Он смущенно замолчал. Фрау Бекер на мгновение задумалась, потом опять схватилась за трубку:
— Послушай, Рудольф! Заплати, пожалуйста, господину Дембе его месячное жалованье, когда он придет. Восемьдесят крон. Будь так добр. Хорошо? Мое портмоне сейчас не при мне.
Разбитый по всему фронту, вышел Демба из комнаты.
В передней стояли еще два малыша. Один из них уже прошел через чистилище и держал в одной руке бутерброд, а в другой яблоко. Мальчуган, стоявший рядом, беспокойно прислушивался к доносившимся из кухни звукам. Теперь, очевидно, приближалась его очередь. Внезапно он подхватил с пола обе свои связки шнурков для ботинок, быстро открыл парадную дверь и дал стрекача.
За ним проскользнул бесшумно Демба.
Оба помчались вниз по лестнице. На площадке первого этажа Демба остановился, сорвал с руки носовой платок и постарался засунуть его в карман. Когда это ему не сразу удалось, он швырнул его на пол и разразился проклятиями.
Глава XV
Доктор Рюбзам пришел первый. Ему не долго пришлось ждать. Дождь лил ручьями, и все прочие сошлись раньше обычного на ежевечернюю партию в буки-домино. В маленьком отдельном кабинете кафе «Турф», дверь в который была тщательно занавешена и охранялась мальчиком, сидело сегодня одиннадцать человек.
Рыжий почтовый чиновник был снова здесь, хотя накануне клялся, что в последний раз сидит за одним столом с этой бандою шулеров. Далее здесь были: коммивояжер, всегда бывший при деньгах, но уже два года искавший места; кельнер из одного ресторана в Пратере, проигрывавший здесь в свой выходной день чаевые, заработанные за неделю; фрау Сушицкая, бывшая сваха, всем известная в районе между Аугартенским мостом и звездою Пратера, в настоящее время занявшаяся сдачей в наем укромных временных квартир, но ничуть не брезгавшая также посредничеством по заключению кратковременных знакомств; деловой посредник, которого называли «вашей светлостью» — без достаточного, впрочем, основания, ибо свои проигрыши он выплачивал отнюдь не с княжеским хладнокровием; военный писарь, богохульно бранившийся на чешском языке, когда вместо него выигрывал кто-нибудь другой; «господин журналист», который на вопрос о том, в каких органах он сотрудничает, неизменно отвечал с отстраняющим жестом: «Во всех»; служащий сберегательной кассы, который появлялся со своим псом и своею подругою, приказывал мальчику подать псу объедки, а подруге — несколько изодранных газет, чтобы затем в игорном азарте совершенно забыть их обоих; и, наконец, Гюбель, опустившийся студент-медик, который еще не был доктором, и доктор Рюбзам, который давно уже не был доктором.
Доктор Рюбзам держал банк и, конечно, выигрывал. Перед началом игры он достал из бумажника три смятых кредитки по десяти крон и положил их перед собою на стол как основой капитал, до смешного незначительный для партии, при которой он должен был уплатить выигравшему тройную сумму.
— Этими деньгами я хочу сегодня выиграть шестьсот крон, — сказал он, начиная игру, с раздражающей откровенностью. — Дешевле не отдам. Ровно столько проиграл я вчера на скачках. Эти деньги я должен сегодня вернуть. И теперь, за игрою, он всякий раз повторял, загребая ставки других игроков:
— Говорил же я, что хочу сегодня выиграть шестьсот крон! Ставьте, господа, ставьте, ставьте! При столь медленном темпе я сегодня своих денег не верну!
Почтовый чиновник, военный писарь и Сушицкая кипели от ярости, потому что доктор Рюбзам выигрывал действительно. Перед ним деньги вырастали в кучу. По временам он убирал со стола несколько банкнот и клал их в карман для большей безопасности. На стуле рядом с ним лежал его портфель, пара грязных манжет, снятых им удобства ради, его сигара и золотые часы, на которые он иногда поглядывал. Он решил играть до восьми вечера, ни минутою позже. В восемь часов, как сказал он, ему нужно «идти на заседание». Доктор Рюбзам никогда не забывал ограничить себя таким сроком. Этим путем он избегал требований реванша, при котором ему пришлось бы весьма бесполезным образом вновь поставить выигранные деньги, и в то же время отделывался от воплей госпожи Сушицкой, всегда пытавшейся после партии трогательными жалобами урвать у него часть добычи. В «заседание», разумеется, не верил никто. Со времени приговора, лишившего его докторской степени и права адвокатской практики, — по обвинению его одним из клиентов в вымогательстве — он жил на ренту свою и чужую и носил с собою портфель только по старой привычке. Расходы по его содержанию несли теперь государство и общество в самых разнообразных формах: чиновник сберегательной кассы исправно передавал ему свои авансы, получаемые им в счет жалованья; субсидия, которую коммивояжер получал от своей тещи, также находила обходным путем, через буки-домино, дорогу в карманы д-ра Рюбзама, равно как многочисленные побочные доходы военного писаря и налоги, взимавшиеся госпожой Сушицкой с падкой на удовольствия золотой молодежи Леопольдштадта. Государство и казна, коммерция и веселящийся свет действовали согласованно, чтобы дать возможность господину Рюбзаму вести приличный образ жизни.
