— О да, — ответил я. — О да.
— А какая из моих книг вам особенно нравится, мистер Коркоран?
Тут меня сковала беспомощность, как бывает в кошмарах. Из шести корзин шесть пекинесов не спускали с меня шесть пар немигающих глаз.
— Э… О, все они, — услышал я осипший голос. Предположительно мой голос, хотя я его не узнал.
— Это восхитительно, — сказала тетка Укриджа. — Нет, другого слова я не нахожу. Восхитительно! Два-три критика утверждали, будто мое творчество неровно. Так мило встретить кого-то, кто с ними не согласен. Сама я, пожалуй, предпочитаю «Сердце Аделаиды».
Я кивнул, одобряя этот взвешенный вывод. Мышцы, вздувшиеся горбом у меня на спине, начали расползаться по своим законным местам. Я обнаружил, что снова дышу.
— Да, — сказал я, задумчиво сдвигая брови. — Пожалуй, «Сердце Аделаиды» самый лучший ваш роман. В нем столько человечности! — добавил я для верности.
— Вы его читали, мистер Коркоран?
— О да!
— И он правда вам понравился?
— Чрезвычайно.
— А вы не думаете, что местами он излишне смел?
— Крайне несправедливый упрек! — Я нащупал верный путь. Не знаю почему, но я полагал, что ее романы того сорта, каким изобилуют библиотеки на курортах. Они же, очевидно, принадлежали к другому классу женских романов — тому, на который библиотеки накладывают запрет. — Конечно, он написан честно, бесстрашно и показывает жизнь такой, какая она есть, — продолжал я. — Но излишне смел? Нет-нет!
— А сцена в оранжерее?
— Лучшая в книге, — заявил я без колебаний.
На ее губах заиграла польщенная улыбка. Укридж был прав. Расхвалить ее книги — и малое дитя сможет есть из ее рук. Я поймал себя на сожалении, что не прочел эту вещицу, а потому не могу коснуться всяких частностей и сделать ее еще более счастливой.
— Я так рада, что он вам нравится, — сказала она. — Право, это большая поддержка.
— О нет, — скромно пробормотал я.
— О да. Потому что, видите ли, я только сейчас начала его писать. И сегодня утром завершила первую главу.
Она по-прежнему улыбалась так мило, что весь ужас этих слов дошел до меня не сразу.
— «Сердце Аделаиды» — это мой следующий роман. Сцена в оранжерее, которая вам так нравится, находится примерно на середине. Думаю, что дойду до нее где-то в конце следующего месяца. Как странно, что вам она так хорошо знакома!
Вот теперь до меня дошло, и ощущение совпадало с тем, какое испытываешь, когда садишься, а под тобой вместо стула оказывается пустое пространство. Почему-то мне стало еще больше не по себе из-за того, что она говорила все это так мило. В своей деятельной жизни я нередко чувствовал себя дураком, но никогда до подобной степени. Жуткая баба играла со мной, водила за нос, наблюдала, как я трепыхаюсь, будто муха на липкой ленте. И внезапно я понял, что ошибся, посчитав ее глаза кроткими. Они были точно пара голубых буравчиков. Она смахивала на кошку, сцапавшую мышь, и за короткий миг, протянувшийся целую вечность, я понял, почему Укридж так ее страшится. Она бы напугала и любого киношейха.
— И еще одна странность, — журчала она. — То, что вы пришли проинтервьюировать меня для «Женской Сферы». Интервью со мной было опубликовано там всего две недели назад. Мне это показалось настолько странным, что я позвонила моей подруге мисс Уотерсон, главному редактору, и спросила ее, не произошла ли какая-нибудь ошибка. А она сказала, что никогда о вас не слышала. Вы когда-нибудь слышали про мистера Коркорана, Мюриэль?
— Никогда, — ответила ястребиха, пронзая меня уничтожающим взглядом.
— Как странно, — сказала тетка Укриджа. — Но с другой стороны, все это очень странно. Неужели вы уже уходите, мистер Коркоран?
Мои мысли были в хаотичном беспорядке, но одна была кристально ясной. Да, я ухожу. Через дверь, если сумею ее отыскать, а если не сумею — то через окно. И тому, кто попробует меня остановить, следует очень поберечься.
— Кланяйтесь от меня мистеру Джевонсу, когда его увидите, хорошо? — сказала тетка Укриджа.
Я боролся с дверной ручкой.
— И, мистер Коркоран! — Она все еще мило улыбалась, но теперь в ее голосе появилась та же нота, что и в том достопамятном случае, когда голос этот призывал Укриджа из глубин его коттеджа в Шипс-Крейе на встречу с Роком. — Будьте добры, передайте моему племяннику Стэнли, что я буду рада, если он прекратит подсылать ко мне своих друзей. Всего доброго.
