Как мы уже поняли, выстраивать глухие заборы «а-ля кремлевская стена» в этом поселке было не принято. Не иначе, каждый из местных жителей считал за правило выставить на всеобщее обозрение какую-нибудь роскошную деталь собственной усадьбы: бассейн, экзотический садик, теплицу… Тоже своего рода традиция, которая в пригороде Калиногорска давно себя изжила, но в глубинке до сих пор процветала. У Адама такой «изюминкой» являлся фонтан: говоря начистоту, довольно безвкусное сооружение с писающими амурчиками, плачущими русалками и помпезным Нептуном, лицо коего живо напомнило мне лик незабвенного Фридриха Энгельса – очевидно, создатель скульптурной композиции обучался мастерству еще при советской власти. Подвольский, видимо, посчитал, что грех скрывать такой фонтан от людских глаз, и потому обнес свою усадьбу вычурной решетчатой оградой – высокой, но вполне преодолимой.
Мы надели перчатки и, не обращая внимания на натянутую поверх забора жилку колючей проволоки, по очереди перемахнули через препятствие там, где наше хулиганство было незаметно из окон дома. Чуткий доберман тут же навострил уши, засек вторжение и, оскалив пасть, с угрожающим рычанием устремился в нашу сторону. Храброе, но глупое животное, оно ведь не подозревало, что аккурат для таких случаев Тюнер всегда держал при себе электрошокер…
Парадоксально, но Тюнер был единственный из нас, кто любил собак. Дома у него жила парочка бультерьеров – Гай и Ричи, – в которых наш товарищ просто души не чаял. Именно по этой причине он отвечал в нашей команде за нейтрализацию охранных собак, поскольку знал: если за это возьмемся я или Кадило, то мы их, скорее всего, прикончим. Тюнер, как собаковод, принципиально не мог допустить такого жестокого обращения с животными. Поэтому он предпочитал шарахать псов нелетальным зарядом электричества, чтобы вывести их из строя на некоторое время и не мучиться потом угрызениями совести. И это был тот самый Тюнер, который только на моей памяти совершил две «мокрухи»! Сколько живу на свете, до сих пор не перестаю удивляться человеческим странностям…
Угомонив добермана, мы, недолго думая, юркнули в приоткрытую дверь гаража. Оттуда, по всем признакам, можно было попасть прямо в дом, минуя крепко запертую парадную дверь. Порой просто диву даешься безалаберности некоторых непуганых граждан. Превратив дом в крепость, они легкомысленно полагали, что одно лишь наличие неприступной двери, злой собаки и оконных решеток способно отпугнуть недоброжелателей. Из-за своей беспочвенной уверенности эти наивные люди напрочь забывали об элементарных мерах безопасности и зачастую сами впускали к себе в дом злоумышленников.
Капот «Паджеро» был открыт, а из-под днища внедорожника торчала пара ног в замызганных штанинах. Динамики автомагнитолы буквально разрывались от громкой танцевальной музыки. Я еще снаружи узнал приторную и навязчивую, как жвачка, популярную песенку местной эстрадной певички Леноры Фрюлинг – «Леша, Леша, ты хороший, значит, я – не для тебя!..». Хит этот устарел как минимум на год, и сегодня почитатели несравненной Леноры распевали на всех углах другую ее песню: «Мы с тобой бежим по лужам, выбросив промокший зонт. Нам никто сейчас не нужен – мы бежим за горизонт…» Впрочем, ничего удивительного в поклонении таланту госпожи Фрюлинг, чьими афишами также пестрели улочки райцентра, в здешних краях не было. Лично я безмерно бы удивился, если бы вдруг услыхал в Горнилове звучащую на всю катушку, к примеру, нетленную «Smoke on the water». Но подобные чудеса в этой глуши были маловероятны.
Кадило ухватил автомеханика за лодыжку и бесцеремонно вытащил его из-под внедорожника. Вид трех угрюмых мордоворотов в строгих костюмах и кожаных перчатках поверг беднягу в сильное смятение. Он вытаращился на нас так, словно решил, что мы явились сюда по его душу. Тюнер от греха подальше вырвал у слесаря из рук отвертку, а затем вежливо поинтересовался, дома ли хозяин и его супруга. Испуганный механик подтвердил это лаконичным «угу». Большего нам от него не требовалось, разве только чтобы он сидел и помалкивал у себя в каптерке, где мы заперли его на найденный тут же навесной замок. Сбежать из лишенной окон комнатушки механик не мог, вызвать милицию тоже, поскольку мобильник мы у него, естественно, отобрали…
Кажется, кто-то из великих полководцев сказал, что по какому бы сценарию ни начиналась битва, вскоре она так или иначе превращается в обычное побоище, где решающую роль играет уже не мастерство полководца, а стойкость и сила духа простого солдата. Конечно, наше вторжение к Адаму Подвольскому нельзя было считать битвой, но подмеченная древними стратегами закономерность проявилась и здесь.
