Целью Тима было изумительное местечко, которое он обнаружил накануне, когда уже собрался возвращаться домой. Наступающие сумерки заставили его поторопиться. Он боялся остаться ночью среди этого скалистого безлюдья, да, по правде говоря, он и днем его опасался. Он зарисовал ясень, висевший над неглубоким ущельем. Потом попытался зарисовать необыкновенную скалу. Как уже упоминалось, изобразительное искусство Тим изучал в университете, но, за отсутствием упорства и последовательности, вышел оттуда эклектиком и эксцентриком. Совсем молодым он был под большим впечатлением некоторых горных пейзажей Рёскина.[93] Он думал, что, если одна десятая (сотая) часть его рисунков будет так же хороша, как Рёскина, можно будет считать, что он не зря прожил жизнь (он и сейчас продолжал так думать). Обнаружив (вчера днем), что серые крапчатые скалы почему-то не даются ему, он оставил дальнейшие попытки, вернулся на тропу и стал карабкаться выше, надеясь добраться до гребня, который казался таким близким, и взглянуть (чего он еще не сделал) на долину по ту сторону, на другой пейзаж. Откровенно говоря, он искал местечка, где можно было бы искупаться. Тим любил плавать, это было одно из его любимых удовольствий, когда он жил в Уэльсе, но в последние годы он был практически лишен такой возможности. Ручей возле дома был слишком мелок, хотя обещал что-нибудь более полноводное, и Тим карабкался вверх, ожидая увидеть оттуда, может, прямо внизу, реку с зелеными заводями среди тенистых деревьев. До гребня он не добрался; за тем, что казалось вершиной, открылись другая, дальше еще одна. Но он нашел нечто совершенно неожиданное. Трона в очередной раз оборвалась, на сей раз перед похожим на дверной проем узким квадратным проходом в скалах. Поразмыслив, Тим решил взглянуть, куда он ведет. Опираясь руками о стены, он вспрыгнул на площадку, вроде порога перед «дверью», потом спустился ниже по двум или трем каменным ступенькам. Проделывая все это, он не смотрел вокруг, пока не оказался на ровном месте с неожиданной травой. Тогда он поднял голову и увидел это.
Это было утесом, лицом утеса, и действительно неким необъяснимым образом походило на лицо, вставшее перед ним ярдах в пятидесяти ниже в просвете между скалами. Неровные каменные стены по сторонам заслоняли лучи садящегося солнца, потому там было сумрачно. В дальнем конце расщелины высился утес, отличавшийся от бесконечной зубчатой цепи окружавших скал. Примерно на середине его высоты находился участок заметно светлей окружения и похожий на мраморный, который в неверном свете казался висевшим отдельно. Поверхность камня здесь была более гладкой, словно отполированной, а сам участок был почти овальной формы и испещрен тенями. Он тускло светился, как зеркало. Выше этого пятна утес был темнее и прочерчен очень тонкими, будто карандашными, линиями. Взаимосвязь частей была неопределенной. То казалось, что нижняя, более светлая часть — лицо, а то — голова с короной. То весь этот большой участок выглядел как неразборчивое ужасное лицо. Выше, насколько высоко она уходила, Тим не мог определить, виднелась большая темная неровная черта, скорее всего, большая трещина, в которой росла трава. Откуда-то сверху свешивались длинные пряди ползучих растений. Но больше всего Тима поразило нечто, что он заметил не сразу и что открылось ему, когда он подошел ближе. У основания утеса, под «мраморным» участком находилось довольно большое круглое озерцо с прозрачной чистой водой. Поблескивавшее озерцо было исключительно правильной формы, а края невероятно гладкими — с трудом верилось, что это работа природы. Тим с благоговением смотрел на него. Потом вдруг ощутил абсолютную тишину, абсолютную уединенность этого места, сгущающийся сумрак. Он повернулся и поспешил назад, пробрался сквозь расщелину-вход и помчался, не останавливаясь, вниз по тропе, вьющейся среди скал, по винограднику, аллее тополей, темному мостику, между кривых олив, через поляну, террасу и в дом, зажег везде свет, закрыл и запер на засовы двери.
