— Хэнк Пилбрук, — сказал Укридж без лишних околичностей, — сын Велиала и прокаженный червь!
— Что случилось теперь?
— Он подвел меня, слабоумный слизняк! Ему больше не требуется загородный дом. Кошки-мышки, да если Хэнк Пилбрук — образчик типусов, которых теперь производит Канада, Бог да смилуется над Британской империей!
Я отложил мои жалкие проблемы на потом. Они выглядели ничтожными рядом с этой величественной трагедией.
— Почему он передумал? — спросил я.
— Мямлящий, бесхребетный адский пес! Меня не оставляло чувство, что с этим типчиком что-то неладно. Такие мерзкие бегающие глазки. Ты согласен, малышок? Разве я тебе не говорил сто раз про его бегающие глазки?
— Безусловно. Так что заставило его передумать?
— Разве я всегда не говорил, что ему нельзя доверять?
— Много раз. Почему он передумал?
Укридж засмеялся с сокрушительной горечью, от которой чуть не треснуло оконное стекло. Его воротничок подпрыгнул, как живой. Воротничок Укриджа всегда служил своего рода градусником, регистрирующим жар его эмоций. Порой, когда его температура была нормальной, воротничок оставался скрепленным со своей запонкой по нескольку минут подряд. Но стоило температуре хоть чуть-чуть подняться, как воротничок подпрыгивал, и чем больше Укридж впадал в раж, тем выше прыгал воротничок.
— Когда я знавал Хэнка в Канаде, — сказал он теперь, — его здоровью позавидовал бы любой бык. Страусы брали у него по переписке уроки пищеварения. Но стоило ему оказаться при деньгах… Малышок, — настоятельно сказал Укридж, — когда я буду богат, ты должен стоять у меня за плечом и бдительно за мной следить. Чуть только ты заметишь симптомы дегенерации, немедленно остереги меня. Не допускай, чтобы я себя холил. Не позволяй, чтобы я носился со своим здоровьем. О чем бишь я? А, да! Стоило этому типчику оказаться при деньгах, как он вообразил себя этаким хрупким, нежным цветочком.
— Вот уж не подумал бы после того, что ты мне порассказал в ту ночь.
— Вся беда приключилась из-за той ночи. Само собой, он проснулся с головной болью.
— Легко могу этому поверить.
— Да, но, кошки-мышки, с какой болью! В былые дни он встал бы и излечился, приняв дозу того же зелья и срубив десяток-другой лесных великанов. Ну, а теперь? При таких деньгах простые действенные средства уже не для него. Нет уж! Он отправился к одной из этих акул на Харли-стрит, которые ставят в счет пару гиней за вопрос: «Ну-тесь, как мы себя чувствуем сегодня?» Роковой ход, малышок. Естественно, акула на него накинулась. Постучала пальцем здесь, потыкала там, сообщила, что он себя подзапустил, и в заключение сказала, что ему необходимо провести полгода в сухом жарком климате. Порекомендовала Египет. Нет, ты подумай, Египет! Типчику, который пятьдесят лет прожил в уверенности, что это город в Иллинойсе. Ну, короче говоря, он уезжает на полгода, загородный дом в Англии ему не требуется, я надеюсь, что его укусит крокодил. А купчая уже составлена, только подписи не хватает. Провалиться мне, это немножко слишком множко. Иногда я задумываюсь, а стоит ли вообще продолжать борьбу.
— Что теперь будет делать твоя приятельница Дора? — спросил я.
— Это-то меня и волнует, — угрюмо сообщил Укридж. — Я все прикидывал, каким еще способом раздобыть эту сотню. Но пока, признаюсь, я в тупике. Не вижу ни малейшего просвета.
Как не увидел и я. Его шансы раздобыть сто фунтов, если только не ограбить Монетный двор, действительно казались близкими к нулю.
— Какие странные бывают совпадения, — сказал я и протянул ему письмо редактора. — Вот погляди.
— Что это?
— Он предлагает мне написать очерк о бале в Клубе Пера и Чернил. Если бы я никогда не ездил к твоей тетке…
— И все не напортил.
— Ничего я не напортил, а просто…
— Ну, ладно, малышок, ну, ладно, — сказал Укридж глухим голосом. — Не будем спорить о частностях. Факт остается фактом: по твоей вине или нет, а все пошло наперекосяк. Что ты сказал?
— Я сказал, что не побывай я тогда у твоей тетки, то мог бы познакомиться с ней на балу самым естественным образом.
— Сыграл бы Преклоняющегося Ученика, — сказал Укридж, вцепляясь в эту идею. — Внушил бы, что можешь поспособствовать ей, расхвалив ее в газете.
— И попросил бы снова взять мисс Мейсон в ее секретарши.
Укридж повертел письмо в пальцах.