Помимо Адама и его жены, в доме еще находилась их пятнадцатилетняя внучка. Несмотря на нашу осторожность, кто-то из домочадцев заметил, как мы проникли в гараж, и поднял тревогу. Мы заслышали суету, топот и крики, едва вошли в дом с черного хода, после чего быстро смекнули, чем вызвана паника, и взялись за привычную нам работу.
Сегодня мои надежды остаться чистеньким не сбылись. Послав напарников в погоню за женщинами, которые уже со всех ног бежали к парадной двери, я бросился по лестнице на второй этаж, откуда доносились надрывные крики Подвольского, подгонявшего жену и внучку к выходу. Раз уж сам Адам не пустился наутек, следовательно, о бегстве он не помышлял. Но я предвидел подобный исход: вряд ли человек, чьего сына нам было велено остерегаться, окажется из робкого десятка – яблоки от яблони недалеко падают.
Так оно и вышло. Когда я ворвался в комнату, откуда раздавались крики – как выяснилось, это был служебный кабинет хозяина, – Подвольский не забился испуганно в угол, а вел себя так, как и подобает отцу семейства при угрозе его близким. Адам не переставая кричал жене и внучке, чтобы те убирались из дома и вызвали милицию, при этом в левой руке Адама находился мобильник, а в правой – ключ, что отпирал оружейный сейф (о содержимом сейфа я догадался по его характерной форме – в таких несгораемых шкафах-башнях удобно держать в собранном виде охотничьи ружья). Однако о хваленой координации Юлия Цезаря Подвольскому приходилось лишь мечтать. Делать два дела одновременно, да еще в жуткой спешке, Адаму Адамовичу было не по силам. Его дрожащие пальцы напрочь отказывались набирать телефонный номер и попадать ключом в замочную скважину сейфа. От этого перепуганный хозяин нервничал еще сильнее, что ему отнюдь не помогало, а только вредило.
Завидев врага на пороге кабинета, вконец ошалелый Адам метнул в меня сначала мобильник, затем – связку ключей, а после с отчаянным воплем кинулся врукопашную. Я мигом обуздал пожилого противника легкой зуботычиной, от которой тот растянулся на полу и уже не пытался сопротивляться. На этом весь боевой пыл старика и иссяк.
– Спокойно, Подвольский! – приказал я, приперев хозяина коленом к полу и прислушиваясь к тому, что происходит в коридоре у парадной двери. Женщины продолжали кричать – стало быть, вырваться из дома и скрыться от Тюнера и Кадила им не удалось. – Никто не собирается тебя убивать! Сначала ты отдашь нам все, что задолжал «Алмазной Бригантине», потом мы уйдем, а ты продолжишь нянчиться с внуками. Пять минут, и ты свободен. Как видишь, все элементарно. Вставай!
Я ухватил Адама за шкирку, помог ему таким образом подняться на ноги и толкнул его в ближайшее кресло. Подвольский вжал голову в плечи и закрылся ладонями – явно ожидал, что сейчас его начнут бить. Но я не был настолько разозлен, чтобы дубасить его почем зря. Начнет упорствовать, тогда поглядим, а пока пусть свыкнется с тем положением, в какое он угодил из-за собственного упрямства.
– Христом богом прошу: только не трогайте Алису и Верочку! – взмолился Адам, так и не ощутив на своей шее мою карающую длань. – Ведь вы же люди, в конце концов!..
– Заткнись! – бросил в ответ я. – Если Алиса и Верочка пострадают, виноват в этом будешь только ты! Усвоил?.. А теперь говори, где деньги, которые ты обязан был вернуть известным тебе людям еще неделю назад?
Адам хотел что-то ответить, но в этот момент Тюнер и Кадило ввели в кабинет жену и внучку Подвольского. С женщинами все было в порядке. Теперь они помалкивали – когда требовалось, мои напарники могли быть достаточно убедительными, – лишь жались друг к другу да поглядывали на дедушку. В данную минуту он совершенно не походил на самоуверенного делового человека, а напоминал именно того, кем он для нас и являлся, – проштрафившегося должника, жизнь которого теперь целиком и полностью зависела от его кредиторов.
Усадив Алису и Верочку на диван, мои напарники встали возле них, прозрачно намекая хозяину, чем он рискует в случае упрямства или сопротивления. Щека Тюнера была расцарапана – по всей видимости, бабушка пыталась защитить внучку от грязных лап ворвавшихся в дом злодеев. Тюнер, как человек выдержанный, оставил этот жест неповиновения без ответа. Хотя будь мой напарник помоложе и погорячее, под глазом Алисы сейчас непременно красовался бы синяк.