Сегодня, под ярким утренним солнцем чувствуя себя куда как смелей, он намеревался вернуться к «лику», возможно, даже зарисовать его. Найти его оказалось не так просто, поскольку тропа будто изменилась со вчерашнего дня, прирастила ответвления, потеряла определенность в верхней части, и он открывал новые и отвлекающие чудеса, вроде окруженных скалами площадок, где на миниатюрных лужайках росли маленькие розовые и белые тюльпаны. Наконец, уже думая, что заблудился, и решив подниматься на вершину бесконечной груды скал, он неожиданно увидел в отдалении и ниже знакомую расщелину-дверь и принялся спускаться к ней, тяжело дыша и обливаясь потом. Он протиснулся сквозь проход и мгновенье спустя вновь стоял на уединенной зеленой лужайке перед «ликом».
При дневном свете огромный «лик» выглядел иначе, но не менее впечатляюще. Теперь Тим заметил на высоте трещину в форме буквы «V», из которой торчала какая-то растительность вроде папоротника. Свисавшие плети ползучих растений начинались где-то еще выше, на вершине, терявшейся в листве и тенях. Там, где поверхность утеса казалась покрытой «карандашными штрихами», теперь были заметны полосы желтоватого мха, росшего в узких углублениях и выделявшего линии, отчего верхняя часть скалы и казалась заштрихованной мягким поблескивающим карандашом. Овальная область ниже была примечательна: слегка выступающая вперед, чистая, без намека на растительность, еще находящаяся в тени, но поблескивавшая в ярком отраженном свете. Она нависала над Тимом, нижняя часть была над самой его головой, и диаметром была, наверное, больше двадцати футов. Под ней стена уходила вглубь, образуя нишу. Подойдя ближе, Тим увидел, что вся округлая поверхность светлого кремоватого оттенка, контрастирующая с окружающим камнем, блестела от воды, видимо, проступавшей сквозь бесчисленные поры. Вода покрывала стену, но не капала в озерцо под ней.
Каменная чаша озерца, что стало ясно при дневном свете, была творением природы, хотя и удивительным. Она была округлой, приблизительно того же размера, что бледный сочащийся камень над ней. Края чаши были из серого крапчатого камня, который здесь вертикально вставал из травы, обрамляя воду своего рода широкой волнистой оборкой и соединяясь с основанием утеса в глубине каменной ниши. Чаша была глубокой, как и предположил вчера Тим, необычайно чистой и прозрачной, почти сияющей. Трудно было сказать, насколько она глубока, может восемь или десять футов в середине, к которой плавно и ровно сходило дно. Оно все было усеяно маленькими прозрачными камешками белого или кремового оттенка, словно каменными слезами, скатившимися с «лика» над озерцом. Глядя на это странное озерцо, Тим вновь поразился, увидев, что вся масса прозрачной воды очень слабо дрожит, вибрирует, но так незаметно, что это не влияет на ее прозрачность, настолько почти неразличима, неподвижна быстрая рябь на поверхности. Чашу, несомненно, наполнял родник, но откуда поступала вода и куда утекала, Тим не мог определить. Она не перетекала через край, и поблизости не было никакого ручейка. Прекрасное лучащееся озерцо просто дрожало, вечно пополняясь загадочным образом и так же загадочно обновляясь.
Тим стоял, упиваясь необыкновенным зрелищем, и его сердце так колотилось от радости, что в какое-то мгновение он схватился за грудь. Белое круглое каменное пятно висело над ним, похожее на громадный щит древнего героя. Оно тихо струилось в волнах горячего воздуха (или это казалось?), хотя солнце, возможно, никогда не попадало на него. Тим осторожно оглянулся вокруг: лужайка с тонкой и такой короткой травой, словно ее ощипали овцы (только не бывало здесь ни одной овцы); тесный проход в серых скалах, образующий узкий амфитеатр и скрывающий это место от глаз посторонних. Наконец сердце успокоилось, и он вернулся к расщелине, в «дверном проеме» которой оставил рюкзак и корзинку с едой.
