Стоило голосам вохровцев затихнуть, как кошка сползла по столбу чуть ниже, замерла, уставившись желтым немигающим взглядом в размытые каракули, а потом тщательно сцарапала листок со столба. Со стороны могло показаться, что сначала кошка прочла объявление, а затем подумала и решила его уничтожить. Но ведь быть такого не может! Не может такого быть!
***— ...Борщ! Борррщ! Борщщ. Борщ ведь то же самое, что щи? Национальное русское блюдо, похожее на уже один раз съеденный кочан капусты? Боррщ? Я правильно произношу?
Звук «щ» Артуру никак не давался. «...Борщщщ...» — повторил он несколько раз, но Даша продолжала молчать, тем самым давая Артуру понять, что он напрочь лишен языкового чутья, музыкального слуха, чувства юмора и вообще ему бы лучше помолчать.
— Абсолютно безнадежен? Борщщщ... Ну? — повторил Артур с деланной шутливостью. — По крайней мере, читаю я уже неплохо... Даша, вы не знаете который час. Свои часы я оставил в Севастополе. А из объявления следует, что нас ждут на явочной квартире в полдень. Хотелось бы не пропустить этот самый полдень, но и преждевременно являться не нужно.
Даша презрительно дернула укутанными в пуховый платок плечиками. Вспомнила, что свои часики — настоящие «Мозер» в золоченом корпусе, привезенные тетей Лидой из Берлина — она давным-давно отдала Нянюре, чтобы та обменяла их на горох. Вспомнила, как Нянюра долго ходила вокруг да около, тушевалась и громко кашляла, вспомнила, как старая нянька так и не сумела сказать своей любимице сама, что придется той расстаться с часиками, и как делегировала эту тяжкую обязанность тете Лиде... Как тетя Лида долго извинялась, а дядя Миша краснел, отворачивался в сторону и делал вид, что не понимает происходящего. Даша вдруг так отчетливо увидела их родные лица, услышала любимые голоса, что к горлу подкатила противная горечь. Сообразив, что в темноте подвала Артуру вряд ли удастся что-нибудь толком рассмотреть, Даша решила чуть-чуть всплакнуть. «Не видно... Все равно ему не видно... Поэтому можно... Немножечко совсем можно. Присесть, обнять коленки, плакать. Главное, не всхлипывать и дышать так, будто ничего не происходит», — слезы текли и текли по щекам — горячие, соленые. Первые настоящие слезы за этот тяжелый зимний день. Было в этих слезах все — было горе, и печаль, и обида, и безысходность — совсем взрослая, лишенная даже крошечной надежды. Даша плакала по маме, которую совсем не знала, по папе, по дяде с тетей, по кузенам. По глупой Нянюре, по платьям и шляпкам, по тифлисским грузчикам и невкусному шила-пилаву, по даче в Судаке, по полке с журналами мод, по ненавидимым гаммам и дурацкому Бетховену, по злому учителю Закона Божьего, по «углу совести» и по высокому зеркалу в прихожей. По себе прежней, которой не будет уже никогда. По детству.
— Поплачьте, Даша. Это не страшно. И давно уже пора.
Жалость, прозвучавшая в голосе Артура, показалась девушке липкой, словно помои. Даша задохнулась и едва не вцепилась ногтями в его лицо — знать бы еще точно, где его лицо — тьма вокруг, хоть глаз выколи. Все подвальные оконца забиты наглухо, не видать ни зги. И как это ему, интересно, удалось разобрать, что она жмется тут на корточках вся в слезах и соплях?
— Это все ваша кошка, простите... Как вы, говорили, ее зовут? Манон? — пробормотал Артур, словно прочитав Дашины мысли. — Кошки, Даша, отлично видят в темноте. Я не преднамеренно за вами следил. Просто стоит мне расслабиться и утратить бдительность, как ваша кошка пробирается в мою голову... А ведь Леопарди предупреждал... Неуправляемые, хитрые твари! Но вы не обращайте на меня внимания. Плачьте! Я ведь сейчас несу чушь, чтобы хоть как-то загладить неудобство оттого, что случайно заметил ваши слезы. Извините меня, Даша. И плачьте. Просто плачьте. А я пока что вернусь в кошку, слезу со столба, пробегусь до угла и выясню обстановку. Плачьте вволю, Даша! Вам просто необходимо выплакать горе.