Кости домино стучали; яростно швыряемые на стол серебряные гульдены звенели; дождь барабанил по стеклам, и с плащей и зонтиков у стены дождевая вода стекала тонкими струйками, которые на полу сливались в маленькие лужи. У доктора Рюбзама, однако, несмотря на бушевание стихий, лицо было очень веселое. Возбуждение против него росло, но до шестисот крон было уже недалеко.
Мальчик просунул голову в дверь.
— Господина доктора спрашивают.
— Кого? Меня?
Доктор, как раз в этот миг раздававший кости домино, очень не любил, когда ему мешали во время занятий.
— Нет. Господина доктора Гюбеля.
Долговязый студент-медик встал со стула. Он держал в руке бумажку в десять крон и размышлял в эту минуту, рискнуть ли ему этим остатком своего наличного капитала.
— Кто меня хочет видеть? — спросил он рассеянно.
— Какой-то господин.
— Скажите ему, что я ушел, — решил он на всякий случай.
— А я уже сказал, что вы здесь.
— Осел! — крикнул Гюбель и вышел, исполненный дурных предчувствий.
Так и есть. Перед ним был Станислав Демба.
— Здравствуй, Демба, — приветствовал его Гюбель без особого энтузиазма. — Откуда ты знаешь, что я здесь?
Я был у тебя дома и не застал. Я решил, что найду тебя тут.
Твоя догадливость достойна изумления. Но, ради Бога, не предавайся преувеличенным надеждам. — Он показал смятую бумажку в десять крон. — Видишь, вот я каков. Это все, что у меня есть.
Демба побледнел.
— Но ты ведь обещал мне отдать сегодня деньги.
— Тебе следовало прийти часом раньше, пока я не засел за игру. Теперь меня уже обобрал доктор Рюбзам. Вот что происходит из-за твоей неаккуратности, — заявил Гюбель, делая слабую попытку придать делу шуточный оборот.
— Я рассчитывал на эти деньги! — сказал Демба, и взгляд у него сделался стеклянным.
— Сколько я тебе, в сущности, должен? — спросил Гюбель, приуныв.
— Сорок крон, — ответил Демба.
— Жаль, — сказал Гюбель, — мне не повезло. Возьми на всякий случай эти десять крон, иначе их сожрет доктор Рюбзам, эта тяжелая граната, или кто-нибудь другой из этих каторжников.
Демба в достаточной мере понимал жаргон игроков в буки, чтобы знать, что под «гранатой» надлежит понимать грабителя, а под «каторжниками» — профессиональных игроков.
Он кивнул головою, но денег не взял.
— К чему мне десять крон! — сказал он озабоченно. — Десять крон! Мне нужно гораздо больше.
Гюбель не знал, как помочь делу.
Не можешь ли ты сколько-нибудь денег занять у своих приятелей? — спросил Демба; показав глазами на дверь.
— У них? — Гюбель безнадежно махнул рукою. — Плохо ты, видно, знаешь этих людей. Здесь никто друг друга не ссужает.
— Что же делать? — спросил Демба в унынии.
— Знаешь что? — воскликнул Гюбель. — Попробуй-ка разок сыграть в буки. Может быть, тебе больше везет, чем мне.
Демба решительно отказался.
— В этой игре все зависит от счастья, —уверял Гюбель. — Тут десять крон могут легко превратиться в сотню, если не больше.
— Нет, — сказал Демба, — я в карты не играю.
— Да ведь это совсем не карты. В буки играют костями домино. Эх ты, невежда!
— Я ведь совсем не знаю этой игры, — сказал Демба.
— Тут и знать нечего, — ревностно принялся объяснять Гюбель. — Обыкновенное домино. Его ведь ты знаешь. Разница только в том, что на четырех игроков ставят, как на скаковых лошадей. Тебе совсем не придется играть, нужно только ставить.
Демба продолжал колебаться.
— Вчера Сушицкая выиграла сто крон, пальцем не пошевельнув, — рассказывал Гюбель. — Пальцем не шевельнув!
Это решило дело.
— Собственно говоря, я давно уже собирался поглядеть на эту игру, — заметил Демба.
Это решило дело.
— Собственно говоря, я давно уже собирался поглядеть на эту игру, — заметил Демба.
— Так пойдем же! — сказал Гюбель и втолкнул его в дверь.
