В какой-то момент Мартынов подумал: а не поступить ли именно так, как не велит поступать сердце? – сказать Маше: «Зачем тебе это нужно? Отойди в сторону, выжди и приди к Метлицкому. Объяснись. За это время я успею пересечь океан и устроить вызов». Но он отбросил эту идею сразу же, как только она пришла ему в голову. Это – предательство. Этим он скажет Маше: «Мне с тобой трудно. Один я уже давно бы улетел».
Но трудно ли ему было с ней? Сейчас он мог сказать с уверенностью – ее присутствие рядом помогало. Он питался от нее силами, потому что любил и был любим.
– Ты чему улыбаешься? – удивленно спросила Маша, когда они вышли из Сбербанка, где она сняла последние сбережения и закрыла счет.
– Меня позабавила ситуация. Вайс вытащил из квартиры женщину, у которой в карманах был паспорт и сберегательная книжка. Ты всегда дома носишь с собой документы?
Она рассмеялась:
– Я ждала риэлтера и приготовила все, что он просил. Так мы сядем в эту же машину или по всем правилам политического детектива возьмем другую?
Мартынов покачал головой и махнул водителю бежевой «шестерки» – «уезжай!». Тот недоуменно пожал плечами и включил передачу. Было бы сказано. Парочка расплатилась обещанными тремя сотнями и пятеркой баксов сразу, но вышли они не у Центрального рынка, а у Сбербанка. Их дело…
И только сейчас, остановив у самого входа в банк машину, Мартынов впервые упомянул про обкомовские дачи – вотчину Холода. Пусть теперь сыскари отслеживают маршрут! Микроавтобус, скорее всего, уже найден. Но сколько у них времени уйдет на поиск транспортного средства, на котором Мартынов и Маша продолжили путь? А если и найдут бежевую «шестерку», то какой пункт назначения назовет им водила? Банк? Ну, выяснится – Макарова сняла со счета сорок восемь тысяч рублей и закрыла его. И что дальше?
Тут же, в подвернувшемся так кстати магазине по продаже сотовых телефонов Андрей купил две трубки и зарегистрировал их на свободное от подозрений имя Деснина. Выйдя на улицу, он набрал Машин номер, ввел его в память телефона без имени и сказал Маше сделать то же самое. Регистрационные документы вспыхнули от зажигалки и погрузились в урну.
– Не забудь PIN-код, дорогая, – улыбнулся он Маше. – А не то возникнут серьезные проблемы как раз в тот момент, когда они вовсе необязательны.
– Интересно, Максим Деснин, – заметила она, – как ты теперь сможешь воспользоваться своими счетами в России и в Америке?
– Для этого существуют счета на предъявителя. Я вижу кафе… Но в помещении нам делать нечего, рядом с крыльцом лицо кавказской наружности жарит мясо на шампурах…
С веером шампуров Мартынов отошел от мангала и тут же остановил такси.
– Первый раз в роли альфонса, – сознался он, вгрызаясь в шашлык на заднем сиденье. Водитель был не против, лишь бы жир не капал на чехлы и сок не лился на коврики. – Доедем до Сёмы, я отплачу – отдохнем и выспимся по-королевски.
Выспаться им, равно как и отдохнуть, не довелось. Еще за двести метров до кованой ограды дома Холода Мартынов вдруг засуетился и попросил водителя не подъезжать к воротам. Быстро выйдя из машины, он потянул за собой Машу и завел в тень раскинувшегося в соседней ограде вяза.
– Ерунда какая-то.
– Ты о чем? – Маша уже ни чему не удивлялась и задавала вопросы машинально.
– Во дворе Холода стоит черная «Волга».
– У тебя мания преследования, Мартынов! И вообще, ты странен, и это меня пугает. То людей начал бить ни с того ни с сего, то черные «Волги» тебя в ступор вводят! Господи, да ничего не происходит! Ну, приехал кто-то к человеку…
– Люди, которых Холод рад был бы видеть, на черных «Волгах» к нему не ездят, – потирая двухдневную щетину, пробормотал Мартынов. – И никто из тех, кто живет в этом месте, вот уже лет пятнадцать как на черных «Волгах» тоже не ездят. Потоскуй-ка минутку в одиночестве…
Отделившись от стены, Андрей медленно пересек улицу и приблизился к ограде дома, стоящего на другой стороне. Через минуту он вернулся и сел на лавочку рядом с Машей.
– Я же говорю – ерунда какая-то. На крыше машины штыревая антенна высотой два метра. Это рация. Ночью моросил дождь, дорога влажная, наша обувь грязна, колеса же этой чернявой влажны только с внешней стороны. Протекторы шин снизу сухие. Машина стоит на месте около суток. В кабине скучает парень с журналом. Мне это не нравится.