Даша вскочила, краем платка утерла лицо и шагнула на голос англичанина, чтобы наконец-то треснуть ему со всех сил по носу кулаком, но именно в этот момент случилось непредвиденное.
Манон слезла на землю, встряхнулась, огляделась и... заметила копошащуюся возле штакетника собаку. Не собаку даже — щенка. Но и этого оказалось достаточно. Кошка выгнулась спиной, раздулась в мохнатый шар, обнажила острые мелкие зубы.
— ...Плачь... пппппхщщщщщр! Маааууууаа!
В эту же самую секунду находящийся в подвале полуразрушенного особняка в самом центре Москвы майор норфолкского полка армии его величества Артур Уинсли совершенно неприличным образом замяукал. Прозвучало это настолько гротескно и случилось настолько неожиданно, что Даша напрочь забыла о намерении поколотить «этого шпиона» и о принятом решении «никогда с ним не разговаривать».
— Майор? Артур? Что? Что с вами такое происходит? Почему вы мяукаете?
— Пщщщхрррщщщмааау... Э дог... Dog! Черт!!! Тут со... ба... ка... — выдавил Артур по слогам, из последних сил удерживая в себе человеческое. Казалось, что каждый звук дается ему с невероятным трудом. — Ваша кошка в ярости, и эту ярость невозможно сдерживать! Мед... ведь... Предмет! У-брать из моей руки! Now! Мисс, Даша. Не-мед-лен-но... Или у меня от вашей кошки сейчас лопнет сердце... Пщщщщхххрщщщ! Маууууаа! Мааааау!
Ни секунды не раздумывая, Даша рванулась вперед, выставив перед собой руки. Почти сразу же наткнулась на англичанина и, ничуть не стесняясь, нащупала его грудь, потом плечи. Схватилась за его правую стиснутую в кулак руку и, несмотря на сопротивление, начала разжимать пальцы. Один, другой, третий... Фигурка Медведя — маленький металлический амулет — скользнула в Дашину ладошку, опалив кожу. Но девушка даже не ойкнула. Быстрым движением запихнула Медведя себе в валенок, туда, где уже лежала Жужелица и переложенный из кармана маленький мешочек с тремя другими фигурками, потом шумно выдохнула и строгим шепотом поинтересовалась:
— Ну? Как ваши дела? Не молчите! Но если вы намерены снова шипеть и мяукать, лучше уж молчите!
— Я в порядке! Благодарю, мисс, — Артур стянул с себя ушанку, опустился на холодный пол, прислонился спиной к стене и зажмурился. — Только теперь мне ни черта не видно. Но это пустяки! Сейчас... посижу немножко. Запомните на будущее, Даша. Никаких кошек! Медведи, слоны, верблюды, носороги, анаконды и мегатерии! Кто угодно, лишь бы не кошка! И куда вы дели Медведя? Не вздумайте его трогать. Где? Где он?
— Ваша штуковина лежит у меня в валенке, там же, где и все остальное! — Даша прислушалась, удовлетворенно кивнула, разобрав, что майор наконец-то перестал дышать хлипко и с перерывами (хотя «этот шпион» был ей противен, смерть его никак не входила в Дашины планы). — Только я вам ее не верну. До нужного места мы с вами добрались, дальше справляйтесь самостоятельно. Все я отлично поняла. Чем больше у меня фигурок, тем я вам нужнее. Силой отобрать вы их у меня не можете — сами же и проболтались. Так что приходите-ка в себя, мистер кошачий управляющий, и пошли уже к вашему английскому резиденту!
— Да вы мошенница и шантажистка, мисс Чадова! Называется, девушка из приличной семьи. Хотя стоило сделать выводы еще с утра. Тогда, когда вы практически принуждали меня к браку... А ведь я едва не поддался на ваши уговоры. Слава Богу, чувство самосохранения удержало меня от фатальной ошибки. Как знать, чем это мне грозило. Как знать, женись я на вас, был бы я еще жив? Брачная аферистка!
