Андрей тоже даже бровью не повел. Таращился прямо перед собой, не проявляя ни малейших признаков жизни. Если б еще руки к потолку подняли – ни отнять, ни прибавить скульптуры атлантов, удерживающих небо.
– Тойфель… – резко понизил планку божественности унтер-фельдфебель и, почувствовав взгляд Корнеева, стремительно развернулся кругом, при этом судорожно нащупывая кобуру пистолета.
– Ну, наконец-то, – несколько ворчливо, но при этом вполне дружелюбно произнес на немецком подполковник (одетый в форму оберштурмфюрера), не меняя вальяжной позы. – Вас, дружище, только за смертью посылать.
– Хайль Гитлер! – унтер-фельдфебель щелкнул каблуками и вскинул руку в нацистском приветствии.
Собственно, на этом и строился весь расчет. Вколоченные годами службы на уровень подсознания навыки армейца, увидевшего перед собой эсэсовского офицера, должны были сработать раньше, чем в его мозгу начнут формироваться вопросы. И уже только от Корнеева зависело, как сделать, чтоб они не возникли вовсе или появились слишком поздно.
– Хайль… – Корнеев ответил несколько небрежно, как бы подчеркивая огромную пропасть между эсэсовским офицером и фельдфебелем вермахта. – Почему так долго? Группа еще вчера должна была прибыть на точку! Из-за вашего опоздания мне пришлось задержаться здесь на целые сутки.
– Виноват, господин оберштурмфюрер. Моя команда почти трое суток ждала погрузку. Это у моряков из-за внезапно разгулявшегося шторма что-то не заладилось. Потом никак не могли выделить транспорт. Сперва планировали отправить десантную баржу, но тоже не получилось. Позже, как я слышал, говорили даже о подводной лодке. А вообще, мне кажется…
С задержкой Корнеев брякнул наугад. Исходя из того, что в любой армии никогда и ничего не делается вовремя, особенно если в операции задействованы разные рода войск. Независимо от размера обозначенной задачи. Да и дот был как-то странно оставлен без присмотра.
Услышав голоса, доносящиеся с бункера, следующий фриц, уже сунувшийся было в люк, замер, так и не дотянувшись ботинком до скобы, а потом резко втянул ногу обратно. Остававшиеся наверху немцы быстро перебросились парой коротких фраз, после чего над краем проема показалась удивленная физиономия.
– Эй, Руди, ты с кем там… Ух! Доннерветтер… – голова исчезла гораздо быстрее, чем появилась, и сверху донеслось невнятное, но весьма оживленное: «Бу-бу-бу-бу…»
– Доложите, как положено, – Корнеев бросил на потолок демонстративно недовольный взгляд и бесцеремонно прервал рассуждения немца, не давая тому углубиться в рассуждения, которые вполне логично могли перейти в вопросы. Заодно напоминая о том, кто здесь главный.
– Виноват! – снова вытянулся тот. – Унтер-фельдфебель Рудольф Глюкман. Двадцать девятая штрафная рота. Командир сводного отряда «Омега двести семнадцать». Численность отряда – шестнадцать рядовых и два ефрейтора. Задача…
– Достаточно, – снова оборвал его Корнеев. – И так понятно, что не за грибами вас сюда отправили. Дополнительные инструкции были?
– Никак нет, господин оберштурмфюрер!
Но несмотря на громко и четко произнесенный ответ, глазами немец вильнул.
– Вольно. Вы вот что, дружище… Распорядитесь, чтобы ваши люди построились. Прежде чем уйти, мне надо сказать им пару фраз.
– Яволь…
Глюкман весьма проворно взобрался по лестнице и отдал командирам отделений соответствующие распоряжения. Высунувшись наружу так, чтоб не смущать начальство нижней частью туловища, унтер-фельдфебель наверняка помимо общих команд что-то важное успел показать жестами. Потому что оба ефрейтора бросились к расслабившемуся подразделению с такой поспешностью, будто участвовали в спринте. А достигнув бьющих баклуши солдат, принялись наводить орднунг, не только при помощи команд, но и тумаков. Чем вызвали в среде штрафников явное и закономерное недоумение.