Полагаю, в какой-то момент происходящего моя радушная хозяйка позвонила, поскольку в коридоре я узрел моего старого приятеля, тамошнего дворецкого. С помощью непостижимой телепатии, присущей его биологическому виду, он как будто успел узнать, что удаляюсь я, так сказать, не под развернутыми знаменами, ибо держался он теперь с суровостью тюремного надзирателя. Его рука словно чесалась от желания ухватить меня за плечо, а когда мы достигли парадной двери, он бросил тоскливый взгляд на тротуар, словно думая, какое это идеальное место для того, чтобы я приложился к нему с глухим стуком.
— Прекрасный денек, — сказал я, под даваясь лихорадочному инстинкту бессвязно бормотать, который овладевает сильными мужчинами в минуты агонии.
Он не снизошел до ответа, и я, пока, пошатываясь, удалялся по залитой солнцем улице, ощущал на спине его взгляд.
«Очень темная личность. — Я словно услышал его голос. — И только благодаря моей предусмотрительности он не прихватил с собой серебряные ложки».
День был теплый, но недавние события невообразимо взбудоражили мои эмоции, и я прошел весь путь до Эбери-стрит пешком, причем с такой молниеносностью, что неторопливо шествующие прохожие смотрели на меня с жалостливым презрением. В полурасплавленном и измученном состоянии добравшись до своей гостиной, я узрел Укриджа, растянувшегося на диване.
— Привет, малышок, — сказал Укридж, протягивая руку за чашей с прохладительным напитком на полу возле дивана. — Я все ждал, когда ты вернешься. Хотел предупредить, что тебе больше не требуется интервьюировать мою тетку. Оказывается, у Доры на банковском счету была припрятана сотня фунтов, и ее пригласила в партнерши одна ее знакомая, владелица машинописного бюро. Я посоветовал ей не упускать такого случая. Так что с ней все в порядке.
Он испил из чаши и испустил удовлетворенный вздох. Наступило молчание.
— Когда ты об этом узнал? — наконец спросил я.
— Вчера днем, — ответил Укридж. — Собирался заскочить предупредить тебя, но каким-то образом из головы вылетело.
Возвращение Боевого Билсона
Это был крайне неприятный момент, один из тех, которые высекают морщины на лице и подергивают благородной сединой волосы у висков. Я глядел на бармена. Бармен глядел на меня. Присутствующее общество беспристрастно глядело на нас обоих.
— Хо! — сказал бармен.
Я очень сообразителен. И молниеносно понял, что он мне не симпатизирует. Это был крупный, обильный типчик, и его взгляд, встретившись с моим, дал недвусмысленно понять, что для него я — кошмар, ставший явью. Его подвижные губы слегка изогнулись, дав сверкнуть золотому зубу, а мышцы его могучих рук, крепостью не уступавших железу, слегка зазмеились.
— Хо! — сказал он.
Обстоятельства, поставившие меня в данное прискорбное положение, были нижеследующими. Творя рассказы для популярных журналов, которые в то время вызывали у стольких издательств столько сожалений, я подобно одному моему собрату-писателю сделал своей областью весь род человеческий. А потому сегодня я разделывался с герцогами в их замках, а завтра совершал поворот кругом и начинал зондировать угнетенные десять процентов на дне их трущоб. Разносторонний типус. В данный момент я творил довольно трогательную вещицу про девушку по имени Лиз, которая трудилась в лавочке, торгующей жареной рыбой на Рэтклифф-Хайуэй, и потому отправился туда в поисках местного колорита. Какой бы приговор потомки ни вынесли Джеймсу Коркорану, они не смогут сказать, что он когда-либо избегал неудобств, если дело касалось его искусства.
Рэтклифф-Хайуэй — весьма интересная магистраль, но в жаркие дни она вызывает жажду. Посему, побродив примерно час, я вошел в бар «Принц Уэльский», попросил пинту пивка, выпил кружку одним глотком, опустил руку в карман за звонкой монетой и обнаружил пустоту. Теперь я получил возможность прибавить к моим заметкам о лондонском Ист-Энде очередное наблюдение: очищение карманов там достигло степени высокого искусства.
— Крайне сожалею, — сказал я, улыбаясь умиротворяющей улыбкой и стараясь придать своему голосу обаятельное дружелюбие. — Оказывается, у меня нет денег…
Вот тут-то бармен и произнес свое «хо!», а затем вышел на открытое пространство через дверцу в стойке.
— Думаю, мне обчистили карманы, — сказал я.
— Думаешь, значит? — сказал бармен.
Вот тут-то бармен и произнес свое «хо!», а затем вышел на открытое пространство через дверцу в стойке.