– Скажите, вы ведь работаете на… – осведомился Подвольский, назвав Бурелома его настоящим именем.
– Это не имеет значения, – отрезал я и напомнил: – Кажется, я задал тебе вопрос! Не вынуждай меня повторяться!
– Да, вы, безусловно, его ребята, – уверенно заключил Адам и обратился к жене: – Не бойся, дорогая, прошу тебя, и успокой Верочку. Эти парни – не насильники, они – люди с понятиями. Клянусь, вам ничего не грозит!
– Мерзавец! – гневно зашипела на него Алиса, обнимая и прижимая к себе плачущую внучку. – Сколько раз тебе твердила: Адам, не связывайся с бандитами, помни о семье! Доигрался?!
– Прошу прощения, господа Подвольские! – Мне пришлось повысить голос, поскольку в третий раз напоминать о заданном вопросе было бы уже чересчур. – Между собой разберетесь позже! Да, Адам, ты прав: мы не насильники! Но если ты начнешь тянуть резину, я могу и отступить от своих понятий!
– Тех денег, что я проиграл «Бригантине», ни у меня, ни у сына сейчас нет, – потупив взор, признался должник. – Все, что я успел собрать, – в том сейфе. – Адам кивнул на встроенный в шкаф, выкрашенный под дерево стальной контейнер. – Ключи – вон они, на полу.
Я поднял связку ключей, что чуть было не прилетела мне в лоб пару минут назад, выбрал с подсказки Подвольского нужный и открыл хранилище хозяина. На верхней полочке сейфа лежали какие-то бумаги, а нижняя была забита тугими пачками банкнот. Я вытащил их на стол, пересчитал и понял, что нам была выдана только треть от задолженной суммы.
– Берите в этом доме все, что угодно, и уходите. Здесь достаточно ценностей, чтобы покрыть недостачу, – обреченно вымолвил Подвольский. Он продолжал пялиться в пол, не желая встречаться взглядами ни со мной, ни с Алисой, смотревшей сейчас на мужа как на полное ничтожество. Лишь на мгновение он поднял глаза, но посмотрел почему-то не на нас, а на висевшую в углу картину. Я перехватил взгляд Подвольского и взглянул туда же.
В живописи я профан, поэтому и не смог определить, что за абстракция изображена на картине. По-моему, так обычная мазня красками, не более. Этот авангардный жанр являлся для меня еще более непонятным, чем творчество Пикассо, казавшееся мне откровенно наркотическим бредом. Судя по скромной деревянной раме, ценность картины могла быть невысокой. Однако в данном вопросе я уже кое-что смыслил и знал: нельзя судить о стоимости вещи по ее упаковке. Хитрый Адам мог нарочно упрятать бесценный шедевр в убогую раму, дабы такие далекие от искусства люди, как мы, не обратили на картину внимание. Что и впрямь случилось бы, проигнорируй я обеспокоенный взгляд хозяина в том направлении.
Велев Тюнеру собрать деньги в атташе-кейс, я подошел к картине, следя при этом краем глаза за реакцией Подвольского. Предчувствия меня не обманули. Заметив, куда я подался, Адам заерзал и начал в свою очередь пристально, исподлобья, наблюдать за мной. Я многозначительно прищурился: Бурелом тоже питал страсть к живописи, и, если вдруг выяснится, что мы приволокли ему действительно ценную картину, нас с напарниками ожидала солидная награда. А Подвольского, разумеется, полное прощение и, возможно, даже открытие нового кредита в «Алмазной Бригантине»; конечно, далеко не такого щедрого, как прежний, но для заядлого игрока и эта подачка что манна небесная…
– Прошу вас, забирайте все, что угодно, только не трогайте это! – не сдержался-таки Адам, когда я протянул руки, чтобы взять картину со стены. «Хорошо, что она не слишком громоздкая, – удовлетворенно отметил я про себя. – Завернем в газету, сунем в большой полиэтиленовый пакет, и никаких подозрений…» – Эта картина – наша семейная реликвия! Она очень много для нас значит! К тому же вам не выручить за нее и сотни баксов – в свое время я купил ее на Арбате у обычного уличного художника.
– Моя прелесть! – поддразнил Кадило хозяина скрипучим голосом киношного Горлума. – Оставьте в покое мою прелесть!..
– И почему я тебе не верю, Адам? – хмыкнул я, не реагируя на просьбы (надо заметить, что звучали они все же искренне) и снимая картину с гвоздя…
Врал нам Подвольский насчет «семейной реликвии» или нет, неизвестно. Но едва она очутилась у меня в руках, я сразу же про нее забыл, поскольку наткнулся на нечто, гораздо более любопытное.