Знающие свои права и привилегии, в том смысле что наказание у них бессрочное и хуже смерти все равно ничего не будет, тем более здесь, где нет никого, кроме них самих и Господа Бога, штрафники возмутились, и кто-то даже отмахнулся. Весьма удачно, так что один из ефрейторов резко отшатнулся, споткнулся об услужливо подставленную ногу и с размаху плюхнулся на задницу. Учитывая, что берег был усыпан крупной, с кулак, галькой, соприкосновение филейных частей с земной твердью прошло весьма болезненно.
Разброд и шатание в штрафных частях еще не достигли той крайности, когда подчиненные могут позволить себе смех над падением командира, но и этот эпизод был достаточным для демонстрации уровня дисциплины в отряде. И весьма унизительным для командира отряда. Кстати, весьма нетипичное поведение для известных приверженностью к дисциплине и чинопочитанию немцев.
Унтер-фельдфебель скрипнул зубами.
– Разрешите?
Корнеев не совсем понял, что тот хочет, но благосклонно кивнул. В конце концов, как бы ситуация ни повернулась, по крайней мере один язык у разведчиков уже был. Хотя сам он об этом еще не догадывался.
– Благодарю, господин оберштурмфюрер.
Глюкман шагнул к среднему пулемету, слегка задрал ствол и выпустил в направлении своего отряда длинную очередь.
Пули ушли слишком высоко, чтобы привлечь внимание, но грохот пулеметной очереди не расслышать штрафники не могли. Отреагировали, правда весьма вяло. Похоже, отряд был составлен большей частью из необстрелянных тыловиков, заслуживших наказание исключительно дисциплинарными проступками. Немцы просто развернулись в сторону дота и уставились на амбразуру как некий знак зодиака на новые ворота.
– Что за глупые шутки, Руди?! – выкрикнул один из них, демонстрируя увесистый кулак. – Не навоевался еще?
«Полнейший бред, – подумал Корнеев. – Даже бывшие урки так нагло себя не ведут. Или этим парням реально нечего терять, или я чего-то не понимаю. Закавыка… Ну, да и фиг с ними. Со своими бы проблемами разобраться. А вопрос поддержания дисциплины в частях вермахта в мои обязанности не входит».
Унтер-фельдфебель Глюкман, похоже, считал так же. Потому что вторую очередь послал чуть ниже. Теперь посвист пуль услышали все. Но вместо того чтобы залечь за ящиками, бросились вперед, что-то вопя и потрясая оружием.
Забавно, но насколько мог видеть со своего места Корнеев, ни один фриц не изготовил оружие к бою. Одни бежали, придерживая винтовку на плече, другие – просто несли в руке, держа за цевье.
– Идиотен! – прокомментировал действие своих подчиненных Глюкман и еще немного снизил прицел, поведя стволом слева направо. Большинство пуль прошло мимо. Не повезло только одному. Правофланговый штрафник очень не вовремя выпрямился и схлопотал пулю.
Неизвестно, какого результата хотел добиться обстрелом своих подчиненных унтер-фельдфебель, но вряд ли продолжения атаки. И тем не менее дребезжание слетевшей с головы каски и сопровождающееся этим падение тела только подстегнули немцев. Если до этого они шли молча, то теперь закричали: «Хурра!» – и перешли на бег. Причем оба ефрейтора побежали вместе с остальными, только забирая в сторону и передернув затвором автомата.
– Ну, что ж, – произнес Корнеев, поднимаясь, – можно и так. Андрей, Кузьмич, займитесь. Зачистка в ноль. Только о емкостях с водой не забудьте.
