Походкой похмельного пьяницы он подошёл к раковине. Налил стакан воды. Отпить, подумал он. Потом достать из аптечки четыре таблетки аспирина. Одна, две, три, четыре.
По расписанию у него были занятия в десять и двенадцать, и Дексу казалось, что ему следует попытаться быть там, каким бы невозможным это ни казалось. Солдаты или Бюро могли следить за его перемещениями; он не хотел привлекать к себе внимания, оставаясь дома. Прокторы могут искать раненого человека. Лучше не выглядеть раненым. Самым трудным будет не упасть на улице.
Он осмотрел себя в зеркале в ванной. Когда витрина разлетелась осколками, он стоял к ней спиной; лицо не пострадало, хотя спина, когда ему удалось стянуть с себя рубашку, казалась едва ли не освежёванной. К счастью, порезы были не такими страшными, как выглядели; после того, как он смыл кровь, осталось лишь кружево неглубоких ранок. Неглубоких, но неприятных.
Рука же…
Он мог ею двигать, хотя это дорого ему обходилось. Подожди, пока подействует аспирин, сказал он себе. Аспирин поможет, по крайней мере, хотя бы немного… хотя четыре таблетки в сложившихся обстоятельствах могут быть как слону дробина. Что же касается самой раны, то ему не хотелось разматывать наскоро наложенную повязку. Не хотелось, чтобы снова пошла кровь. Конечно, её нужно сменить; она, возможно, уже инфицирована. Но позже. Скажем, днём. Когда он сможет упасть в обморок, не создавая проблем.
Он переоделся в рабочее, делая одно осторожное движение за раз. Повязка заметно выпирала под чистой рубашкой, но спортивный пиджак это скрывал.
Сможет ли он пройти пять кварталов до школы? Он решил, что сможет. Он чувствовал дезориентацию, но, вероятно, не более сильную, чем в случае тяжёлого гриппа. Аспирин по крайней мере должен сбить температуру. Два урока: он выдержит.
Путь до работы остался в памяти в виде серии удивительно подробных статических картинок. Вот дверь его квартиры, открытая в холодное ноябрьское утро. Вот тротуар, словно поблёскивающая алебастровая река. Вот солдат на углу в своей униформе с высоким воротником и ничего не выражающим лицом, глазами следит за Дексом, пока он проходит мимо.
Вот, гораздо позже — школа. Старая, кирпичная, в викторианском стиле. Маленькие высокие окна. Большая дверь.
В коридорах грязно и воняет кислым молоком. Школа теперь покинута всеми, кроме нескольких самых стойких учеников и преподавателей. Здесь в голове у Декса немного прояснилось, видимо, помогла знакомая унылая обстановка внутри здания. Аспирин не слишком снизил боль и температуру, но хотя бы позволил ему увеличить от них отрыв. Он кивнул Эмми Джексон, по-прежнему занимавшую вахтёрский пост. Директор, Боб Хоскинс, окликнул его, когда он подходил к двери своего класса.
— Чёртов холод, — сказал Хоскинс. — Света снова нет. Как вы наверняка заметили. Какой-то идиот взровал ночью бензоколонку и прокторы объявили, что отключают электричество. Говорят, на целую неделю. Можете себе представить такую мелочность?
— Кого-нибудь поймали? — спросил Декс.
— Нет. И именно это, я думаю, их и беспокоит. Если они найдут какого-нибудь бедолагу, чтобы повесить, они явно повеселеют. — Он вгляделся в Декса. — С вами всё в порядке?
— Грипп.
— Да уж, сейчас все гриппуют. Вы справитесь? Вы ужасно бледны.
— Со мной всё будет о’кей.
— Хорошо. Можете уйти раньше, если возникнет необходимость. — Хоскинс вздохнул. — Не знаю, впрочем, как долго мы здесь ещё останемся. Это как охранять пустой склад. Грустно, но правда.
В классе было так же холодно, как и в остальном здании. Декс забыл свои записи дома и сомневался, что сможет без них связно говорить в течение сорока минут. Когда начали заходить первые ученики, закутанные в потрёпанные зимние пальто, он объявил самостоятельную работу и велел им прочитать главу — три размноженные на гектографе страницы об участии Америки в первой мировой войне.
— Когда закончите, можете обсудить прочитанное между собой.