– Что тебе не нравится парень с журналом?
– Мне все не нравится.
Еще три недели назад Маша думала, что Мартынов подобным поведением нагоняет на нее жути, чтобы казаться значимее. По мнению некоторых мужиков, чем больше они имеют серьезных врагов, тем больше это должно нравиться женщине. Разыгрывать на пустом месте осторожность – беспроигрышный вариант. Спустя несколько суток после первого знакомства девушка поняла, что Мартынов не старается выглядеть интереснее, чем есть на самом деле, наоборот, в беде он ведет себя простецки, но это результат того, что он хорошо к ней приготовился. И настоящих врагов у него даже больше, чем она может себе представить.
Сейчас же, зная, в какой переплет попал Андрей после их прощания в Ордынске, Маша стала беспокоиться относительно его здоровья. Врачом она не была, но тонким женским чутьем, наитием, а не разумом уловила в состоянии Мартынова серьезные перемены. Амнезия не проходит бесследно. Сейчас, как ей казалось, в его поведении наличествовали все признаки того, что в медицине именуется «бредом преследования». Он, конечно, не рисовался. После всего, что уже случилось, в этом не было никакой необходимости, да и Мартынов – она уже знала точно – не из тех, кто опускается до такого минимума в стремлении завоевать сердце избранницы. Да и зачем ему это было бы нужно? Разве не очевидно, что она любит его до беспамятства?!
И все же она была встревожена. Мартынов увидел черную «Волгу». Даже детям понятно – на таких ездит прокуратура и милиция. Но если в каждой черной «Волге» видеть прокуратуру, а в каждом аккуратно стриженном молодом человеке в джинсах и кожаной куртке подозревать опера, то лучше уж не колесить по городам и весям, а сидеть дома.
– Андрей, а ты не думал о том, что кто-то из продажных функционеров МВД мог приехать к Холоду и просто загулять?
– Маша, ты бы смотрела поменьше сериалов… Это гулянье может закончиться тем, что один не доживет до пенсии, а со второго на воровской сходке сшибут корону. Прости, я совсем забыл, что ты вряд ли понимаешь, о чем я говорю. Но тебе придется посидеть здесь еще минутку.
Она не успела опомниться, как Мартынов снялся с лавки, как коршун с телеграфного столба, и стал удаляться в сторону дома Холода.
– Бред какой-то, – со страхом наблюдая за знакомой походкой, прошептала Маша. – Еще три недели назад я даже понятия не имела, за что могут сбить корону…
Обойдя дом, Мартынов посмотрел на камеры слежения, контролирующие доступ к ограде. Всего их было четыре, и располагались они в точном соответствии с принципами расстановки часовых на зоновских вышках. Любой из участков местности контролировался какой-то из камер-вертухаек.
Улыбнувшись, Андрей прижался к стене спиной и стал двигаться под одну из камер. Ее не отвлечешь изнутри разговором, оптика – бесстрастный наблюдатель. Да и некому наблюдать. Но разве это является преградой для того, кто часть жизни провел в лагерях? Эти привычки не забываются, как не забываются первая любовь и первый опыт разбитого носа.
Камеру не уговоришь и не обманешь, с часовым проще, у него есть мозги, которые всегда можно запудрить. Но зато камера ни за что не сможет перегнуться через ограждение вышки и рявкнуть: «А это что за падла там затихарилась?!» У камеры свой сектор контроля, от которого она не отойдет ни на секунду, ни на сантиметр.
Притча во языцех. Мертвая зона. Зона, расположенная меж сектором обзора зеркала заднего вида и сектором обзора зеркала внутри салона может стать на скоростном шоссе причиной гибели. А может и явиться спасением в ту минуту, когда мент заглядывает в окно, а ты сидишь под подоконником.
Дождавшись поворота камеры в другую сторону, Мартынов быстро забрался на забор и стремительно обрушился вниз, перекатившись к стене уже внутри ограды.
Камера вернулась обратно. Оператор, если только таковой сидел перед монитором, снова должен был видеть пустую территорию, и только ветка вяза, что совсем недавно находилась в покое, качалась из стороны в сторону.
Лежа на земле, Андрей осмотрелся. Знать бы раньше, засыпал бы Холода вопросами о технологии охраны его дома.
Внутри двора на стенах тоже имелись камеры, но эти уже не двигались, а просто тупо смотрели своими циклопьими глазами туда, куда их однажды направили. Сообразив, что если идти прямо, никуда не сворачивая, то можно остаться незамеченным, Андрей встал, машинально отряхнулся и медленно двинулся к дому.
Лежа на земле, Андрей осмотрелся. Знать бы раньше, засыпал бы Холода вопросами о технологии охраны его дома.
