы не москвич, что ли? - поинтересовался пассажир.
- Не… третью неделю только тут, - сознался водитель.
- А-а… Ресторан "Прага" на Арбатской площади - знаете? Нас туда. - Аид Александрович выглядел страшно усталым. У водителя отлегло от сердца.
В чопорном "Зимнем зале" были места. Нянька Персефона предложила снять халаты.
- Сюда только в белом пускают, - отрезал Аид.
- А они не в белом! - показала на посетителей наблюдательная нянька Персефона.
- Их и выгонят, - пообещал кавалер.
Моложавый официант с меню заскучал возле столика.
- Разберетесь?
- Да ни за что! - посетитель замахал руками, после чего смиренно сложил их на коленях, косясь на раскрытый текст. - Семга… - Он зашевелил губами и с ужасом взглянул на официанта. - Кто это?
- Рыба, - криво улыбнулся тот.
- Смотри-ка, е-мое! - восхитился посетитель и добавил, покачав лысой головой: - Дорогая, е-мое…
- Можете не брать, - разрешил официант, старея на глазах. - Салатик возьмите мясной…
- Мясно-о-ой? - обалдел посетитель, словно ему предложили что-то немыслимое. - Нет уж, нет уж… Вы лучше, знаете что… принесите-ка нам тринадцать мороженых.
- Сколько? - моложавый официант состарился окончательно.
- Ice-crem as usual, my sweet? - обратился Аид Александрович к няньке Персефоне.
Та кивнула пустым лицом.
- Наша гостья из штата Мичиган, миссис Кларк, привыкла на ночь съедать дюжину порций мороженого. Одну я для себя заказал. - Старый официант не двигался и не моргал. - Могу я порцию мороженого съесть, е-мое? - возмутился посетитель. Потом снова обратился к молчаливой американке: - He doesn’t understand us, this stupid waiter. I’ll try to find somebody smarter, wait a little!
- Ноу, - медленно сказал stupid waiter, - ай андэстэнд ю велл анд нау ай бринг айс-крим фор а мэдэм, - оставаясь на том же месте.
- But not for a madam, please! For that madam! - преподал старикан и напомнил: - Yo-moyo!
При последних словах нянька Персефона закивала с такой скоростью, что голова ее чуть не оторвалась от шеи.
- Ай эм сорри… - Древним старцем отошел от их стола официант к массиву прочих, пока еще молодых и моложавых официантов, уже интересовавшихся нерядовой ситуацией… Древним же старцем и вернулся, держа почти перед лицом поднос с мороженым - двумя только вазочками. Поставив их на стол, собрался откланяться, но не тут-то было.
- Миссис Кларк, - сообщил ему посетитель, - привыкла к тому, чтобы все мороженое, которое ей предстоит съесть, стояло перед ней.
Официант улыбался.
- Ну, е-мое, хватит улыбаться уже!
Официант улыбался-таки.
- Excuse me, my sweet, let me kill him, - обратился тогда Аид Александрович к няньке Персефоне, и та возбужденно закивала почти оторвавшейся уже головой.
Aид схватил со стола нож, вскочил и засверкал глазами. Потом взревел и бросился на официанта. Тот кинулся прочь - не по годам резво, а посетители повскакивали-с-мест. Впрочем, тут же, попирая закон сохранения энергии, из ничего возник метрдотель и мягко остановил руку с ножом.
- В чем дело, товарищ?
- Ваш служащий оскорбил честь нашей гостьи из штата Мичиган, миссис Кларк, позволив себе лицом выразить намек на то, что миссис Кларк обжора. Я убью его.
- Не надо, - попросил метрдотель. - Дайте мне нож, пожалуйста.
Аид Александрович нехотя отдал нож.
- Эдуард, - тихо позвал метрдотель.
Официант вышел из-за перегородки, приблизился.
- Это он, я узнал его, - крикнул посетитель и, развернувшись, отвесил Эдуарду роскошную плюху. Тот закачался и крикнул:
- Врет он!