Время шло. Он сидел за большим столом и прикидывался, что проверяет задания. Задания были настоящие, он держал их перед собой и помнил о том, чтобы время от времени переворачивать страницы, однако слова были нечитаемые. Печатные и рукописные буквы словно зажили собственной жизнью; они подскакивали над страницей, как воздушные шарики.
Желание положить голову на стол и заснуть было очень сильным, и к концу своего второго урока он уже боялся, что просто отключится — голова уже заваливалась набок, когда прозвенел звонок. Ученики потянулись к выходу; некоторые странно на него смотрели. Шельда Бурмейстер, старательная девочка в очках с толстыми коррекционными линзами и драном бирюзовом свитере, остановилась перед его столом и дождалась, пока остальные пройдут.
— Мистер Грэм?
— Да? — Он направил тяжёлый луч своего внимания на неё. — В чём дело, Шельда?
— Вы, должно быть, порезались. — Она кивнула на стол. Он опустил взгляд. Кровь стекла по его левой руке и разлилась под рукавом пиджака. Где-то чайная ложка крови, подумал он.
— Да, похоже, — ответил он. — Похоже, где-то порезался. Спасибо, Шельда.
— С вами всё в порядке?
— Да. Иди. Всё будет хорошо.
Она ушла. Он встал. По раненой руке снова заструилась кровь. Теперь он ощутил её неприятную теплоту. Он плотно обхватил рукав и пошёл к двери. Может быть, он сможет отмыть его в туалете, сменить повязку…
Дверь открылась прежде, чем он её коснулся, и в класс вошла Линнет Стоун. Она была свежа и невозможно светла в белой блузе и серой юбке. Он в замешательстве уставился на неё.
— Декс? Я знаю, что мы не договаривались о встрече. Но я сегодня свободна до конца дня, и я подумала… Декс? Господи, что случилось?
Она подхватила его на лету и опустила на пол. Блуза запачкалась кровью. Он хотел извиниться. Простите, хотел он сказать. Но Линнет, класс, школа — всё вдруг пропало в неожиданно наступившей ночи.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава одиннадцатая
Возвращение в столицу даже всего на неделю укрепляло и восстанавливало Саймеона Демарша. Что бы тут ни произошло — а он не ожидал ничего хорошего от запланированной встречи с Бизонеттом — у него будет время хотя бы ненадолго перевести дух.
Он доехал на грузовике до Фор-ле-Дюка, где на военном аэродроме его ждал массивный транспортник. Самолёт был оборудован скамьёй с мягким сиденьем, которая тянулась вдоль всей стальной внутренней стены — к немедленному огорчению для Демаршева позвоночника — и четырьмя коптящими двигателями, от лопастей которых дрожал фюзеляж, оглушая пассажиров. Самые надёжные самолёты перевели на западный фронт много месяцев назад. Однако Демарш забыл про свои неудобства, как только самолёт поднялся над облаками и направился прочь от садящегося солнца. Он летел домой.
Он позволил своему вниманию сфокусироваться на круглом окне напротив него, и все его мысли куда-то исчезли. Кроме тех моментов, когда самолёт делал поворот, в окне было видно только небо, по-зимнему синее, в зените становящееся чернильным.
Электрический обогрев не справлялся, и Демарш поднял воротник своего вестона.
Когда самолёт добрался до столицы, уже совершенно стемнело. Город был невидим, видны были лишь его огни, но настроение Демарша резко пошло вверх. Эти узоры электрических огней были знакомой территорией. Какие-то их части он знал наизусть. Он различил каменные павильоны Средоточия Бюро, когда самолёт достаточно снизился; несколько светящихся окон в зданиях иерархов и дежурные фонари, зажжённые во дворах. Затем навстречу колёсам самолёта выпрыгнула посадочная полоса.
Он выбрался из самолёта вместе с остальными пассажирами — несколькими рядовыми, которые опасливо поглядывали на него, пока он шёл по лётному полю к ожидавшему его автомобилю. Бюро прислало машину с водителем. Водитель не говорил по-английски, а по-французски — с сильным акцентом. Гаитянин, предположил Демарш. Множество гаитян было завезено в страну для заполнения неквалифицированных рабочих мест, сделавшихся вакантными в результате мобилизации.