Появление Дембы в игорной комнате сперва не обратило на себя чьего-либо особенного внимания. Правда, при игре в буки присутствие незнакомых личностей было весьма нежелательно, но так как Дембу ввел Гюбель, то никаких затруднений не возникло. Формальности приема были очень просты и прошли гладко.
— Есть у него стерлинги? — осведомился доктор Рюбзам.
Гюбель показал жестом, что денег у Дембы достаточно.
— Куры не клюют, — прибавил он.
Ну ладно, — сказал доктор Рюбзам, и дело было кончено.
Проклятие! Проклятие! Проклятое невезение! — закричал в этот миг почтовый чиновник, в четвертый раз проигравший ставку и, за отсутствием резерва, потерявший боеспособность.
— Это звучит музыкой в моих ушах, — сказал с удовольствием доктор Рюбзам, загребая его деньги. — Ставьте, господа, ставьте! Дело идет вяло!
Он потер руки, подмигнул Дембе и спросил:
— Вы уже сделали почин, молодой человек?
Демба взглянул на него. Он испытал какое-то жуткое чувство, заметив, что указательный и средний пальцы на волосатой руке доктора были искалечены.
Доктор спрашивает, поставил ли ты уже, Демба, — объяснил Гюбель. — На кого мне поставить?
— На кого хочешь, — сказал Демба, продолжая с трепетом смотреть на пальцы доктора, которые его пугали.
— Все сразу?
— Да. Ставь все сразу.
На столе лежали четыре ряда костей домино. Они не принимали участия в игре. Каждый ряд представлял одного игрока. Гюбель вдвинул свою бумажку в щель между вторым и третьим рядом и тем самым поставил за Соленую Булку, кельнера, который был обязан этой кличкою несметному количеству желтых прыщиков, усеявших его щеки и подбородок, как усеивает соленую булку крупная соль. Игра началась, и «господин журналист», при всеобщем внимании, пустил со старта первую кость.
Демба отвернулся. Он не хотел знать, что происходит с его деньгами. Он искал чего-нибудь, что можно было бы читать, чтобы не быть в необходимости слышать и видеть, — газету или иллюстрированный журнал. Но только один номер стенной газеты висел на стене. И Демба принялся за ее чтение.
Объявления. Сейчас же, на первой странице. Кто-то предлагал сто пятьдесят зеленых стульев для садового ресторана. Другой брался поставлять ликеры наилучших марок. Третий продавал оркестрион. «Мороженое!»; «Сто тысяч бумажных салфеток!»; «Зажигатели для сигар!»; «Практично!»; «Модно!» — неслось со столбцов. Каждому хотелось денег, все кричало, все лезло вперед, мир был большим круглым игорным столом под зеленым сукном, залитым водкою, запачканным пеплом от сигар, серебро звенело, бумажные деньги шелестели, ко всякому гульдену, катившемуся по свету, тянулась тысяча жадных рук, волосатых, с изуродованными пальцами, умевших, однако, хватать, подобно щупальцам полипов, — и среди этой свистопляски оголтелости, алчности, подлости и надувательства он, Демба, осмеливался робко тянуться руками к своей доле, к жалкой горсточке денег, из-за которой дрались тысячи других жалких кулаков, отталкивавших его и оттеснявших. И Демба вдруг упал духом, и оробел, и сдался, и хотел тайком улизнуть, болезненно устыдившись жалкого своего покушения.
Но тут за игорным столом поднялись вдруг шум и крики. Сушицкая обозвала одного из игроков отъявленным мерзавцем, играющим на руку Рюбзаму. Журналист крикнул: «Теперь я все понимаю!» Соленая Булка верещал без умолку: «Отдайте мне, наконец, мои деньги!» А перед Дембою стоял студент-медик с деньгами в руке и говорил:
— Видишь, Демба! Что я тебе говорил? Ты выиграл.
— Сколько? — спросил Демба, не поднимая глаз.
— Тридцать крон. Утроенную ставку.
Демба молчал.
— Что теперь? — спросил Гюбель.
— Ставь дальше, — сказал Демба.
— Все?
— Да.
— Господа, спокойствие! — крикнул в этот миг Рюбзам.
— Спокойствие! — вторил Гюбель.
Шум постепенно затих, только госпожа Сушицкая еще некоторое время изливала в жалобах свое негодование, но игра продолжалась. Демба все еще заставлял себя не поднимать глаз. Он вперил взгляд в газету, читал слова и строки, не понимая их, и прислушивался к тому, что делалось за игорным столом. Кости стучали, коммивояжер с шумом хлебал черный кофе, а госпожа Сушицкая сказала вдруг серьезно и торжественно, как молитву:
— Ни пуха ни пера.