Артур не без удовольствия ерничал. Ситуация выглядела забавной, и не будь он сейчас измучен Медведем и кошкой, не сиди в стылой темноте на ледяном полу, потихоньку вмерзая спиной в кладку, он бы наверняка позволил себе чуть больше ехидства. Но ни место, ни время этому не способствовали. К тому же Артур догадывался, что должна чувствовать эта домашняя девочка, которая так старается не поддаваться растерянности и горю. Да еще и шутит, хотя вряд ли ей сейчас до смеха. Артур покосился на девушку, пытаясь разглядеть в кромешной тьме ее лицо. Все же ему было Дашу жаль. Кроме того, она... (и тут Артур не совсем разобрался в себе, но, конечно же, ни о каком флирте и речи идти не могло — она же сущее дитя, ей же в куклы еще играть и играть)... Кроме того, девушка Артуру нравилась. Нравилась совершенно неожиданно, несвоевременно, ненужно и настолько сильно, что майор сам не понял, что с ним происходит.
***Следует сделать небольшое отступление и напомнить читателю о том, что несмотря на довольно унылый характер, майор Уинсли считался жутким ловеласом и в хорошие времена не пропускал ни одной юбки. Когда майора спешно перевели в Константинополь, офицеры Дамаска и Александрии наконец-то вздохнули спокойно и убрали дуэльные пистолеты подальше в сейфы. Их супруги тщательно демонстрировали равнодушие, но все же выглядели подавленными и, кажется, немного даже завидовали дамам полусвета, которые в связи с отъездом майора открыто объявили траур и целую неделю держали двери своих театральных, литературных, музыкальных и прочих салонов закрытыми для гостей. Говорят, одна драматическая и одна оперная актрисы даже разорвали свои контракты, чтобы последовать за майором вслед, и что из-за этого в Александрийской Опере чуть не сорвалась премьера «Риголетто». Говорили, что сама великая Нахдия Салям... Впрочем, вот это, скорее всего, уже слухи.
В общем, Артур пользовался успехом у слабого пола, с удовольствием вступал в амурные отношения, но рассматривал свои недолговечные романы с ленивой иронией. Он никогда и ничего женщинам не обещал, с легкостью заводил любовниц, с еще большей легкостью порывал с ними, а слезы и упреки принимал как неизбежную расплату за удовольствие. Майор разумно старался избегать чересчур экзальтированных девиц и уж тем более не связывался с наивными «домашними» барышнями. Может быть, поэтому все расставания проходили более-менее гладко и без потерь. Пара-тройка скупых слезинок, обещания «помнить до гроба», томик Байрона и нитка крупного жемчуга — право, не в счет.
Любопытно, являлось ли донжуанство свойством его характера, или все же сочинительницы дамских романов правы, предполагая, что предательство первой возлюбленной делает из мужчины циника? Что ж! Тогда всем покинутым Артуром бедняжкам следует благодарить Маргариту Зелле. Однако автор склонен думать, что коварная Мата Хари тут вовсе ни при чем. И Артур Уинсли сам по себе был повесой. А то, что он время от времени любил «подпустить туману» и намекнуть очередной девице о трагической истории, после которой он «навечно разочаровался в любви» — так это метод избитый. Хотя с девицами отчего-то всегда срабатывает. По крайней мере, всегда срабатывал с девицами, которых предпочитал майор Артур Уинсли.
