Дверь за молодыми супругами захлопнулась, и они оказались в приятном полумраке. Окна закрывали плотные темно-синие шторы, не пропускавшие к сидящим внутри людям ни одного лучика дневного света. Как и во многих подобных кофейнях, в этой всегда царил вечер, независимо от того, светило ли на улице солнце или была глубокая ночь. Впрочем, о том, что до вечера еще далеко, можно было догадаться по небольшому количеству посетителей. Только возле витрины с аппетитными пирожными о чем-то разговаривали с официантом двое молодых людей, да еще в дальнем углу с задумчивым видом сидел темноволосый мужчина лет тридцати. Он обернулся на стук двери и бросил на вошедших Анну и Николая быстрый заинтересованный взгляд.
— Где сядем? — спросил Гумилев жену, и та, оглядев кофейню, решительно направилась в другой угол:
— Здесь! Это лучшее место, ведь правда?
— По-моему, здесь все места очень милые… — чуть снисходительно улыбнулся ей Николай. — Присаживайся, а я закажу обед!
Анна заняла место в самом углу и с радостью убедилась, что оттуда можно разглядывать всю кофейню, а сидеть на мягком круглом стуле очень удобно. Николай подошел к официанту, но тот все еще обсуждал что-то с другими посетителями, и пришлось немного подождать.
Внутреннее убранство кофейни было скромным, но по-своему очень красивым. На стенах висело несколько картин, написанных в разной манере, — там были и загородные пейзажи, и уже знакомые Анне виды парижских улочек. «Здесь наверняка собираются молодые художники! — догадалась она. — Молодые, никому не известные и, соответственно, бедные. Должно быть, у некоторых иногда совсем нет денег, и им приходится расплачиваться своими картинами… Интересно было бы на них посмотреть!»
Теперь Анна жалела, что они с Николаем набрели на кофейню днем, а не под вечер. Скорее всего юные талантливые художники собирались в ней поздно и засиживались до утра. «Мы с Колей еще придем сюда как-нибудь вечером, — твердо решила она. — Обязательно придем и увидим местных художников. Может быть, даже познакомимся с кем-нибудь из них! А через много лет они станут знаменитыми на весь мир — и мы будем вспоминать, как разговаривали с ними, когда для них все только начиналось…»
Тут она случайно встретилась глазами с незнакомцем, сидевшим за столиком в противоположном углу, и обнаружила, что он смотрит на нее с немного нахальной улыбкой. Как видно, ее собственную мечтательную улыбку, адресованную придуманным Анной будущим знаменитостям, этот человек принял на свой счет. Засмущавшись, молодая женщина опустила глаза и принялась внимательно изучать тонкую скатерть из кремового шелка. Однако уже в следующую минуту снова подняла осторожно голову и торопливо скользнула взглядом по лицу дерзкого парижанина. К ее огромному облегчению, он теперь смотрел вовсе не в ее сторону. В руке у него был бокал с чем-то золотисто-коричневым, а взгляд незнакомца рассеянно блуждал по низкому потолку. «Это тоже художник!» — неожиданно догадалась Анна. Он выглядел именно так, как должны были, по ее представлению, выглядеть люди искусства, — заметно поношенный костюм, непослушные растрепанные волосы, пытливый загадочный взгляд… Эти взглядом он, казалось, внимательно изучал каждый предмет в кофейне, словно проверяя, достойна ли та или иная вещь быть изображенной на холсте? Точно так же изучал он и людей. В том числе, конечно же, и Анну.
Мысль об этом смутила молодую женщину, но в то же время еще больше усилила ее любопытство. Она снова украдкой посмотрела на таинственного посетителя. Он по-прежнему думал о чем-то своем, и Анна уже не сомневалась, что он работает над замыслом очередной картины. Вот сейчас он посидит еще пару часов в кофейне, выпьет еще вина, обдумает все как следует, а потом отправится домой, в маленькую квартирку под самой крышей какого-нибудь старинного дома, и встанет перед чистым холстом. Постоит еще минуту и проведет по нему первую линию… Хотя нет, сначала ведь надо сделать эскизы, наброски! Он будет сидеть над листами бумаги до темноты, зачеркивать и отбрасывать в сторону неудачные рисунки, начинать снова. И, уже плохо видя при слабом свете маленькой свечки, наконец сделает эскиз, который ему понравится. А на холст его начнет переносить завтра, когда в его крошечной комнате снова станет светло…
Анна так ясно видела созданную ее воображением сцену, словно сама находилась в каморке художника и он работал над эскизами у нее на глазах. «А забавно будет, если на самом деле это вовсе не художник, а какой-нибудь мелкий служащий!» — мелькнула у нее мысль, но в это она не поверила. Незнакомец мог быть только художником, только творческим человеком, который свободно служит искусству, не чувствуя при этом вины и ни на кого не оглядываясь.