Потом шагнул к удивленно поворачивающемуся на звуки русской речи Глюкману и расчетливо стукнул немца ребром ладони по шее.
– Отдохни пока… камрад Руди. Потом продолжим.
Глава четвертая
Одна часть упыря обнаружилась гораздо раньше, чем рассвело. Остапчук нашел ее, не дожидаясь утра. Или она его, если быть точнее. Поскольку оторванная по плечо конечность шмякнулась ординарцу на спину сразу после взрыва. И все время, пока Игорь Степанович освобождал Боженку от разбушевавшегося не на шутку дяди, боец неуверенно переступал с ноги на ногу, держа неожиданную добычу на вытянутых руках и не зная, как с ней поступить.
– Ну чего ты мнешься, как засватанная девица у печки? В штаны наложил, что ли? – гаркнул на него Семеняк, еще не остыв от беседы с товарищем Анджеем, которая изобиловала множеством двусторонних и весьма весомых аргументов, периодически разбавляемых словами помягче. Вроде: «Курде!», «Блин горелый!», «Твою дивизию!» и трофейного «Ферфлюхтер шайзе!».
В конце концов боевая дружба взяла верх над эмоциями, и немедленная экзекуция партизанки Баси была отложена по меньшей мере до окончания допроса «преступницы». Она же «потерпевшая», она же «основной свидетель».
– Вот, – понимая, что ему прилетело рикошетом и не обижаясь, Остапчук шагнул ближе к коменданту. – Свалилось… Надо вам… или выбросить?
Лайковая перчатка, в которую была упакована кисть упыря, восстановлению не подлежала. Удивительно, что она вообще присутствовала, поскольку умертвие держало «зету» в ладонях. Но на войне и не такие казусы случаются. Иной раз боец после взрыва брошенной прямо под ноги гранаты отделывается легкой контузией и мокрыми штанами, а другого – смертельный осколок находит в ста метрах, еще и за стенкой. Зато благодаря множеству прорех, видно было, что добитый упырь на самом деле был ходячим скелетом, на который напялили одежду, как на вешалку. Каким образом все эти кости-ребра, без единой мышцы и сухожилия, умудрялись держаться вместе и двигаться – вопрос не для начального образования.
Хотя с другой стороны, чему удивляться? Нечисть, она и есть нечисть. Чтобы все не по-людски.
– Я те выброшу… Ишь, моду взяли, чуть что, сразу выбрасывать. Тебя отец не учил, что у доброго хозяина все в дело сгодится?
Ворчал Игорь Степанович по давней привычке не показывать другим, что пребывает в смятении, а проще говоря – растерян.
Ну, не привык ефрейтор Семеняк командовать. Присмотреть за своим офицером, обеспечить ему в боевых условиях более-менее сносный уют, прикрыть в бою… По возможности удержать вовремя сказанным словом от опрометчивого поступка – дав тем самым шанс молодому офицеру дожить до того времени, когда наберется боевого опыта и житейской мудрости. А Корнеев поначалу горяч был, что огонь. И кто знает, сумел бы Николай дослужиться до нынешних чинов, если б с ним рядом не было незаметного пожилого ординарца, опекающего его, как нянька. И от того, что вот уже второй месяц на погонах Игоря Степановича красуются офицерские звездочки, ничего не изменилось.
Семеняк украдкой вздохнул, в который раз жалея, что не пошел тогда дальше с Малышевым, уговорив капитана согласиться на предложенный партизанами обмен: предоставить диверсионно-разведывательной группе проводника, если «Призрак» поможет им с радисткой и инструктором по минному делу.[14]
В тот момент Игорю Степановичу такое решение казалось разумным и оптимальным. Его Коля находился один во вражеском тылу, а группа, которую капитан Малышев вел на помощь подполковнику Корнееву, к точке рандеву катастрофически запаздывала. Поэтому надо было срочно ускориться. Что достигалось двумя способами: наличием проводника, знавшего короткий путь через топи и болота, и – освобождением от балласта, в виде пожилого ординарца, то есть его самого, а также Лейлы Мамедовой – второй радистки «Призрака», выросшей в степи и совершенно не умеющей ходить лесом.