Внутри двора на стенах тоже имелись камеры, но эти уже не двигались, а просто тупо смотрели своими циклопьими глазами туда, куда их однажды направили. Сообразив, что если идти прямо, никуда не сворачивая, то можно остаться незамеченным, Андрей встал, машинально отряхнулся и медленно двинулся к дому.
Рядом с каменной стеной особняка он повторил знакомую процедуру – прижался к стене спиной и таким образом проследовал до угла.
Идти к крыльцу Мартынов не решился. В любой момент из дома мог выскочить вооруженный представитель правоохранительных органов. Мартынов не любил заведомо проигрышные ситуации. А потому, посмотрев вверх, он секунду подумал – больше для очистки совести, чем для анализа, и уверенно взялся руками за выступ стены.
Гробовая тишина во дворе и внутри дома настораживала и заставляла передвигаться быстрее. Чем скорее он разуверится или убедится в своих опасениях, тем быстрее уберется отсюда или, наоборот, протянет хозяину руку. И вот стена рядом с ухом, а окно первого этажа уже под ногами, но он все еще не слышал ни раскатистого голоса Холода, покрикивающего в телефонную трубку, с которой никогда не расставался, ни долбящих звуков Dolby Digital кинотеатра, который не переставая крутил кино для единственного затворника этого особняка, ни топота охранников, спешивших исполнить те или иные указания босса. Ничего этого, Андрей не слышал. Или не хотел слышать из-за того, что у ворот стояла черная «Волга», которая не должна была находиться здесь просто по определению.
Слава архитектору, угодившему вкусам Сёмы! Построй он этот дом в стиле модерн, взобраться по его округлым стеклянным стенам с такой легкостью вряд ли бы удалось. Но Сёма был старомоден, и эти ступенчатые стены в стиле «готика» как нельзя лучше подошли бы для тренировок альпинистов.
Окно на втором этаже открылось с той же легкостью, с какой открывается душа случайного партнера по складчине в очереди за пол-литрой. Протянув руку, Мартынов без труда отвел в сторону незапертую створку и, изрядно рискуя, заглянул вовнутрь.
Кабинет Холода предстал перед ним в странном виде: кресло было перевернуто, несколько книг из стеллажа валялись на полу, стол сдвинут в сторону, но не это заставило сердце Мартынова биться, словно ему ввели адреналин.
У стены, рядом с кожаным диванчиком, которым Сёма хвалился как «диванчиком из кабинета ЧК (в Самарском музее уступили)», чьей-то рукой была аккуратно очерчена жирная меловая линия. Вглядевшись, Мартынов увидел очертания человека, которого сейчас на полу уже не было, но который недавно здесь лежал, а иначе зачем кому-то понадобилось рисовать такие линии?..
В этот рисунок мог уложиться любой человек, но вот этот уголок, описанный рукой, вооруженной мелом… Создавалось впечатление, что художник чихнул, и рука отъехала в сторону, вычертив правильный треугольник. Анатомия человека не предусматривает подобных выступов на теле человека. Но такой рисунок обязательно получится, если эксперт аккуратно, без насморка, обведет мелом полу халата, откинувшуюся в сторону.
«Я хожу дома, Мартын, как барин! Непременно в брюках и халате!.. Хочешь, и тебе велю принести такой?..»
Можно уже уходить? Или попробовать убедить себя в том, что совсем недавно на этом полу лежал не Сёма, а кто-то из его гостей, который оказался гораздо пьянее Мартынова и позволил нарядить себя в халат с шитьем? А Сёма, дай бог, не в морге, а всего лишь в СИЗО. Дает показания, путает «красных» и наезжает на адвоката.
Уйти и не разобраться в том, что здесь случилось, Андрей не мог. Во-первых, это был дом его друга, и потом, от Сёмы многое зависело в смысле отъезда его и Маши за границу. Мартынов, стараясь не шуметь, перегнулся через подоконник и, как огромный питон, сполз на пол.
Но уже через мгновение ему пришлось вновь превращаться в человека. В коридоре послышались шаги, а в этом крыле второго этажа находилась – он это помнил – только дверь в кабинет.
Не раздумывая ни секунды, Мартынов встал под полог, спускающийся от самой головы оленя со стеклянными глазами. За спиной его, в нише – «тещиной комнате», располагался сейф. В этом крошечном закутке Холод хранил деловые бумаги, переписку с лагерными друзьями, архив дел своих, порочных и богомерзких, ружьишко и прочие мелочи. Теперь, стало быть, маленький тайничок за плотным пологом, спускающимся от оленьей башки с огромными раскидистыми рогами, уже не является тайной для сотрудников милиции. Если и был повод заглянуть туда и перевернуть все вверх дном, то нынче подвернулся как раз тот случай.