— Думаю, мне обчистили карманы, — сказал я.
— Думаешь, значит? — сказал бармен.
Он произвел на меня впечатление человека, чей характер претерпел изменения не в лучшую сторону. Годы общения с бессовестными гражданами, так и норовящими выпить на дармовщинку, угасили тот наивный юношеский энтузиазм, с каким он вступил на стезю барменства.
— Так я оставлю вам мою фамилию и адрес? — предложил я.
— А кому, — холодно осведомился бармен, — нужен твой непотребный адрес с фамилией в придачу?
Неизменно практичные, они сразу же хватают быка за рога. Он упер указательный палец в самую суть вопроса. Кому были нужны мой непотребный адрес и фамилия? Решительно никому.
— Я пошлю… — продолжал я, но тут слова сменились делами. Явно многоопытная рука ухватила меня за шею, другая сомкнулась на моих брюках чуть ниже поясницы, поток воздуха ударил мне в лицо, и я покатился по тротуару в направлении мокрой и неаппетитной канавы. Бармен — гигантская фигура на фоне грязно-белого фасада пивной — мерил меня мрачным взглядом. Думается, если бы он ограничился взглядом — пусть и в высшей мере оскорбительным, — я бы оставил дело без последствий. В конце-то концов право было на его стороне. Каким образом он мог заглянуть в мою душу и убедиться в ее снежно-белой чистоте? Но, когда я кое-как поднялся на ноги, он не устоял перед соблазном и добавил еще парочку штрихов.
— Вот к чему приводит выпивка на дармовщину, — произнес он нестерпимо нравоучительным тоном — или так мне показалось.
Эти грубые слова невыразимо меня оскорбили. Я воспылал праведным гневом. И кинулся на бармена. Совсем забыв, что он может уложить меня одной рукой.
Секунду спустя он, однако, напомнил мне об этом факте. Не успел я атаковать, как неизвестно откуда взявшийся гигантский кулак опустился на мою голову. Я снова сел.
— Э-эй!
Я смутно понял, что ко мне кто-то обращается, причем не бармен. Этот атлет уже сбросил меня со счетов и вернулся к своим профессиональным обязанностям. Я поглядел вверх, и у меня возникло впечатление чего-то большого в голубом коверкоте, а затем меня поставили на ноги, как пушинку.
Моя голова начала проясняться, и я сумел сосредоточить взгляд на том, кто мне посочувствовал. И пока я его сосредотачивал, у меня возникло ощущение, что я уже где-то, когда-то видел этого человеколюбца. Рыжие волосы, блестящие глаза, внушительное телосложение… Так это же не кто иной, как мой старый друг Уилберфорс Билсон! Боевой Билсон, грядущий чемпион, которого я в последний раз видел, когда он выступал в «Стране Чудес» под эгидой своего личного менеджера Стэнли Фиверстоунхо Укриджа.
— Он вам вдарил? — осведомился мистер Билсон.
На этот вопрос мог быть только один ответ. Хотя мои умственные способности находились в некотором разброде, тут у меня сомнений не было.
— Да, он мне вдарил, — сказал я.
— Р-ры! — сказал мистер Билсон и немедленно проследовал в питейное заведение.
Я не сразу постиг всю значимость этого маневра. Моя интерпретация его внезапного ухода сводилась к тому, что мое общество ему приелось и он решил пойти и перекусить. И только когда из открытой двери хлынули звуки повышенных голосов, в душу мне закралось подозрение, что, приписав ему такую черствость, я был несправедлив к этому золотому сердцу. А когда последовало новое явление бармена, который вылетел наружу словно под воздействием какой-то необоримой силы и протанцевал через тротуар что-то вроде фокстрота спиной вперед, подозрение это превратилось в уверенность.
Бармен, как подобает человеку, который выполняет свои обязанности на Рэтклифф-Хайуэй, обладал твердой натурой. Заячья трусливость была ему чужда. Едва он успел завершить свои пируэты, как изящным движением потрогал правую скулу, произнес краткий монолог, а затем ринулся назад в свой бар. Дверь снова захлопнулась следом за ним, и этот момент, можно сказать, и послужил официальным началом последовавших событий.
Что именно происходило внутри указанного питейного заведения, я не видел, так как был еще слишком обессилен, чтобы войти и узреть собственными глазами. Но, судя по звукам, там разразилось землетрясение, причем далеко не самое слабое. Создавалось впечатление, что вся стеклянная посуда в мире одновременно разлеталась вдребезги, население нескольких метрополий кричало в унисон, и я готов был поклясться, что стены здания ходили ходуном. И тут кто-то засвистел в полицейский свисток.