— Neige, — сказал водитель. — Bientôt, je pense. — Скоро снег. Без сомнения, ответил ему Демарш и позволил разговору угаснуть. Он был счастлив наедине с собственными мыслями, пока колёса поглощали милю за милей. Машин было мало даже в узких улочках, где располагались ритуальные бордели. Но час был поздний, и бензин, разумеется, нормировался. Сегодня на улицах больше запряжённых лошадьми экипажей, чем перед войной. Доротея писала ему и о перебоях с сахаром. Всё нормировалось. Однако в целом сельская местность не слишком изменилась, особенно здесь, вдалеке от центра города. Телеграфные столбы стояли вдоль улиц с булыжными мостовыми, и в холодном воздухе разливался резкий запах горящего дёрна.
Он удивился приливу удовольствия, который испытал, когда машина подъехала к дому. Дом был невелик по сравнению с беспорядочными цензорскими громадинами дальше к западу, но достаточно просторный и респектабельно старинный. Он принадлежал дяде Доротеи; они взяли его в долгосрочную аренду у семьи Соссэров на время его работы в столице. Но он уже прожил здесь десять лет. Это место было его домом в не меньшей степени, чем любое другое, где он когда-либо жил. Даже в большей.
Он поблагодарил водителя и проворно взбежал по каменным ступеням к двери. Доротея стояла в ореоле электрического света, прекрасная и зовущая. Свет поблёскивал на серебряном распятии, приколотом к лифу платья. Он обнял её, и она подставила напудренную щёку для поцелуя.
Кристоф, хмурясь, выглядывал из-за стойки перил. Да, Кристоф всегда стеснялся во время таких вот воссоединений. Он тяжело переживал частые отлучки отца. Но иначе никак, если ты родился в семье сотрудника Бюро.
— Отец здесь, — прошептала Доротея. И Демарш увидел, как из кабинета выкатывается кресло-коляска с Арманом Соссэром — вроде бы улыбающимся, но как всегда непроницаемым за своим морщинистым лицом.
Демарш закрыл дверь. Запахи дома окружили его.
— Кристоф, пойдём, — сказал он. Но Кристоф продолжал опасливо держать дистанцию.
∞
То же самый водитель прибыл утром, чтобы отвезти его в город. Температура упала, но небо было ясное.
— Pas de neige, — сказал водитель. Снега нет. Пока нет.
Демарш позволил знакомым пейзажам убаюкивать его до тех пор, пока машина не проехала через украшенные орлами ворота Средоточия Бюро. Средоточие само по себе было городом, со своими хорошими и плохими районами, любимыми и ненавистными жителями. Цензоры в своих чёрных шляпах и сутанах двигались через двор между крылом Литургии и крылом Пропаганды, словно журавли на охоте. Демарш почувствовал себя голым в своём простом лейтенантском мундире. Когда он здесь работал, то редко пересекал невидимую линию, отделяющую кадровых офицеров от иерархов… лишь будучи вызванным, что всегда вселяло страх. И сегодня его вызвали снова.
Он оставил водителя-гаитянина и перешёл мощёный брусчаткой двор Административного Департамента. Это было сердце Средоточия — наполовину храм, наполовину правительство. В своей сфере это было правительство более влиятельное, чем Президиум в миле отсюда. Клерки и обслуга называли его «столица столицы».
Цензор Бизонетт ожидал его в зале для совещаний — высоком помещении с мозаичным полом и длинным дубовым столом. Бизонетт сидел, свободно откинувшись в кресле с высокой спинкой; его угловатое лицо было сосредоточено. Он не встал, когда вошёл Демарш. Демарш шагнул вперёд и поклонился. Звук его шагов отражался эхом от высокого потолка. Всё здесь было предназначено для того, чтобы подавлять. Всё здесь подавляло.
— Сядьте, — каркнул Бизонетт. Они будут говорить по-английски. Это либо поблажка, либо оскорбление, либо то и другое вместе. — Я хочу, чтобы вы узнали, что мы думаем по поводу расследования.
Наши мысли: новая доктрина Бюро. Расследование: Ту-Риверс. Среди иерархов это всегда было «расследование» — туманное мероприятие, объект которого никогда не определяется и не называется. Демарш познакомился с этим протоколом в те первые безумные месяцы.
— Опись и изъятие должны быть ускорены, — сказал Бизонетт. — Выделено дополнительное армейское подразделение — оно будут там к вашему возвращению. Я хочу, чтобы вы докладывали мне о ходе их работы.