- Не врет, а лжет, - отредактировал метрдотель, за что сразу схлопотал такую же плюху.
Эдуард внезапно захохотал. Его поддержали в зале.
- Я сейчас вызову милицию, - утомленно сказал метрдотель, поправляя скулу. - Довольно уже этого балагана.
- Стольник возьмешь? - аккуратно, в самое ухо, спросил его Аид Александрович, придержав за локоть.
Метрдотель кивнул и, шепнув Эдуарду "обслужи-как-следует", вышел с Аидом Александровичем из зала.
Нянька Персефона осталась сидеть и смотреть по сторонам - прочие посетители, в свою очередь, смотрели на нее. Какой-то вежливый молодой человек, очень пьяный и к тому же грузин, взяв со своего стола бутылку "Напареули", подошел к нянькиному столу и поставил бутылку эту перед ней. Нянька не поняла ситуации и напряглась, готовясь обороняться. А молодой человек улыбнулся ей, огляделся вокруг праздными глазами, остановил их на идущем мимо официанте, который вообще был не в курсе событий, и вдруг с размаху врезал ему по уху. Тот оказался малый-не-дурак и сильным ответным ударом свалил вежливого грузина с ног. Тогда другие грузины, как по команде, бросились на других официантов - и началась ничего-себе-потасовочка. Те из остальных посетителей, кто пожелал в ней участвовать, участвовали тоже. Только Эдуард с совершенно независимым видом катил по полю боя тележку с одиннадцатью порциями мороженого, ловко увертываясь от впрочем-не-ему-предназначенных-ударов.
Возле столика няньки Персефоны Эдуард улыбнулся и принялся выставлять вазочки красивым ромбом.
Когда Аид Александрович и метрдотель вернулись, битва шла славная.
- Та-а-ак, - строго-но-справедливо сказал метрдотель.
- Еще стольник? - предложил Аид Александрович.
- Пожалуй, - прикинул метрдотель, обводя Ватерлоо глазами. Операцию проделали прямо здесь, на-так-сказать-ристалище.
Возле столика няньки Персефоны Эдуард улыбнулся и принялся выставлять вазочки красивым ромбом.
Когда Аид Александрович и метрдотель вернулись, битва шла славная.
- Та-а-ак, - строго-но-справедливо сказал метрдотель.
- Еще стольник? - предложил Аид Александрович.
- Пожалуй, - прикинул метрдотель, обводя Ватерлоо глазами. Операцию проделали прямо здесь, на-так-сказать-ристалище.
- Нам, наверное, пора. - Аид Александрович нашел глазами няньку Персефону, наблюдавшую за ходом сражения - безо всякого, кстати сказать, интереса.
- За мороженое заплатите только… двадцать рублей восемьдесят шесть копеек, - напомнил метрдотель.
- Это конечно. - Аид Александрович рассчитался копейка-в-копейку, пожал метрдотелю руку и отправился к няньке Персефоне, машинально бия по случавшимся по пути лицам. - Нянечка, бог с ними, пусть их повоюют…
Странная пара вышла из ресторана на прохладную мирную площадь.
- Теперь куда, Ваше Высочество? - спросила старушка, запахивая на ветру легонький воротник халата и глядя на Аида Александровича усталыми от преданности глазами.
Аид Александрович посмотрел в глаза эти и вспомнил: война, молодой военврач, пухленькая санитарка и любовь, жизни которой отпущено было чуть больше трех лет, - три года в подарок за все те века, какие прожиты и какие предстоит еще прожить.
- Вечная ты моя спутница, - сказал он ей, обнял круглые плечи и, сползая ладонями по вечереющему халату, опустился на колени перед маленькой сестрой милосердия, припав к стойко хранящим больничные запахи полам. И целовал, целовал, целовал холодную белую ткань.
- Обалдеть! - сказала прохожая школьница, стряхивая с плеча руку школьника, наверное, влюбленного в нее.