В трелях полицейского свистка есть особая магия. Они мгновенно обращают в штиль самый свирепый шторм. И громовой шум сразу стих. Стеклянная посуда прекратила разбиваться, голоса умолкли, и секунду спустя из двери, не соблюдая особых церемоний, появился мистер Билсон. Его нос слегка кровоточил, под глазом намечался фонарь, но в остальном с ним все, казалось, было в порядке. Он осторожно оглядел улицу справа и слева, а затем спуртовал к ближайшему углу. И я, стряхивая с себя остатки томности, овладевшей мной после соприкосновения с барменом, спуртовал ему вслед. Я сгорал от благодарности и восхищения. Я хотел настигнуть этого человека и поблагодарить его по всем правилам этикета. Хотел заверить его в моем неугасимом уважении. Кроме того, я хотел занять у него шестипенсовик. Мысль, что он был единственным во всем обширном лондонском Ист-Энде, кто мог бы одолжить мне деньги, чтобы не возвращаться на Эбери-стрит пешком, окрылила мои ноги.
Нагнать его было не так-то просто: видимо, топот моих преследующих ног мистер Билсон истолковал как доказательство погони и прибавил прыти. Однако, когда я на каждом втором шаге принялся издавать жалобные «мистер Билсон! Эй, мистер Билсон!», он как будто понял, что находится среди друзей.
— А, так это вы, верно? — сказал он, останавливаясь. Его явно охватило облегчение. Он достал закопченную трубку и раскурил ее. Я произнес мою благодарственную речь. Выслушав меня до конца, он вынул трубку изо рта и в нескольких коротких словах сформулировал мораль произошедшего. — Никто не тюкает моих друзей, когда я рядом, — сказал мистер Билсон.
— Вы до чертиков любезны, — сказал я с чувством. — Столько затруднений!
— Да никаких, — сказал мистер Билсон.
— Вы, наверное, здорово вдарили этому бармену. Он вылетел со скоростью сорока миль в час.
— Я его тюкнул, — согласился мистер Билсон.
— Боюсь, он повредил вам глаз, — сказал я сочувственно.
— Он? — сказал мистер Билсон, презрительно харкнув. — Да не он. А его дружки. Не то шесть, не то семь их там набралось.
— И вы их тоже тюкнули? — вскричал я, ошеломленный размахом этого чудо-человека.
— Р-ры, — сказал мистер Билсон и немного покурил. — Но его я оттюкал посильнее других, — продолжал он, глядя на меня с искренней теплотой: его рыцарственное сердце было явно растрогано до самых честных своих глубин. — Только подумать, — добавил он с отвращением, — чтоб всякий… его роста, — он выразительно охарактеризовал бармена, и, насколько я мог судить после столь краткого знакомства, очень точно, — брал бы и тюкал… замухрышку вроде вас.
Руководившие им чувства были достойны такого восхищения, что я не стал придираться к словам, в которые они были облечены. Не восстал я и на то, что был обозван «замухрышкой». Для человека размеров мистера Билсона почти Все люди, я полагаю, выглядят замухрышками.
— Ну, я весьма вам обязан, — сказал я.
Мистер Билсон молча покуривал трубку.
— Вы давно вернулись? — осведомился я, просто чтобы что-то сказать. Какими бы выдающимися ни были его другие достоинства, умение поддерживать разговор в их число не входило.
— Вернулся? — сказал мистер Билсон.
— Вернулись в Лондон. Укридж говорил мне, что вы опять ушли в море.
— Эй, мистер! — воскликнул мистер Билсон, впервые проявляя искренний интерес к моим словам. — А вы его давно видели?
— Укриджа? Да я с ним вижусь почти каждый день.
— А то я его ищу.
— Могу дать вам адрес, — сказал я и записал искомые сведения на старом конверте. Затем, пожав Билсону руку, я еще раз поблагодарил его за любезную помощь, произвел заем, чтобы вернуться в лоно Цивилизации на метро, и мы расстались со взаимными добрыми пожеланиями.
Следующий шаг в марше событий я обозначу, как «Эпизод с Неудобоваримой Особой Женского Пола». Произошел он два дня спустя. Когда вскоре после обеда я вернулся в свои комнаты на Эбери-стрит, в прихожей меня встретила миссис Баулс, супруга моего домохозяина. Я поздоровался с ней не без трепета, потому что, подобно своему мужу, она всегда действовала на меня несколько угнетающе. Величавое достоинство Баулса ей присуще не было, но более чем компенсировалось манерами настолько гробовыми, что сильные мужчины съеживались под ее кладбищенским взглядом. Уроженку Шотландии, ее отличало особое выражение глаз: они словно без устали высматривали астральные тела, закутанные в саваны, — насколько мне известно, это одна из любимейших салонных игр на севере Британии.