«Зачем я здесь?» – с тоской спросил себя Мартынов, слыша шаги входящего в кабинет человека. Но он уже ответил на этот вопрос, когда решился влезть в окно.
Глава 7 МЕДВЕДЬ КАК СИМВОЛ БЕСПРЕДЕЛА
Бабушкин и Метлицкий встретились вечером этого же дня. Чтобы не давать повод начальству отзывать его из отпуска, Роман отключил свой телефон и подключил другую трубку, номер которой теперь знал только ордынский следователь. И сейчас, ожидая Бабушкина в холле гостиницы «Новосибирск», майор сожалел о том, что нельзя вернуться в собственную квартиру и принять душ. Коллеги из РУБОП, не найдя возможности связаться с ним по телефону, могли в любой момент приехать к нему домой. Любое серьезное происшествие в городе могло стать основанием для отзыва Метлицкого, и давать для этого повод руководству майор не хотел. Разберутся без него – справедливо рассуждал он, так бывает всегда, когда начальник убывает в отпуск, но одно дело, когда начальника действительно не найти, потому что он лежит на пляже в Судаке, и совсем другое, когда он давит диван с газетой в руке по месту регистрации. Тут сам бог велел не дать шефу скучать…
Бабушкин не звонил уже два часа, и Рома стал подумывать, не побеспокоить ли нового друга звонком. Еще днем они договаривались встретиться здесь, и не могло быть и речи о том, что пенсионер МВД позабыл место и время рандеву.
Рома вынул трубку, посмотрел на нее, словно пытался на экранчике увидеть все, что происходит сейчас со следователем, но уже через минуту с удовлетворением прервал это занятие – в холл вошел, близоруко озираясь, Бабушкин.
– Я здесь, папа.
Бабушкин извинился за опоздание и тут же объяснил его причины. Дело в том, что Вайс не ослеп, как думалось первоначально, он даже не потерял и одного процента зрения. Правда, лицо его теперь нуждается в долгом лечении и заботливом уходе. После дозы обезболивающего он начал сносно разговаривать на английском, то есть не только произносить фразы, напоминающие предсмертные, типа: «Найди Мартенсона», но еще и врать и изворачиваться. Так, выяснилось, что в домик Фомина трое из Америки заглянули случайно. Путешествуя по российской глубинке, им вдруг захотелось свежей рыбки. Так они оказались в домике старика. Тот согласился помочь, но в последний момент, когда все уже собрались садиться за стол, в дом ворвался Мартынов, известный Вайсу как Мартенсон, и стал угрожать компании двумя пистолетами с глушителями. Потом он убил Уилки. Что стало с Томсоном, Вайс не знает, потому что Томсон вышел из дома за минуту до появления Мартенсона…
Понимая, что остановить «бред» больного не удастся, а скоро появятся и следователь из прокуратуры, и переводчик, пятидесятилетний Бабушкин около минуты ходил по коридору и случайно оказался в кабинете главврача. Игорю Севастьяновичу Корниенко, представителю того простого русского населения, которому решительно наплевать на все вокруг, если у внука праздник в детском саду – хоть «Титаник» войди в Орду, не было дело до американского пациента. Все указания он уже дал, осталось заполнить пару документов и можно было уходить на праздник. Все просьбы Бабушкина относительно того, что нужно выиграть время и направить Вайса в область (возможность два часа беспрепятственно беседовать с Вайсом) он игнорировал.
– Какой чудной костюмчик, – с досадой заговорил Бабушкин, заметив на кушетке перед бойко исписывающим бумагу врачом отутюженный костюм медвежонка.
– В городе достали, – рыкнул, не отрываясь от писанины, Корниенко. – Здесь шаром покати… И не проси, Дмитрий, пусть прокуратура приезжает и сама разбирается. Мне хоть американец, хоть поляк – все едино. Лечение ему дают, а мне – уж извини – к внуку нужно. Пока приду, пока тот переоденется… У него роль медведя.
– Это я понял, что медведя, – пробормотал Бабушкин и, попрощавшись, вышел, а Корниенко с воодушевлением принялся дописывать документ.
Далее события в Ордынской клинической больнице разворачивались не совсем обычно для заведения данного статуса.
Вайс уже достаточно пришел в себя для того, чтобы потребовать предоставления консула и адвоката, непременно из США, и теперь обдумывал, как в условиях языкового контакта тянуть время и разыгрывать смертельно больного человека. Зная от многих русских эмигрантов-уголовников о беспределе, царящем в системе следствия и правосудия, Фицжеральд Вайс решил просто не понимать того, что ему говорят. Это был самый верный способ защитить себя от беспредела до прибытия адвоката, поскольку беспредельничать по отношению к человеку, который не понимает, чего от него хотят, просто глупо.