— А ты не думаешь, что и сейчас…
Мне было жаль его и еще сильнее жаль Дору Мейсон, но в этом вопросе я занял неколебимую позицию.
— Нет, не думаю.
— Но взвесь, малышок, — не отступал Укридж. — На балу она может оказаться податливее: огни, музыка, смех, веселье.
— Нет, — сказал я. — Невозможно. Я не могу отказаться, потому что тогда мне для этой газеты больше не работать. И одно я тебе скажу. Я намерен держаться от твоей тетки как можно дальше. Раз и навсегда. Иногда она мне снится по ночам, и я просыпаюсь от собственного вопля. И в любом случае любая попытка подъехать к ней заранее обречена на неудачу. Она не станет меня слушать. Слишком поздно. Тебя в тот вечер в Уимблдоне не было, но можешь мне поверить, к кругу ее друзей я не принадлежу.
— Вот так всегда, — вздохнул Укридж. — Удобные случаи подвертываются слишком поздно. Ну, мне пора. Надо поднапрячь мозг, малышок. Очень поднапрячь.
И он ушел, не прихватив взаймы даже сигары. Верный признак, что его несгибаемый дух был безвозвратно сломлен.
Бал Клуба Пера и Чернил был устроен, подобно многим таким мероприятиям, в «Залах Лотоса» в Найтсбридже, этой казарме, которая существует словно бы только для таких прискорбных случаев. Перо и Чернила как будто сосредоточивались на качестве, а не на количестве своих членов, и оркестр, когда я вошел, звучал дребезжаще, как всегда звучат оркестры в очень больших залах, заполненных на одну шестую своих возможностей. Царила атмосфера холода и запустения. Там словно бы возобладал дух всеобщей меланхолии. На пустынных акрах пола танцевали три-четыре пары, мрачные, замкнутые в себе, словно они размышляли о хладном теле наверху и вместе с пророком Исаией приходили к выводу, что всякая плоть — трава. По стенам зала на тех раззолоченных стульях, которые можно видеть только в залах, сдаваемых для балов по подписке, жуткие существа переговаривались, понизив голос, — скорее всего, о новейших тенденциях в скандинавской литературе. Собственно говоря, единственным светлым пятном этого зловещего бала было то, что его устроили до наступления эры очков в черепаховой оправе.
Странная серая безнадежность, которая всегда сковывает меня, когда я оказываюсь в обществе преимущественно литераторов, не развеялась при мысли, что в любую секунду я могу столкнуться с мисс Джулией Укридж. Я опасливо бродил по залу, и все мои чувства были напряжены, как у кошки, которая забрела в незнакомый тупик, и в каждой тени ей чудится потенциальный метатель кирпичных обломков. От нашей встречи я не ожидал ничего, кроме неловкости и смущения. Из моей предыдущей встречи с ней я извлек твердое убеждение, что мое счастье зависит от того, насколько далеко я сумею держаться от мисс Джулии Укридж.
— Прошу прощения!
Меры предосторожности оказались тщетными. Она подкралась ко мне со спины.
— Добрый вечер, — сказал я.
Никогда не следует репетировать подобные встречи заранее. Они обязательно окажутся совсем другими. Я, когда прокрался в зал, не сомневался, что, повстречав эту женщину, вновь с ужасом испытаю то же чувство вины и неполноценности, которое оказалось таким сокрушительным в Уимблдоне. Я упустил из виду тот факт, что указанный мучительный эпизод произошел на ее территории и что с самого начала моя совесть была нечиста. Но теперь обстоятельства были иными.
— Вы член Клуба Пера и Чернил? — ледяным тоном сказала тетка Укриджа. Ее каменные голубые глаза были устремлены на меня не то чтобы с отвращением, но скорее с холодной критичной брезгливостью. Так взыскательная кухарка может посмотреть на вторгнувшегося в ее кухню таракана.
— Нет, не член, — ответил я.
Я чувствовал себя дерзновенным и воинственным. От этой женщины у меня вся шерсть вставала дыбом, о чем я и постарался сообщить ей на языке взглядов.
— В таком случае не откажите объяснить мне, что вы тут делаете? Это частный бал.
В жизни бывают моменты торжества. Я испытывал то же чувство, которое предположительно испытал Боевой Билсон в его недавней встрече с Альфом Тоддом, когда он заметил, что его противник открылся и прямо-таки напрашивается на нокаут.
— Редактор «Светской хроники» прислал мне билет. Он намерен напечатать статью об этом бале.
Если я ощущал себя Боевым Билсоном, то тетка Укриджа, видимо, почувствовала то же, что почувствовал Альф Тодд. Я заметил, что она потрясена. В мгновение ока из таракана я превратился в богоподобное существо, способное, если его улестить, на залп похвал, столь дорогой сердцу дам-романисток. А она меня не улестила! Из всех печальных слов, слетевших с языка или вышедших из-под пера, нет печальнее следующих: «Это могло бы быть». Сказать, что у нее отвалилась челюсть, было бы преувеличением, но мука этого черного мгновения, бесспорно, заставила ее губы искривиться от отчаяния. Но этой женщине хватало стойкости. Она мужественно овладела собой.