— «Кто это: Нипуха-Нипера?» — спросил себя Демба в странном волнении. «Кто он такой, Нипуха-Нипера?» — мучительно сверлило у него в мозгу. И вдруг он решил: это бог войны у татар. И перед его глазами сложился образ маленького толстопузого человечка с бледным лицом, сплошь усеянным желтыми прыщиками, с пухлыми губами и глазами навыкат. Обвешанный пестрыми лоскутьями, стоял он перед ним во плоти и смотрел на него, ухмыляясь, и мычал: «Ты хочешь моих денег, безумец? Что можешь ты предложить? Садовые стулья? Бумажные салфетки? Оркестрон? Ничего? Решительно ничего? Так склонись же передо мною, склонись, пигмей! Ниже! Ниже!»
И Станислав Демба сгибался во имя денег, низко и смиренно, перед голой стеною, на которой ничего не было видно, кроме его собственной тени и куска оборванных светло-желтых обоев.
— Я кончил! — крикнул кельнер в этот миг, и сразу же поднялся шум, все заорали одновременно, Сушицкая пронзительно завизжала:
— Это не годится! Очередь не ваша!
— Жульничество! — заревел почтовый чиновник и ударил по столу кулаком.
— Но ведь доктор сказал: дальше, — пищал кельнер.
— Надувательство! Обман! — вопил почтовый чиновник.
— Молчать! — перекричал его доктор Рюбзам. — Кто говорит: обман? Я ведь тоже проиграл!
Снова Гюбель стоял перед Дембою, дергал его за рукав и говорил: Ты опять выиграл.
— Вот как?
Демба не был ни озадачен, ни удивлен.
— Девяносто крон. Ставить еще?
— Да, — кивнул Демба.
— Сколько?
— Все.
— Ты сдурел? — спросил Гюбель.
— Да.
— Ты рискуешь!
— Я это делал сегодня весь день.
— Мне-то что! Но три раза сряду ты не выиграешь.
Он подошел к игорному столу. Оргия бешенства и разочарования улеглась. Началась новая игра, делались новые ставки, и доктор Рюбзам нервно проводил рукою по своему лысому черепу: в последней партии он проиграл больше половины своих наличных денег.
— Что с ними будет? — спросил он и показал на деньги Дембы.
— Остаются в игре, — сказал Демба.
— Стало быть: идет на все! — сказал доктор Рюбзам. — Благоволите выражаться точно!
— Да, идет на все, — подтвердил Гюбель.
— И прекрасно, — сказал экс-адвокат, — я только хотел это знать.
Он положил кость на середину стола, и партия началась.
— Скатертью дорога, — сказала Сушицкая и придвинула свою кость.
— У меня есть все, — заявил журналист, имея в виду свой запас костей.
Игра продолжалась. На этот раз Демба следил за нею с напряжением и сильно волнуясь. Его девяносто крон были защемлены между двумя рядами костей. И если бы он теперь выиграл, то имел бы двести семьдесят крон. Эти деньги — этот Протей, захватанные, помятые бумажки, прошедшие через сотни грязных рук, каждому из нагнувшихся над столом людей, жадно на них взиравшему, являлись в ином, заманчивом образе. Одному — в виде ночного кутежа, для другого они были давно уже просроченной квартирной платой. Вот для этого они означали, что он может целый месяц наедаться досыта. Вот тот будет их каждую ночь относить в подозрительные переулки, а тот их проиграет на скачках или на бирже или похоронит под тюфяком своей кровати… Ну, а для него, для Дембы, — чем были они для него? Он старался нарисовать это себе. Хотел думать о старинных башнях, о папертях соборов и ангелах из камня, играющих на лютне или скрипке, об узких улочках итальянского города, по которым он ходил, ведя под руку Соню. Но странно: ни одна из этих картин не вырисовывалась в его воображении. Ни город, ни ангелы, играющие на скрипках. Все оставалось бесцветным и смутным и расплывалось в ничто. Зато возникали другие видения: чужие желания и мечты воплощались в его мозгу. Доктор Рюбзам сидел с двумя толстыми женщинами за бутылками с шампанским и слушал цыганскую музыку. Вдруг представилась ему пустая комната, без всякой мебели, только с кроватью, с огромной кроватью, и Сушицкая украдкой доставала деньги из-под перины и ласкала их. Перед почтовым чиновником стояла тарелка с хлебом, колбасою и сыром на непокрытом столе, и он, чавкая, проглатывал с голодным видом кусок за куском. И когда перед глазами Дембы ярко ожили не его желания, а чужие, он стал дрожать за свои деньги, и безнадежная уверенность овладела им, что он их проиграл, что в этот миг они уже не ему принадлежали, а Рюбзаму или Сушицкой.
— Заперто! — крикнул вдруг журналист, и Сушицкая в тот же миг испустила жалобный вопль. — Заперто! Вот я и остался в дураках с тремя костями.