В следующем взгляде, который Анна бросила на незнакомца, можно было заметить легкую зависть. Потом она посмотрела на Николая, к тому времени уже делавшего заказ официанту, и с грустью опустила голову. Ей в отличие от французских художников, да и всех остальных творческих людей, свободно писать стихи уже не удастся.
Николай сказал официанту что-то еще и заспешил к столику Анны.
— Я заказал салат, гренки с кофе и взбитые сливки, ты не против? А потом вина выпьем, — предложил он.
Анна молча кивнула. Воспоминание об их с Николаем последнем разговоре о поэзии, случившемся незадолго до отъезда в Париж, заметно испортило ей настроение, и заботливость мужа показалась слишком навязчивой. Ей было все равно, что съесть, ее мысли были заняты гораздо более важным вопросом.
После свадьбы она несколько раз показывала мужу свои новые стихи — те, которые считала удачными. Николай читал их, задумчиво кивал головой и с вежливым видом возвращал тетрадь, иногда сопровождая все это легкой снисходительной улыбкой. Анна видела, что стихи ему не нравятся, хотя и не решалась прямо спросить мужа об этом. Однако ее желание поделиться с Николаем своими творениями с каждым разом становилось все слабее. Потом она и вовсе перестала рассказывать ему о новых стихах. А еще через некоторое время вдруг заметила, что и писать их ей почему-то больше не хочется.
Если Гумилев и обратил внимание, что жена больше не достает из ящика свою исписанную тетрадку, то он долго не говорил об этом. Правда, ему и самому тогда было не до стихов — оба они готовились ехать во Францию и были заняты сборами в дорогу. Но накануне отъезда Николай, записав что-то в собственной тетради, неожиданно вспомнил и о том, что у его супруги было такое же любимое занятие.
— Тебе сейчас не до стихов? — спросил он понимающим тоном.
Анна, не готовая к подобному вопросу, растерянно развела руками:
— Да, как-то не до них в последнее время…
— Это и к лучшему, — согласился Николай, и Анне показалось, что он очень доволен ее ответом. — Ты ведь во многом талантлива, так что можешь не только стихами заниматься, но и чем-нибудь еще. Танцами, например, балетом — с твоей-то гибкостью!
Что ответить на это, Анна не знала. Слова мужа, на первый взгляд, прозвучали, как комплимент, и она не была уверена, что правильно поняла вложенный в них смысл. Но желание сочинять новые стихи у нее после этого пропало окончательно. Ни в дороге, ни после приезда в Париж она не написала ни строчки. Николай же, как ей казалось, был доволен таким положением вещей. И чем дальше, тем чаще Анне приходила в голову мысль, что он, может быть, прав, что его стихи лучше, талантливее, чем то, что сочиняла она, и что два поэта в одной семье — это слишком много. Она почти поверила в это, почти смирилась с тем, что больше никогда не будет писать… И вот теперь желание творить внезапно охватило ее с новой силой, стоило оказаться в романтичной кофейне и увидеть похожего на художника человека с загадочным взглядом.
— Что это за тип? — Гумилев тоже заметил странного посетителя кофейни и поглядывал на него с недоверием и досадой. — Если он еще раз на тебя так посмотрит, я с ним поговорю!
Анна с удивлением повернулась к «типу». Если он и смотрел на нее после того, как они случайно встретились взглядами, то она этого не замечала. Но Николай не стал бы возмущаться на пустом месте — значит, от него не укрылось что-то такое, чего она не увидела.
— О чем ты? — усмехнулась она, пожимая плечами.
— Только не говори, что ты ничего не замечаешь, — с подозрением буравил ее глазами Гумилев. — Он на тебя смотрит, как… как я!
— Что за глупости? — с трудом сдерживая смешок, шепотом спросила Анна. — Ты, кажется, меня ревнуешь?
— Ревную, — подтвердил Николай. — На тебя и те двое уже поглядывали, — он кивнул в сторону двух других парней, занявших к тому времени столик у двери. — Похоже, в эту кофейню не принято приходить с женами…
Глядя на его обиженное, как у ребенка, лицо, Анна развеселилась еще больше.