— Будет сделано.
— Технические и научные изыскания могут продолжаться в прежнем режиме. Кстати, как они идут?
— Записано очень многое. Хотя я не знаю, насколько ценны эти материалы. Копии направляются в Идеологический отдел, но я могу направлять их непосредственно в Департамент, если прикажете.
— Нет, не стоит. Пусть с ними разбираются архивисты. Как я понимаю, произошёл взрыв…
— Пожар на бензоколонке.
— Случайность или саботаж?
— Мы не уверены. Пока похоже на то, что патрульные забыли поставить машину на ручной тормоз. Было ограбление, однако пожар мог быть простым совпадением.
— «Мог»?
— На данном этапе точно сказать нельзя.
— Делафлёр настаивает, что это был саботаж.
Разве не сам же Бизонетт называл Делафлёра «напыщенным идиотом»? Демарш чувствовал, что здесь замешана внутренняя политика Бюро, колесо повернулось и, вероятно, не в его пользу.
— Разумеется, это мог быть саботаж, но пока это невозможно доказать.
— Каково ваше личное мнение?
— Простое ограбление и солдатская небрежность. Но, опять же, доказательств у меня нет.
— Да, я понимаю. Хорошо прикрываете тылы, лейтенант Демарш.
Он почувствовал, что краснеет.
— Мы не хотим более видеть инцидентов такого рода, — сказал цензор. — Но в конечном итоге это не будет иметь значения, поскольку мы ускоряем наш график.
Понадобилось мгновение, чтобы осознать значение этих слов. Когда же это произошло, Демарш почувствовал лёгкое головокружение.
— Новое оружие, — сказал он.
Бизонетт кивнул, пристально глядя на него.
— Продвигается быстрее, чем мы ожидали. Мы уже отрядили инженеров для сооружения испытательной башни. Прототип должен быть готов в течение нескольких недель.
— Я думал… вы говорили, весной.
— Планы изменились. Вы возражаете, лейтенант Демарш?
Как он мог возражать?
— Нет. Хотя я не уверен, хватит ли у нас времени для того, чтобы извлечь всё, что возможно, из… э-э… расследования.
— О, я думаю, что мы уже достаточно много из него извлекли. Насколько я понимаю, мы будем изучать архивные материалы десятилетиями. Думаю, этого достаточно. Мы не можем оставить всё, как есть, лейтенант. Никто из нас не знает, что там произошло, и я сомневаюсь, что кто-либо когда-либо узнает — это за границами понимания, то есть, можно сказать, является чудом. Если мы станем ждать, пока поймём его, нам придётся ждать до скончания времён. Тем временем существует реальный риск заражения — как в прямом, так и в переносном смысле. Вам нужно как-нибудь взглянуть на их медицинские арканы. Эти люди могут быть носителями болезней и представляют собой непосредственную угрозу. И, конечно же, они несут в себе идеологические заболевания. — Он покачал головой. — Это место нужно сжечь, и если бы это зависело от меня, я бы ещё и засыпал его солью — хотя если новое оружие работает так, как обещают, в этом необходимости не возникнет.
Демарш попытался собраться с мыслями. Будь практичен, велел он себе.
— Мне понадобится время, чтобы всё подготовить. Возникнут подозрения, если мы начнём массово выводить войска.
— Без сомнения. Однако бо́льшая часть войск выводиться не будет.
— Не понимаю.
Бизонетт пожал плечами, словно отмахиваясь от какой-то тривиальной мелочи.
— В городе расквартированы второсортные войска. Они видели больше, чем нам хотелось бы. Они потенциальные распространители болезни, по крайней мере, в переносном смысле. Однако не беспокойтесь. Мы эвакуируем тех, в ком мы уверены.
∞
Распрощавшись в Бизонеттом, он сделал незапланированную остановку в маленьком здании на периферии, обозначенном как «Enquêtes»[22], где он когда-то работал на должности мелкого клерка. Не опуская воротника, он торопливо прошёл в офис Гая Марриса, своего старого друга.
Дружба в Средоточии очень важна. От неё зависит, какие слухи до тебя доходят, какой поворот может претерпеть твоя карьера. На жаргоне Бюро Гай был питейным другом, то есть, таким, с которым можно пить без опаски.