Шутки шутками... Но Дарья Дмитриевна Чадова майору Артуру Уинсли не подходила никак. И нравиться не должна была. Совсем. Слишком юна, слишком взбалмошна, при этом слишком уж «кисейная барышня». Да, собственно, достаточно было уже первого «слишком». Артуру даже мысль о флирте с восемнадцатилетней девчонкой в голову прийти не могла. А приди вдруг — вызвала бы гомерический хохот. Поэтому и сострадание свое к этой измученной девочке, и незнакомую щемящую нежность, и даже то, что он исподтишка откровенно любовался сероглазым нелепым «чудовищем» с растрепанной косой и курносым носом, Артур предпочел отнести к братской заботе или даже к отеческим чувствам. Даже то, что несколько раз он едва не коснулся ее лица, чтобы спрятать под пуховый старушечий платок русую прядь, вытереть со лба следы сажи, а со щек потеки слез, а главное то, что он так и не решился этого сделать... а также то, как он по-мальчишески подшучивал над ней, оправдывая себя тем, что это все для поддержания боевого духа... даже это его не насторожило. А ведь взрослый уже человек — майор норфолкского полка Артур Уинсли — мог бы распознать основные признаки сильной увлеченности.
Нет! Все же сочинительницы дамских романов правы, когда пишут, что мужчины, даже самые опытные, до последнего не готовы признаться себе в том, что по-настоящему влюблены.
***— Меня, Даша, сам господь от вас уберег! Вы же Синяя Борода в юбке! — продолжал ерничать Артур, скалясь во весь рот и радуясь, что в темноте ей его не разглядеть.
— Хватит! — выпалила Даша и тут же захлебнулась, испугавшись, что кто-нибудь снаружи может ее услышать. Продолжила уже страшным шепотом: — Как вам не совестно! К тому же, это же была не я... А мое под-соз-на-ни-е.
— Вот только из чьей это хорошенькой головки Жужелица выудила эту мыслишку, а?
— Вы... вы... Насмехаетесь, да? — Даша стиснула кулаки, вернувшись к мечтам о разбитом в кровавую юшку англосаксонском фасе и профиле.
— О! Еще как! А вы — шантажистка. И что гораздо хуже — упрямица. Сколько еще твердить, что у меня фигурки, во-первых, будут сохраннее. Во-вторых, я сумею ими правильно воспользоваться, случись необходимость. В-третьих и главных, я буду уверен в том, что вы не натворите необратимых глупостей. И еще, Даша, как бы узнать поточнее который час.
— ...а в-четвертых, если фигурки будут у вас, что тогда помешает вам от меня избавиться? Ну? Что? То-то же! Здесь рядышком на Афанасьевском колокольня, но звонить не будут... поэтому пошли наугад. Теперь здесь у нас все наугад. Еще долго прохлаждаться изволите?
Артур попробовал пошевелиться. Все тело болело, как после спарринга с Хью Эгертоном. Все-таки почти два часа непрерывного использования Медведя, да еще и с неподходящим для этого животным, давали о себе знать.
— Эй! Вас у Сусанки узе здут, а цекистов я плогнал! Смотли сама — маненькая стлелка там, где клестик и две палоськи, — отъехала с лязгом в сторону заслонка. В полукруглом проеме явилась замурзанная мордаха, щербатый рот, раскрытая пятерня, на которой поблескивали отлично знакомые Даше часики.
Девушка позволила Артуру подсадить ее к оконцу, выбралась наружу, подождала, пока, покряхтывая и постанывая, выкатится на натоптанный снег тротуара «этот шпион», пока с трудом распрямится и отряхнет колени.
— А ты откуда знаешь, что это нас ждут, а? — спросила она строго у беспризорника, перехватив вопросительный взгляд майора, который, как ни старался, так и не сумел разобрать ни слова из сказанного мальчишкой.
— Яска тут все знает! — припечатав плевком ошалевшего от такой неожиданности снегиря, мальчишка прищурился. — Вы зе в Цаблыкинский? К Сусанке? Цпионы, да? К Сусанке две недели наад один аглицкий цпион пелеехал. Холосый цпион — не задный. И Сусанка холосая стала — не задная, хлебуцка дает. Ланьсе меня на полог не пускала, только лугалась. А тепель лугается, но хлебуцка дает. С повидлой! Посли за мной, цпионы, на хазу цпионскую.
«Господи! Во что я ввязалась!» — Даша ужаснулась, но уже привычно взяла себя в руки. Шепотом перевела Артуру только что услышанное. Тот с полсекунды помедлил, потом решительно кивнул оборванцу — веди.