Глава ДВЕНАДЦАТАЯ Вообще-черт-ЗНАЕТ-что
В помещении Центрального республиканского банка было очень душно. Посетители обмахивались газетами, квитанциями… в ход шло все, что сделано из бумаги.
Рабочий день кончался на малых уже скоростях: медленно передвигали ноги посетители, медленно передвигали рычаги кассиры, медленно обводил глазами зал милиционер - первый день второго весеннего месяца, пятница, почти исчерпал свои возможности.
- Всем оставаться на местах. Руки вверх!
Ну что ж… вот и прозвучала в советском учреждении несоветская… антисоветская эта реплика. Голос был резкий и хриплый - вряд ли человеческий был голос. И неправдоподобный. Не-прав-до-по-доб-ный.
- Всем оставаться на местах. Руки вверх!
Ситуация прояснялась и одновременно запутывалась: голос гремел над залом. Источник его находился как бы на потолке, но виден не был. Делать нечего - все недоверчиво и постепенно принялись оставаться на местах. Некоторые, если не подняли, то уж по крайней мере приподняли руки-вверх. Впрочем, кнопки сигнализации были давно нажаты, пистолет из кобуры милиционера - выхвачен, но пока никуда не направлен.
- У нас такого не может быть! - в полной тишине убедительно выкрикнул неведомый герой.
- Одно движение - и все взлетит на воздух к чертовой матери. У нас в руках бомба. Бросить оружие!
Боже, зловещий какой голос… Милиционер оружие не бросал, но был, в общем, готов и бросить.
- Бросить оружие!
Вот теперь бросил: удар о каменный пол прозвучал внушительно. Остававшиеся неподнятыми руки поднялись.
- Всем выйти на середину зала!
Стало быть, всерьез… Безропотно уже служащие (включая злополучного милиционера) и посетители банка начали стягиваться к середине зала. Вот, значит, как оно бывает… А жутковато!
- Лицом к окну! Лицом к окну, живо!
Хоть и воет на улице уже милицейская сирена, но то на улице. А здесь пока всякое может случиться. Лица повернулись к окну. Снаружи - должно быть, в рупор - крепкий мужской голос произнес:
- Здание оцеплено. Сопротивление бесполезно. Выходите!
- Придурок! - ответили сверху.
И уже через несколько секунд повернувшиеся к окну услышали, как по полу простучали легкие каблучки.
- Берем банк! - пропел звонкий девчачий голос, совершенно безоблачный.
Люди обернулись на голос: от такого голоса нельзя было ожидать ничего плохого. И что же?
Грациозная красавица в джинсиках держала наперевес автомат, дуло которого было весело и безжалостно направлено в сторону масс. На лице красавицы имелась узенькая черная полумаска, закрывавшая лишь глаза, и обворожительная полуулыбка.
- Хороша! - крякнул какой-то бабник.
- Петр, застрели его, - приказала девушка, продолжая улыбаться - теперь уже полной улыбкой.
- Секундочку! - отозвался из окошечка кассы некто Петр - и незамедлительно возник перед обомлевшей толпой высокий молодой человек в такой же, как у девушки, узенькой полумаске и с таким же, как у нее, автоматом на груди.
- Которого? - осведомился он, подойдя к сообщнице и поставив у ног мешок-с-награбленным.
- Четвертого справа! - сообщница дулом автомата указала на толстяка в-кепи-величиной-с-Алазанскую-долину.
- Попробуем, - согласился обаятельный грабитель, приветливо глядя на жертву. Жертва сделался пунцов и скрылся за спиной сухонькой старушенции - правда, лишь отчасти…
- Боится. - Бандиточка совсем развеселилась. - Кончай с ним и пошли.
Молодой человек навел дуло автомата на старушку. Та тихо засмеялась.
- Лучше совсем отойдите, прошу вас. Вы только мешаете видеть жертву.