В стене за картиной обнаружился еще один сейф. Габариты его были намного меньше, чем у того, который мы уже выпотрошили. Зато качество исполнения и, главное, кодовый замок на вмурованном в кирпичную кладку контейнере соответствовали, пожалуй, даже стандартам швейцарского банка. И если первый, открытый нами сейф был скорее похож на обычный конторский несгораемый шкаф, то на хромированном «лбу» этого красовался авторитетный логотип «Burg».
Я удивленно вскинул брови: заплаченная Подвольским цена за эту фирменную «коробочку» была почти равнозначна той сумме, что уже лежала у нас в кейсе. Что же такое ценное хранил в тайнике Адам, раз не поскупился приобрести для этой вещи столь дорогостоящую камеру хранения?
Разумеется, фамильные драгоценности, что же еще!
– Тю-у-у! – присвистнул Тюнер. Таким лаконичным образом он выражал практически все свои чувства, за что и получил от Бурелома свое «техногенное погоняло». Разнилась только интонация, с какой напарник произносил свое «тю» в том или ином случае. – Бьюсь об заклад, этот ящик стоит дороже, чем мой «Фольксваген»! И кто же в том теремочке живет, Адам?
– А ты, оказывается, скрытный человек, Адамыч! Как некрасиво с твоей стороны иметь секреты от лучших друзей, – пожурил хозяина Кадило. Он заработал свое прозвище за то, что после пережитого удара ломом по голове страдал уникальным нервным расстройством. Во время курения рука Кадило начинала ни с того ни с сего ходить ходуном – так, будто он постоянно обжигал сигаретой пальцы и тряс кистью, чтобы унять боль. Самое удивительное, что в остальное время руки Кадило не дрожали, даже когда он пребывал в ярости или изрядном подпитии.
– Какой шифр? – спросил я. Подвольский мелко задрожал и в отчаянии закрыл лицо ладонями, но на вопрос не ответил. Это мне здорово не понравилось. До сего момента Адам вел себя вполне покладисто, и я рассчитывал, что наша встреча на такой же мирной ноте и завершится.
– Подвольский! Какой! Здесь! Шифр? – четко, с расстановкой повторил я. Всегда считал, что глухим по два раза обедню не служат, и когда мне порой приходилось отступать от этого принципа, я начинал выходить из себя. А это было уже нехорошо. «Не по понятиям», как сказал бы Адам; небось от сына этих заразных модных словечек нахватался.
Адам задрожал сильнее и вдобавок начал жалобно поскуливать. Я огорченно поморщился: неохота было прибегать к насилию, но клиент сам вынуждал нас идти на непопулярные меры. Тюнер и Кадило уже вопросительно смотрели на меня в ожидании сигнала, по которому им полагалось менять милость на гнев. Я не стал больше церемониться с заартачившимся Подвольским и кивнул напарникам: приступайте.
Тюнер ухватил Адама за подбородок и откинул ему голову назад, чтобы он узрел собственными глазами, во что вылилось его упрямство. Кадило аналогичным образом поступил с Алисой. Я же извлек на виду у хозяина из кармана опасную бритву, раскрыл ее и, не реагируя на раздавшиеся в кабинете вопли, направился к Верочке. Девчонка завизжала, дедушка и бабушка начали вырываться, но мои напарники отлично знали свое дело и не позволили Подвольским броситься на помощь внучке.
Я отмахнулся от крашеных ноготков Верочки – если бы не перчатки, производственная травма, как у Тюнера, мне была бы обеспечена – и, поймав девчонку за волосы, срезал ей под корень локон – аккурат тот, что был выкрашен по моде в ядовито-лиловый цвет. Подвольские в этот момент уже бились в истерике, а Адам голосил: «Я скажу код, скажу, скажу! Только не это!» Но я все равно довел дело до конца и спрятал бритву лишь после того, как бросил отрезанный локон внучки на колени дедушке…
«Чистоплюйство!» – презрительно цыкнули бы некоторые мои знакомые, кто в подобной ситуации преподнес бы несговорчивой жертве ухо или палец кого-либо из ее близких.
Не стану отрицать: да, именно чистоплюйство. Однако не сломайся Подвольский после этой недвусмысленной демонстрации и не выдай мне шифр, он непременно увидел бы рядом с локоном Верочки парочку ее холеных ноготков. А затем, не исключено, и пальчиков… Но как я уже упоминал, в финале битвы решающую роль играет не гений полководца, а решительность и стойкость простого солдата. Адам обязан был уяснить, что в нашем с ним противостоянии я готов вырвать у него победу любой ценой. Таковы правила этого бизнеса. Проклятого, грязного и давно опостылевшего мне бизнеса. Но пока я продолжал вариться в нем, мне следовало неукоснительно соблюдать его законы. Мягкотелые здесь не выживают. Сколько на моей памяти сломавшихся на этой работе мытарей слегло в могилу – пожалуй, и не сосчитать…