***Не то из-за кусачей стужи, не то потому, что время выдалось как раз обеденное, Сивцев Вражек оказался малолюдным. Опять мерзла, скрючившись на каменном крылечке, закутанная в тряпье побирушка с ребенком, да вдалеке какой-то интеллигентского вида хмырь смешно перешагивал через сугробы — точь в точь циркуль. До здания, похожего с боку на барак, а с фасада на греческий храм, утыканный «самыми настоящими» дорическими колоннами, Даша с Артуром добежали за три минуты. Мальчишка их уже поджидал, прыгая заводным болванчиком от нетерпения. «Здесь», — выдохнула Даша. Это и есть Шаблыкиной дом. Артур рванул дверь парадного.
— Заклыто! Плиличные господа-товалисци с челного ходят. Сюда!
От пинка распахнулась неприметная калитка, деревянная щеколда вылетела вместе с гвоздем, шлепнулась в снег и в нем благополучно утонула. Две ступеньки вниз, и Артур оказался перед настежь распахнутой дверью черного хода.
— Не оскользнитесь, мамсель. Васу луцьку! Иди впелед, флаел! Цего застлял?
Каким-то образом Артур сообразил, что и процеженная сквозь зубы фраза, и взгляд, такой, каким опытный портной окидывает небогатого клиента, обращены к нему. Первым шагнул в подъезд. Постоял с полсекунды, привыкая к полутьме. Попробовал, было, проверить дом на следы предметов, но вовремя сообразил, что Медведь снова выбрал его силы и его дар. Поэтому Артур просто огляделся. Вокруг было по-казенному неуютно, словно это был вовсе не жилой и когда-то богатый дом, а заброшенная приходская школа или старый госпиталь. Где-то наверху то и дело хлопала дверь. С улицы без всяких церемоний и уведомлений задувал ветер, свистела по обшарпанным половицам поземка, наметая в углы кучки снега и мусора. На стенах тесно, а кое-где и друг на дружку лепились блеклые прямоугольники дореволюционных афиш и плакатов. Изображения истерлись до неузнаваемости, но одно типографское глянцевое лицо... лицо в белом театральном гриме, с тщательно прорисованными тушью треугольными бровями и печальными умными глазами Артур сразу узнал... Вертинский! Майор едва не выругался вслух от досады. Про карточку, ту самую, что Саша Чадов подписал в Симферополе для кузины, и которую майор намеревался вручить девушке на день рождения — про карточку-то он напрочь позабыл. А теперь уж точно — не самое подходящее для подарков время. Артур нащупал через пальто нагрудный карман гимнастерки, убедился, что картонка на месте, и взял сам с себя обещание вручить ее Даше при первом же удобном случае. Позже, разумеется. Разумеется, не сейчас. Не тогда, когда они, задыхаясь, бегут вверх по узкой лестнице, перепрыгивая через ступеньки и стараясь не отстать от оборванца в казачьей шапке. И не теперь. Не тогда, когда они стоят перед обитой дерматином дверью, слева от которой тускло поблескивает медная табличка «Борщ С. И.»
и красуется дверной молоток в виде львиной головы.
— Стуцять! — скомандовал беспризорник. Артур с облегчением высвободил палец из медной пасти и занес кулак.
Дерматин цвета кофе с молоком, словно уворачиваясь от удара, отскочил назад, и на пороге квартиры номер тринадцать появилась мадамочка с мутным взглядом заядлой кокаинистки, одетая не по времени и сезону в газовое платье-трубу. Из-за дюймового слоя белил, пудры и румян вычислить возраст мадамочки возможным не представлялось, а ее шея и грудь прятались под лисьей горжеткой с лапками и злобной одноглазой мордой. На ногах у дамы были расшитые бисером домашние туфли, а на лбу парчовая и, кажется, прежде служившая отделкой для гардин тесьма с лихо воткнутым в узелок фазаньим перышком. Сам фазан, точнее его чучело, примостился над трюмо. Судя по его общипанному виду, сегодняшнее перышко послужило не первой его жертвой на алтарь бессердечной моды.