Мыль искупаться в озерце сразу пришла Тиму в голову, но тут же была отвергнута. Не мог он пачкать эту чистую воду своим потом или, плещась в нем, прерывать его сивиллину дрожь. Он позволил себе лишь коснуться пальцами поверхности воды. Вода была страшно холодной. Тим достал складной стульчик, альбом, карандаши, мелки, акварель и кисти, фляжку с водой, набранной на кухне. Его переполняло желание приняться за работу. Совершенно счастливый, он принялся рисовать.
К четырем часам дня он еще работал. Неимоверно устав, он сделал перерыв на ланч. Выбрался через «дверь» на другую сторону, поскольку ему показалось негоже есть в присутствии утеса и озерца. Он уничтожил все, принесенное с собой, кроме вина, которого выпил совсем чуть-чуть, боясь, что его разморит. Он был в целом доволен сделанным: несколькими рисунками «лика». Округлый участок утеса со странными прямыми линиями сверху был столь необычен, что Тим боялся, что не удастся передать на бумаге его особенность. Однако «лик» настолько захватил Тима, что удалось ухватить его грандиозность. Еще он сделал несколько больших акварельных эскизов, наброски коричневой тушью — всего «лика» целиком, включая растительность. Потом, примостившись в «амфитеатре», попытался, пастелью на серой бумаге, передать лучистый свет, исходящий от кристальной воды озерца. Это удалось меньше. Пора было заканчивать. Он собрал вещи, подхватил корзинку, бросил последний торопливый беспокойный взгляд на начинавшую темнеть поляну и выбрался сквозь расщелину наружу. Тут голова у него закружилась, как при перепаде давления. Снаружи было светлее. Скалы, на которые попадало солнце, излучали волны блеска. Приставив ладонь козырьком к глазам, он посмотрел вверх, думая, что еще рано возвращаться домой, и решил еще раз попытаться взобраться к зубчатому горизонту скал и посмотреть, что находится за ними. Тропка скоро исчезла, или он потерял ее. Может, единственное ее назначение было привести его к «лику».
К четырем часам дня он еще работал. Неимоверно устав, он сделал перерыв на ланч. Выбрался через «дверь» на другую сторону, поскольку ему показалось негоже есть в присутствии утеса и озерца. Он уничтожил все, принесенное с собой, кроме вина, которого выпил совсем чуть-чуть, боясь, что его разморит. Он был в целом доволен сделанным: несколькими рисунками «лика». Округлый участок утеса со странными прямыми линиями сверху был столь необычен, что Тим боялся, что не удастся передать на бумаге его особенность. Однако «лик» настолько захватил Тима, что удалось ухватить его грандиозность. Еще он сделал несколько больших акварельных эскизов, наброски коричневой тушью — всего «лика» целиком, включая растительность. Потом, примостившись в «амфитеатре», попытался, пастелью на серой бумаге, передать лучистый свет, исходящий от кристальной воды озерца. Это удалось меньше. Пора было заканчивать. Он собрал вещи, подхватил корзинку, бросил последний торопливый беспокойный взгляд на начинавшую темнеть поляну и выбрался сквозь расщелину наружу. Тут голова у него закружилась, как при перепаде давления. Снаружи было светлее. Скалы, на которые попадало солнце, излучали волны блеска. Приставив ладонь козырьком к глазам, он посмотрел вверх, думая, что еще рано возвращаться домой, и решил еще раз попытаться взобраться к зубчатому горизонту скал и посмотреть, что находится за ними. Тропка скоро исчезла, или он потерял ее. Может, единственное ее назначение было привести его к «лику».