Старушка резво отпрыгнула в сторону, а преступник спустил курок. Короткая очередь свалила толстячка с ног, но Алазанская-доли-на прочно держалась на мертвой уже голове, едва успевшей крикнуть "стой"… Женщины завизжали.
- Марк Теренций Варрон! - в пространство позвала девушка. - Линяем отсюда!
В тот же миг с потолка прямо на плечо ее упала птица невиданной расцветки и оказалась вороном.
- Мокруха… - прохрипел ворон. Подождал и добавил: - Хана.
- Бросай барахло! - скомандовала девушка и, не спуская дула автомата с кучки свидетелей, взяла сообщника под руку. Медленно отступая, они исчезли из поля зрения публики, склонившейся над начавшим стонать толстячком.
Под занавес ворон сказал:
- С первым апреля вас, свидетели! Все свободны.
Однако, исчезнув из поля зрения публики, банда тут же оказалась в поле зрения милиции, действительно оцепившей здание Центрального республиканского банка.
На выходе из первого поля зрения Петр, пересаживая ворона к себе на плечо, шепнул Эвридике:
- Статья 206 УК РСФСР, часть вторая.
- Нас будут судить по грузинским законам, - усмехнулась она. -Паанымаешь? - Эвридика на секунду прижалась к нему и тихонько пожаловалась: "Страшно, Петр…
- Сущщай, генацвали! - со смехом развел руками тот. Она взглянула на неправдоподобно молодого Петра и вздохнула - можно сказать, облегченно.
Банда вышла на улицу. Увидев перед собой чуть ли не целый полк готовых к схватке милиционеров, Эвридика прыснула и громко - с восходящей интонацией, как маршал на параде, - произнесла:
- Здравствуйте-товарищи-милиционеры!
Ответного приветствия не последовало. Шутки кончились. Эвридика и Петр с Марком Теренцием Варроном на плече были препровождены в ожидавший их здесь же фургон, где могли бы поместиться Али-Баба-и-сорок-разбойников. Дверь фургона захлопнулась. Часть милиционеров заняла свои места в принадлежащих им транспортных средствах, другая часть осталась у входа.
Из здания вышли несколько человек, предназначенных в свидетели. под предводительством толстяка-с-Алазанской-долиной-на-голове. Он оказался живее-многих-живых - правда, был слегка сконфужен отсутствием смерти. Заметив милицию, толстячок почтительно и серьезно сказал;
- Здравствуйте-товарищи-милиционеры.
И, словно залп орудий, ответил ему хохот окружающих, хоть чем-то в конце концов вознагражденных за бездарное ожидание красивой развязки.
С позволения читателей, автор воздерживается от комментариев по приведенному выше инциденту, поскольку смысл случившегося непонятен ему совершенно. А так как автор все еще симпатизирует Эвридике и Петру (даже несмотря на то, что глупостей они наделали уже предостаточно), он считает себя вправе воздержаться и от подробного изложения событий, предшествовавших суду. Одному богу известно, до какой степени тяжело было бы автору описывать снятие показаний и камеры предварительного заключения!
Но Марк Теренций Варрон… Бедный Марк Теренций Варрон опять оказался на улице: никакие заявления Эвридики и Петра о том, что перед законом все равны, не смогли смягчить жестокие сердца тех, кто стоял на страже закона: воронам быть в КПЗ не полагалось. Между прочим, Марк Теренций Варрон был первым среди живых - и уж во всяком случае первым-среди-живых-воронов, - который мечтал о КПЗ. Дело, конечно, не в том, что ему приходилось на старости лет жить под-открытым-небом, - слава богу, не впервой… Но душа, голубая его душа томилась в разлуке с Эвридикой и Петром. Марк Теренций Варрон не мог постичь, в чем он ошибся, а ведь он в чем-то явно ошибся, если общую их вину равномерно не поделили на три части - часть Эвридике, часть Петру, часть ему, Марку Теренцию Варрону… все одинаково виноваты - всем одинаково и расплачиваться! Тем не менее Эвридика с Петром - в КПЗ, а он на улице. Дискриминация.