— Билет представителя прессы, — пробормотала она.
— Билет представителя прессы, — откликнулся я.
— Могу я его посмотреть?
— Разумеется.
— Благодарю вас.
— Не на чем.
Она проследовала дальше.
Я возобновил наблюдение за танцующими с более легким сердцем. В моем новом возвышенном настроении они уже не производили такого плохого впечатления, как несколько минут назад. Некоторые — и не в таком уж малом количестве — выглядели почти по-человечески. Число пар увеличилось. И вообразилось ли мне это или нет, но атмосфера, казалось, утратила недавнюю унылость. Нет, похоронный оттенок не исчез, но теперь эти похороны стали менее официальными, более бодрыми похоронами. Я начинал радоваться тому, что посетил этот бал.
— Прошу прощения.
А я-то думал, что до конца вечера мне ничего подобного можно больше не опасаться! Я оглянулся с некоторым раздражением. Обратился ко мне изысканно-культурный теноровый голос, и теперь я увидел изысканно-культурного тенорового человека. Он был молод, полноват, с модной прической и пенсне на черном шнурке.
— Извините меня, — сказал этот молодой человек, — но вы член Клуба Пера и Чернил?
Мое мимолетное раздражение бесследно исчезло, ибо мне внезапно пришло в голову, что при правильном взгляде на вещи упорный отказ этих людей поверить, будто я могу быть одним из них, на самом деле весьма и весьма для меня лестен. Они, чувствовал я, видимо, заняли позицию некоего владельца ночного клуба, на которого подала в суд за очернение репутации некая же юная барышня, которую он отказался впустить в клуб на том основании, что общение между ней и его членами нежелательно. Он указал, что это был комплимент ей.
— Нет, благодарение Небесам! — сказал я.
— Так на каком же осно…
— Билет представителя прессы, — объяснил я.
— Билет представителя прессы? Какой газеты?
— «Светской хроники».
В этом молодом человеке не было и следа духа Джулии Укридж — той неукротимой гордости, которая помогла бы ему сохранить высокомерие и внешнее равнодушие. Нет, он засиял, как восходящее солнце. Он ухватил меня за плечо и помял его. Он запрыгал вокруг меня, подобно ягненку на весеннем пастбище.
— Мой дорогой! — воскликнул он и стиснул мое плечо еще крепче, чтобы не дать мне ускользнуть от него. — Мой дорогой, право, я должен извиниться. Я бы не задал вам этого вопроса, но тут присутствуют люди, которые не были приглашены. Всего секунду тому назад я столкнулся с человеком, который сказал, что купил билет. Какая-то нелепая ошибка. Билеты на бал не продавались. Я хотел расспросить его поподробнее, но он скрылся в толпе, и больше я его не видел. Это частный бал только для членов клуба. Пойдемте, мой дорогой, я сообщу вам некоторые подробности, которые, возможно, пригодятся для вашей статьи.
Он решительно увел меня в комнатку за залом, закрыл дверь, чтобы воспрепятствовать бегству, и по тому же принципу, по какому намазывают сливочным маслом лапы кошки, чтобы побудить ее не покидать нового дома, поспешил предложить виски и сигареты.
— Прошу вас, прошу вас, садитесь.
Я сел.
— Сначала о нашем клубе. Клуб Пера и Чернил является единственной эксклюзивной организацией такого рода в Лондоне. Мы гордимся этим фактом. Для литературного общества мы то же, что Брукс и Карлтон для светского. Члены выбираются исключительно по приглашению. И выборы, по сути дела, нечто вроде посвящения в рыцарский сан. У нас ровно сто членов, и мы принимаем только тех литераторов, кто, по нашему мнению, обладает прозорливостью.
— И большим широким гибким кругозором?
— Прошу прощения?
— Это я так, к слову.
— Имена большинства присутствующих здесь сегодня должны быть вам хорошо знакомы.
— Я знаком с мисс Укридж, председательницей.
По лицу полноватого молодого человека скользнула легкая, почти незаметная тень. Он снял пенсне и с некоторым неодобрением протер стекла. В голосе у него появилась нотка неудовольствия.
— А, да, — сказал он. — Джулия Укридж. Милая женщина, но, между нами, строго между нами, в административных делах от нее мало толку.
— Не может быть!
— Да-да. Сказать по секрету, всю работу за нее делаю я. Кстати, я — Чарльтон Праут. Возможно, это имя вам знакомо?
Он посмотрел на меня с жадным ожиданием, и я почувствовал, что в отношении него необходимо принять какие-то меры. Слишком уж он был гладеньким и не имел никакого права на такую прическу.