А теперь Николай пропал. Полковник Стеклов говорил, что, согласно рапорту некоего «Немца», группа «Призрак» выполнила поставленную перед ней задачу и покинула объект «Замок» в численности семи человек. Сред них подполковник Корнеев, капитан Малышев, майор Петров, старший лейтенант Гусев и старшина Телегин. При этом тот самый Немец упомянул, что вместе с ДРГ были два советских летчика: капитан Гусман и лейтенант Колокольчиков. Те самые, что выполняли заброску Корнеева и Немца в тыл. А еще, из рапорта того же Немца, неподалеку от объекта «Замок» находился учебно-испытательный аэродром фрицев.
Поэтому, помня эффектное возвращение тогда еще майора Корнеева на угнанном «юнкерсе» после выполнения предыдущего задания по захвату сырья для создания атомной бомбы[15], полковник Стеклов предположил, что Николай мог попытаться повторить трюк с угоном вражеского самолета. Но в этот раз, видимо, что-то пошло не так. И либо группа погибла при попытке захвата, либо – что более вероятно – угнанный самолет был сбит немецкими истребителями. А поскольку почти вся территория от объекта до линии фронта сплошные топи… Место падения обнаружить практически невозможно.
Конечно же, учитывая фантастическое везение Корнеева, нельзя сбрасывать со счетов даже самый невероятный шанс, что разведчикам удалось уцелеть, но чем больше времени проходило, тем призрачнее он становился. И Семеняк нет-нет да и подумывал о том, что если б предложил тогда оставить у партизан, к примеру, Гусева, все могло сложиться иначе.
Застонав, как от острой зубной боли, комендант Залесья мотнул головой, отгоняя лишние мысли, и уставился на трофей. Странно, но останки совершенно не издавали никаких запахов. Ни тлена, ни гнили. Словно костям было по меньшей мере лет сто. Но тогда как они оказались в практически новой немецкой форме, сороковых годов? Да и польская конфедератка пошита никак не позже тридцать девятого.
М-да, вопросов пока гораздо больше, чем ответов. Даже если на минуточку предположить, что разгуливающий по ночному саду скелет – самое обыденное явление.
Впрочем, гадать можно до бесконечности, пора у Баси спросить объяснения. Похоже, девушка уже пришла в себя и вполне созрела для исповеди… Вон как косится на останки упыря.
Семеняк вернул кости ординарцу.
– Упакуй вместе с остальным в водонепроницаемый мешок. И дай мне свою баклагу.
Остапчук что-то хотел сказать. Открыл рот, но передумал и промолчал.
Игорь Степанович отвинтил крышечку и протянул флягу девушке.
– Глотни…
Девушка благодарно припала к горлышку, но после первого же глотка задохнулась, захлопала губами, как выброшенная на берег рыба, замахала руками… а из ее глаз брызнули слезы.
– Ты чего? – Семеняк отобрал баклагу, понюхал и недовольно покосился на ординарца.
– Товарищ лейтенант, – вытянулся тот. – Это ж НЗ. В медицинских целях. Откуда я мог знать, что вы не сами, а девушке…
– Ладно… – Игорь Степанович сделал добротный глоток, занюхал рукавом и передал посудину Квасневскому. – Нам сейчас никому не помешает принять «наркомовскую норму». Комар, у тебя, надеюсь, вода?
– Так точно.
– Ну, так дай девушке напиться, не стой пнем. Вот молодежь, учить вас и учить.
– И пороть… – супя брови, прибавил бывший командир партизанского отряда. Потом махнул рукой и приложился к фляге так, словно там была обыкновенная вода. Остапчук только засопел, глядя, как в луженой глотке поляка исчезает его кровный НЗ.