Он стал карабкаться на кручу, цепляясь за неровности скал, хватаясь пальцами за трещины. Восхождение не было опасным, однако становилось все труднее, к тому же мешала корзинка, пока он не оставил ее под низенькой лохматой смоковницей, которая могла послужить ориентиром на обратном пути. Лишь когда скала, по которой он полз, ушла из глаз, он понял, что достиг наконец верха. Тяжело дыша, он встал на самом гребне. И правда, перед ним внизу расстилалась другая земля. Вдалеке можно было различить залитую солнцем равнину с возделанными полями, а за ней горы, настоящие синие горы, много выше его «холмиков». Близ него, как бы гофрированные, скалы уходили вниз неглубокими складками и ущельями, которые уже заполнились сумраком. Однако прямо под собой Тим увидел нечто, что приковало его взгляд. Там, у самого подножия скал, на которых он стоял, и куда, казалось, легко было спуститься по природной лестнице из камней и по зеленому травяному склону, блестела река. Она была неширока, но даже оттуда, где он находился, Тим видел веселую игру ее обильных вод. С восторженным криком он начал спускаться, и вскоре его слух и зрение были вознаграждены. Отчетливо стал слышен шум воды и отдаленный гул, который мог означать водопад где-то впереди; и тут Тим осознал, что, не считая песни цикад внизу среди деревьев и редкого скорбного крика птицы, это был единственный за целый день звук, которым его удостоила безмолвная, сонная от жары природа.
Спуск занял больше времени, чем он ожидал: пришлось обходить глубокий овраг, заросший самшитом и ежевикой, но в конце концов, снова обливаясь потом и тяжело дыша, он преодолел последние метры до покрытого травой берега и остановился у кромки воды. Он сразу понял, что этот сверкающий стремительный поток не река, а канал. Прямой как стрела, он прорезал пейзаж, начинаясь от подножия скал невдалеке, и терялся в дымке молодого сосняка впереди. Какое чудо, что на этой сухой земле драгоценная влага не пропадала втуне, а радовалась собственному бытию природной стихии! Там, где он стоял, берег был крутым, ровным и покрыт травой, вода — мутная, словно подкрашенная мелом. Она бурлила, образуя быстро исчезающие неглубокие пенные водовороты, бесконечно притягательная для потного усталого человека. Вокруг, разумеется, ни души. Тим сбросил рюкзак, разделся догола. Сел на свежую прохладную ярко-зеленую траву берега у самой кромки и соскользнул в мчащийся поток.
Водяной демон мгновенно подхватил его. Было такое ощущение, будто крепкие легкие серые руки стиснули его талию, приподняли и понесли вперед, крутя, окуная с головой. Поток был очень холодным. Словно из окна движущегося поезда, он видел проносящиеся мимо берега, покрытые травой, потом внезапно нырнул в тень сосен. О том, чтобы пробовать плыть, не могло быть и речи, всякая такая попытка подавлялась в зародыше. Сила течения прижала его руки к телу, словно водяной демон превратил его в простую палку, которую вертел и крутил как хотел. Он пробовал колотить ногами, удерживать голову над водой, но при такой скорости течения это было бесполезно. До дна было не достать. Отплевываясь, Тим наткнулся на что-то, ухватился обеими руками, и его резко дернуло, закружило на месте, швыряя о крутой берег, под воздействием объединенной силы мчащейся воды и упругой сосновой ветви, низко свесившейся над потоком. Ветка обломилась, но в следующее мгновение Тим уже держался за густую колючую акацию. Его подняло горизонтально берегу и тащило дальше, но он не отпускал ее ветвей. Он сражался с течением, чувствуя коленями подводную траву. Постепенно силы вернулись к нему, и с огромным облегчением он почувствовал под ногой каменистое дно. Так он некоторое время висел, частично высунувшись из воды, хватая ртом воздух, отдыхая. Потом ему удалось подтянуться, держась за акацию и хватаясь за пряди свисавшей крепкой травы. Берег был не слишком крутой, под ногами — песчаная опора. Он поднялся до уровня земли и в изнеможении упал грудью на траву; снизу его обдавали брызги, ладони кровоточили от колючек акации, ноги болели от ударов о камни.