— Ну конечно же! — сказал я. — Я читал все ваши книги.
— Неужели?
— «Вопль в ночи», «Кто убил Джаспера Блоссома?» — ну, словом, все.
Он смерил меня суровым взглядом.
— Видимо, вы путаете меня с каким-то другим… э… писателем, — сказал он. — Я работаю в несколько ином жанре. Критики обычно определяют его как «Пастели в прозе». Наибольший успех, насколько мне дано судить, имели «Серые мирты». Данстейбл издал их в прошлом году. Им был оказан исключительно хороший прием. — Он помолчал. — Если вы думаете, что она будет интересна вашим читателям, — продолжал он, со скромной небрежностью подняв ладонь, — я пришлю вам фотографию. Возможно, ваш редактор сочтет уместным напечатать ее.
— Сочтет, а как же!
— Почему-то фотографии словно бы украшают статьи такого рода.
— Вот именно, — ответил я душевно, — не иначе, кроме как.
— И вы не забудете про «Серые мирты». Ну, если вы докурили свою сигарету, то мы могли бы вернуться в зал. Они там, знаете ли, полагаются на меня, чтобы все было в ажуре.
Едва он открыл дверь, как на нас обрушилась громкая музыка. И даже в эту первую секунду меня охватило странное ощущение, что звучит она по-иному. Дребезжание исчезло. И когда мы вышли из-за пальмы в кадке, я понял причину.
Зал заполнился с лихвой. Там, где пары рыскали одинокими разведчиками, теперь они двигались батальонами. Шум, смех. Возможно, эти люди, как предупредил мой спутник, и полагались на него, чтобы все было в ажуре, но, очевидно, они прекрасно обошлись без него. Я остановился, с изумлением созерцая веселую орду. Что-то тут противоречило цифрам, которые он называл.
— Мне казалось, вы сказали, что Клуб Пера и Чернил насчитывает только сто членов.
Секретарь нащупывал свое пенсне. У него была почти укриджская манера терять пенсне в эмоциональные минуты.
— Так… так и есть, — промямлил он.
— Ну, читая слева направо, я бы сказал, что их тут почти семьсот.
— Ничего не понимаю.
— Может быть, они устроили новые выборы и приняли малую толику писателей, лишенных прозорливости, — предположил я.
Я увидел, что на нас надвигается ощетиненная мисс Укридж.
— Мистер Праут!
Талантливый молодой создатель «Серых миртов» судорожно подпрыгнул:
— Да, мисс Укридж?
— Что это за люди?
— Я… я не знаю, — сказал талантливый молодой человек.
— Вы не знаете! Но знать — ваша обязанность! Вы — секретарь клуба. Рекомендую вам как можно быстрее выяснить, кто они такие и что, по их мнению, они делают здесь.
Подстегнутый таким напоминанием, секретарь клуба обрел вид человека, обломившего последнюю соломинку, уши у него стали пунцово-розовыми, но он мужественно приступил к исполнению своей обязанности. Мимо проходил безмятежного вида мужчина с пшеничными усами, в галстуке, купленном вместе с готовым узлом, и секретарь прыгнул на него, как дородный леопард:
— Извините меня, сэр.
— А?
— Не будете ли вы столь любезны… не могли бы вы… извините мой вопрос…
— Что вы тут делаете? — резко осведомилась мисс Укридж, отметая все эти вокруг да около. — Каким образом вы оказались на нашем балу?
Усатый как будто удивился.
— Кто, я? — сказал он. — Приехал с ними всеми.
— Как это с ними всеми?
— Так с членами Клуба Общения и Пикников Универмагов Уорнера.
— Но это же бал Клуба Пера и Чернил, — проблеял мистер Праут.
— Какая-то ошибка, — твердо сказал усатый. — Ляп, как говорится. А! — добавил он, кивая на толстого джентльмена средних лет, который протискивался мимо нас. — Вам лучше потолковать с нашим почетным секретарем. Он-то знает. Мистер Биггс, этот джентльмен вроде бы думает, что с этими танцами вышла какая-то накладка.
Мистер Биггс остановился, посмотрел и прислушался. С близкого расстояния он выглядел энергичным и решительным. Это мне в нем очень понравилось.
— Могу я представить вам мистера Чарльтона Праута? — сказал я. — Автор «Серых миртов». Мистер Праут, — продолжал я, так как имя не произвело особого, если не сказать никакого, впечатления, — состоит секретарем Клуба Пера и Чернил.
— Я — секретарь Клуба Общения и Пикников Универмагов Уорнера, — сказал мистер Биггс.
Два секретаря настороженно оглядели друг друга, будто два пса.
— Что вы тут делаете? — простонал мистер Праут шепотом, точно шелест ветра в древесных верхушках. — Это частный бал.