— Успокойся, мы их видим в первый и последний раз, — сказала она все так же тихо. — Сейчас поедим и уйдем отсюда.
— Успокойся, мы их видим в первый и последний раз, — сказала она все так же тихо. — Сейчас поедим и уйдем отсюда.
— Да, давай поедим скорее! — Гумилев заерзал на месте и стал искать глазами официанта. К его огромной радости, тот уже шел к их столику с уставленным посудой подносом.
Анна придвинула к себе блюдца с салатом и гренками, взяла крошечную чашку кофе и сделала маленький глоток. Торопиться ради того, чтобы угодить неожиданно ставшему ревнивым супругу, она не собиралась. Впрочем, чтобы не злить его еще больше, старалась все-таки не смотреть на вызвавшего гнев Николая незнакомца.
Еда в кофейне оказалась вкусной, а кофе и вовсе был выше всяких похвал, и на некоторое время молодая женщина забыла и о красавце-художнике, и о собственной тоске по поэзии. Сидящий рядом муж старался расправиться с едой как можно скорее и все так же нетерпеливо вертелся на стуле, поглядывая то на часы, то на показавшегося ему подозрительным посетителя кофейни. Анне стало ясно, что в это милое и уютное место они больше не придут: у Николая будут связаны с ним неприятные воспоминания, и ей не удастся уговорить его заглянуть сюда снова. Это опять привело ее в невеселое расположение духа, и она решила, что теперь стоит по возможности сильнее растянуть удовольствие от пребывания в кофейне. Остатки едва теплого кофе она допивала такими редкими и маленькими глотками, что это заняло у нее больше получаса. Николай к тому времени уже не вертелся на стуле. Он сидел неподвижно, как школьник, сложив руки перед собой на столе, и как будто считал секунды до того момента, когда они смогут уйти.
В кофейню вошли еще несколько мужчин. Они заняли два столика в третьем углу и принялись негромко о чем-то болтать. До Анны и Николая долетел их веселый и беззаботный смех. Скорее всего это тоже были художники или еще какие-нибудь творческие люди. Но присмотреться к ним Анна все равно бы уже не смогла: кофе был допит, и у нее больше не было никаких предлогов, чтобы продолжать сидеть за столиком.
— Расплатись и пойдем, — сказала она мужу, отставляя в сторону пустую чашку. Гумилев радостно вскочил и чуть ли не бегом заспешил к барной стойке.
Решив в последний раз посмотреть на так сильно привлекшего ее внимание загадочного мужчину, Анна вновь повернула голову в его сторону и вздрогнула от неожиданности: он тоже смотрел на нее, и они опять, во второй раз, встретились глазами. Только теперь таинственный незнакомец не спешил отвести проницательный взгляд, в котором Анна увидела и восхищение, и живейший интерес к своей персоне. В первый момент ей захотелось отвернуться, но что-то помешало это сделать, то ли еще сильнее возросшее желание познакомиться с парижским художником, то ли обида на ревнивого Николая…
Краем глаза она увидела, что супруг уже расплачивается с официантом. На лице его сияла довольная улыбка: он предвкушал, как уведет свою жену из заведения, где неизвестные нахалы позволяют себе слишком откровенно любоваться ее красотой. И эта нетерпеливая улыбка стала для уязвленной Анны последней каплей. Молодая женщина резко встала со стула и решительно направилась к столику рассердившего Николая незнакомца. «Раз мне все равно терпеть Колину ревность, буду терпеть ее за дело!» — думала она, огибая попавшийся ей на пути свободный столик.
Николай увидел, куда она идет, и метнулся к их столу — Анна заметила лишь быстро мелькнувшую справа тень, но даже не оглянулась. Мужчина, привлекший ее внимание, продолжал смотреть на нее во все глаза, и с каждым ее шагом его лицо становилось все более радостным. Анна заставила себя улыбнуться в ответ и с гордостью почувствовала, что улыбка у нее получилась уверенная и в меру загадочная — несмотря на то, что в душе она страшно волновалась и понятия не имела, как начать разговор с незнакомым человеком.
Но пути назад уже не было, и даже Николай не смог бы теперь остановить супругу, не скомпрометировав ее и себя. Незнакомец поднялся навстречу подошедшей к нему Анне и галантно отодвинул от столика один из свободных стульев.
— Прошу прощения, — сказала Анна по-французски, благодарно кивая ему. — Мы не представлены, но…
— Присаживайтесь, я очень рад с вами познакомиться, — ответил мужчина. Голос у него оказался низким и очень приятным, а французские слова он произносил с каким-то необычным акцентом.