* * *– Это все из-за Ализы! Пречистой Девой клянусь, товарищ капра… Ой, прошу прощения… товарищ лейтенант.
Как только Бася поняла, что экзекуция откладывается, а упырь мертв, ее будто прорвало. Затарахтела не хуже «машингвера»[16]. Причем если ей не задавали вопросов и не сбивали, то, чуть приноровившись к манере изложения юной партизанки, вполне удавалось проследить за ходом событий, которые девушка описывала так отстраненно, словно сюжет недавно прочитанной книги.
Набежавшая на звуки стрельбы и взрыв гранаты весьма воинственная толпа представителей женского пола, слегка успокоившись, тоже с интересом внимала ее словам. Пани и панночки иллюстрировали рассказ интенсивными кивками, вздохами, охами, а то и более эмоциональными комментариями. Правда, в пределах приличий. Вряд ли жительницы окраин опасались травмировать психику фронтовиков чересчур яркими фразами, но воспитание сказывалось…
В общем, как следовало из слов девушки, слухи о якобы вновь наведавшемся в Залесье неупокоенном духе архитектора сразу заинтересовали Боженку. Она, правда, за годы партизанства такого насмотрелась, что ни в какие потусторонние силы не верила, но бабы о привидении, поселившемся в фольварке, с каждым днем судачили все больше, присоединяя новые подробности. А там и очевидцы появились, готовые хоть в костеле клятву произнести, что лично видели, как это самое исчадие ада тащило в свой схрон[17] зазевавшуюся жертву.
Вот только свидетели, все как на подбор, не вызывали у местного населения ни малейшего доверия. Одни только, прости Господи, шалавы и пьяницы… Из тех человеческих отбросов, что и на исповеди крупицы правды не произнесут.
С одной стороны, оно и не удивительно, – упырь охотился за своими жертвами ночью, а кому из порядочных граждан в это время суток дома не сидится? А с другой – репутация, особенно в небольших местечках, это приговор без права обжалования. Дается навечно, а то и по наследству переходит.
Так что «полуночное панство» могло хоть до Судного дня бить себя в грудь и горланить об упырях и призраках, ниспосланных сатаной за тяжкие грехи, никто бы в Залесье и за ухом не почесался, если бы не одно «но»! Люди в районе фольварка Якалов действительно стали пропадать чаще. Самые разные… И это уже не могло оставаться незамеченным.
Первой из приметных жертв стал Гжегож Цибульский.
Он приехал к Вацлаву Ружичке с ближнего хутора – привез на продажу солонину и домашние копчености. В тот день оба кума хорошо расторговались и задержались в городской корчме допоздна. Потом еще где-то добавили, – и домой, в одно из «общежитовских» имений возвращались далеко за полночь.
Опрошенные участковым свидетели утверждали, что еще издалека слышали, как они горланили на два голоса «Та остатня недзеля». Потом оба завопили так, словно подрались… А вот между собой или с кем-то еще, свидетели не видели. Но ничьих третьих, кроме криков кумовьев, не слышали. А спустя несколько минут, с воплем: «Упырь!» – к дому прибежал весь окровавленный Вацек. И упал без сознания…
Вооруженные кто чем соседи, прибежав на место предполагаемого нападения, нашли изрядно утоптанную траву, много крови и окровавленное тряпье, в котором опознали фрагменты одежды Цибульского. Само тело хуторянина, несмотря на весьма тщательные поиски, обнаружено не было. Из слов приведенного в чувство Вацека ничего вразумительного узнать не удалось. Но так как участковый инспектор обнаружил в его карманах весьма солидную сумму, примерно такую, сколько можно было выручить от торговли всем привезенным товаром, то как ни божился Ружичка, что даже пальцем кума не тронул и сам чудом жив остался, его арестовали, а дело закрыли. Ну, не упыря же милиции ловить. В самом деле…