Он продрог от пребывания в холодной воде и чувствовал тепло крови, струившейся по ладоням; мало-помалу солнце согрело его, и он встал. Казалось, он пробыл в воде долго, но, не пройдя и сотни ярдов, он увидел сквозь ветки сосен свою одежду и рюкзак, к счастью, на том же берегу канала, на который выбрался. Он зашагал назад, ощупывая себя, все ли цело. К тому моменту, как он начал одеваться, солнце успело обсушить его. Он с удивлением смотрел на бурный серый поток, мчавшийся по своему глубокому узкому руслу. Теперь он видел, сколь невероятно тот опасен. Взвалив на плечо рюкзак, Тим прошел вдоль берега, миновал сосны, и то, что он увидел впереди, ужаснуло его. Канал внезапно поворачивал направо и еще более сужался, стиснутый красивыми стенами из ровно обтесанного серого камня, по верху которых шла ровная, как тротуар, дорожка. Тим подошел к краю и заглянул вниз. Вода тут убыстряла свой бег, бурля, оглушая, вздымая высокую волну в месте поворота. А затем он испытал потрясение, глядя с похолодевшим сердцем и тем чувством собственной смертности, которое посещает нас редко и тут же забывается, на представшую ему картину. Вода обрушивалась вниз в узкую каменную пропасть. Еще ниже она в исступлении вырывалась на свободу и, неожиданно став гладкой, как стекло, текла по длинному каменистому склону водосброса, покрытому зеленой слизью. У подножия склона она вновь вскипала белым пенистым хаосом, устремляясь в черную дыру подземного туннеля. Туннель находился чуть ниже уровня воды, и поток вынужден был опускаться и тесниться, прорываясь в него. И так, с ревом и бессвязным грохотом, поток скрывался в черной глубине, бесследно исчезая с залитой солнцем земли. Тим содрогнулся. Ему захотелось побыстрее вернуться домой.
В долине были уже сумерки, когда наконец он неожиданно увидел внизу знакомые извивы ручья среди деревьев и красную черепичную крышу дома. Он, конечно же, заблудился на обратном пути. Забыл о корзинке и смоковнице, которая должна была служить ориентиром. Скалы при свете садящегося солнца казались плоскими, трещины сгладились, став похожими на прожилки мрамора. Было трудно различать рельеф и судить о расстоянии. Один раз пришлось продираться сквозь густую дубовую поросль, которой он раньше не видел. Он спустился, а потом обнаружил, что надо вновь подниматься.
Он устал, но, когда оставил канал позади, забыл о страхах, которые доставило ему его приключение. То, что он с трудом избежал смерти, возбуждало его. Если бы водяной демон протащил его еще немного дальше, он беспомощно соскользнул бы по тому зеркальному склону, и его засосало бы в черную бурлящую дыру. Тела никогда бы не нашли, даже рюкзак могли не заметить несколько недель. Он представил приезд Дейзи, ее раздражение, озадаченность, потом тревогу. Ну, для него это было бы концом всех неприятностей, а для Дейзи, возможно, лучшим выходом из положения. Всем остальным, подумал он с грустью, было бы наплевать. На Ибери-стрит было бы отпущено немало шуточек по поводу того, что Тим Рид таинственно исчез где-то во Франции.
Увидев знакомую долину, Тим почувствовал облегчение. Он принялся спускаться со скал к винограднику. Ощутив наконец после жесткого камня мягкую вспаханную землю под ногами, он остановился передохнуть. Дом отчетливо виднелся внизу. И тут его вновь охватил страх.