— Вы тоже не парижанин? — задала Анна первый пришедший ей в голову вопрос и присела на предложенный стул.
— Да, я из Италии, — ответил ее собеседник. — Амедео Модильяни, к вашим услугам.
— А мы — из России, — ответила Анна, поворачиваясь к Николаю, который уже стоял рядом с ней и тоже вежливо улыбался ее новому знакомому, но при этом глаза его чуть ли не метали молнии.
— Николай Гумилев, — представился он. — Анна, моя жена.
— Очень приятно, присаживайтесь, — указал ему на стул итальянец.
— Скажите, пожалуйста, вы художник? — спросила его Анна, уже не сомневаясь, что услышит в ответ «да».
Глава XV Россия, Слепнево, 1911 г.
В это лето жители деревни Слепнево почти забыли о том, что такое скука. В те дни, когда работы в поле и на огородах было немного, у них появились новые развлечения. Сначала — обсуждать вернувшегося в имение молодого барина Николая Степановича и особенно его жену. Несколько крестьянок, видевшие их приезд, наперебой рассказывали о ней, в красках расписывая, какой красивой и в то же время странной была юная супруга младшего сына Гумилевых. Говорили, что выглядит она совсем не русской, а какой-то «дикой иностранкой» и что у нее огромные глаза, которые «так и зыркают во все стороны». А еще что она совсем тощая и бледная, словно ее месяц не кормили, ветер подует — и она либо улетит, либо переломится пополам. И что носит она совсем странную одежду, длинную узкую юбку, в которой и пары шагов нормально не сделаешь, а бежать и вовсе невозможно — сразу же упадешь! Да еще сбоку на этой юбке — разрез до самого пояса, вот какое бесстыдство!
После таких описаний любопытная деревенская молодежь принялась под разными предлогами ездить к усадьбе Гумилевых и украдкой следить за ее хозяевами. Молодая супруга барина и в самом деле оказалась очень необычной женщиной. И дело было не только в ее странной, почти болезненной внешности, которую любопытные девушки описали довольно точно. Она еще и вела себя совершенно непонятным образом — то целыми днями сидела дома, не высовывая носа на улицу, то выходила гулять и бродила по опушке леса с таким выражением лица, словно не видела ничего вокруг. Но при этом стоило ей выйти из дома вместе с мужем или его родными, и она превращалась в самую обыкновенную молодую женщину — разговаривала с ними, смеялась, о чем-то спорила… И такие неожиданные изменения, происходящие с одним и тем же человеком, удивляли деревенских жителей особенно сильно.
Каких только предположений они не делали, обсуждая новую обитательницу имения Гумилевых! Некоторые подозревали, что она чем-то тяжело больна: «Ну, сами посудите, такими худющими да бледными даже городские барышни не бывают!» Другие считали, что если новая барыня и больна, то душевно: «А с чего б ее иначе из дома не выпускали?!» Третьи предполагали, что она «в интересном положении», причем родить должна будет меньше, чем через девять месяцев после свадьбы, и поэтому все дни напролет в доме — чтобы сначала скрыть беременность, потом преждевременное рождение ребенка, а в «положенный» срок предъявить его всем, как только что появившегося на свет. Все эти сплетни передавались из одной избы в другую, обрастая самыми невероятными подробностями, однако через несколько недель оказалось, что действительность превосходит даже самые смелые предположения деревенских жителей. Хотя в главном они все-таки не ошиблись. Юная жена Николая Степановича и в самом деле была крайне необычной, а в чем-то и странной женщиной. Впрочем, не менее странно, с точки зрения крестьян, повел себя и ее молодой муж.
В один солнечный погожий день мимо одного из полей, где жители Слепнева и других деревень косили траву, с шумом, криками и веселыми песнями проехала украшенная цветами и зелеными ветками телега, в которой сидела большая компания в ярких пестрых платьях и с размалеванными цветной краской лицами. Поначалу крестьяне решили, что к ним при-ехал бродячий цирк. Такое развлечение было в их деревнях не слишком большой редкостью, но все же желающих под благовидным предлогом прервать работу и посмотреть на фокусников, скоморохов и акробатов набралось немало. Навстречу повозке выбежала целая толпа любопытных.
Один из приехавших циркачей, одетый в модный черный фрак и цилиндр, привстал на повозке и, оглядев столпившихся у дороги крестьян, попросил своего товарища, правящего лошадьми, остановиться.