Делафлёр же решил действовать более прямолинейно.
— То, что они делали, было мятежом, и предпринятые мной действия были в рамках данных нам инструкций. Вы знаете это так же хорошо, как и я.
Над лагерем разнёсся звон полуденного колокола. Демарш дождался, пока он угаснет в окружающем полигон заснеженном лесу. Что же ему сказать? Его собственное положение неясно. Он помнил, как вернулся в город и обнаружил маленькие тела, свисающие с фонарных столбов, словно мешки с зерном. Он приказал их снять.
— Я не хочу спорить о справедливости этого акта. Или о ваших полномочиях отдавать такие приказы. Лишь о том, насколько разумно возбуждать враждебные настроения. — Он кивнул в сторону испытательного помоста. — Особенно сейчас.
— Не вижу, почему меня должны волновать чувства людей, которые уже одной ногой в могиле.
— Чтобы избежать провоцирования ответных действий. — Военный патруль уже подвергся обстрелу из ружья со стороны безутешного родителя. Его ждала та же участь, что и потомка, только на менее публичной виселице.
— Мы можем с этим справиться, — заявил Делафлёр.
— Но надо ли это нам?
— Спорный вопрос. — И Делафлёр посмотрел на испытательный помост, словно он был ответом на любые возражения.
Возможно, так оно и было. Демарш узнал кое-какие подробности о природе нового оружия.
— Трудно поверить…
— Что она может сделать то, о чём они говорят? Да. Я сам в этом ничего не понимаю. Подумать только — всё вокруг будет разрушено или сожжено. Инженеры соорудили противопожарную полосу по периметру, иначе мы бы потеряли весь этот лес — мы могли бы сжечь весь Полуостров. — Он покачал головой. — Они говорят, бомба работает на том же принципе, что и само солнце.
— Невероятно. — Вот эти деревья будут растопкой, думал Демарш; а город — кирпичной печью; печью, полной мяса. От этого образа его передёрнуло.
— В этом есть и ваша заслуга, — сказал Делафлёр, хитро поглядев на него. — Ведь это была ваша идея изучить содержимое библиотек, верно? Что, как мне дали понять, значительно ускорило работы над бомбой. По крайней мере, на несколько месяцев. Конечно, они к тому времени уже и сами продвинулись достаточно далеко. Так что это не только ваша вина. — Улыбка Делафлёра стала бездонной. — И ни к чему делать вид, что вы так удивлены, лейтенант.
∞
Он проконсультировался с Делафлёром и адъютантом относительно планов эвакуации. В общих чертах он пришёл из столицы, но следовало позаботиться о деталях. Было что-то сюрреалистичное в том, чтобы обсуждать расписание бегства с этим чопорным и бесконечно привередливым функционером Бюро. Делафлёр был похож на многих иерархов, знакомых Демаршу: амбициозный, лояльный и совершенно лишённый совести. Предстоящая смерть десятков тысяч человек значила для него меньше, чем протокол этого забега к выходу.
Но разве не так и должно быть? Если смерть санкционирована Церковью и Государством, не абсурдно ли подвергать сомнению это решение? Если бы функционеры Бюро вели собственную политику и подчинялись собственной совести, разве результатом не была бы анархия?
И всё же было что-то зловещее в Делафлёре. Согласно учению Церкви каждая душа содержит апоспазма тейон — частицу Бога. Но если такая частица имелась в Делафлёре, она была спрятана очень, очень глубоко.
Когда переговоры завершились, он поехал сквозь сгущающиеся сумерки к дому, где жила Эвелин.
В спальне она смотрела на него уязвлено и с опаской — она всегда так на него смотрела с того дня, как он вернулся из столицы. Он знал, что она видела казнённых детей, хотя она и не говорила об этом.
Её круглые обиженные глаза напомнили ему Кристофа.
Наверху, напуганный её молчанием, он показал ей документы, полученные от Гая Марриса. Эвелин посмотрела на них без видимого интереса.
— Это я?
— Для определённых целей.
Разрешение на поездки синее, регистрация жёлтая, свидетельство о гражданстве зелёное, свидетельство о рождении и крещении розовое. Гай был основателен, как всегда.
— У меня рост не такой, как написано.
— Это неважно, Эвелин. На самом деле никто проверять не будет.
Она сложила бумаги и протянула ему.
— Мне это понадобится, только когда мы уедем из города.
— Да. — Он знал, что она догадывается о том, что должно произойти. Он не знал, о многом ли она догадалась. Они об этом не говорили; лишь обменивались взглядами.
— Когда? — спросила она.
— Решение ещё не принято.
— Как скоро, Саймеон?
Он понимал, что это измена. Но и документы тоже. Обратного пути уже нет.
— До конца месяца, — сказал он.
Глава семнадцатая
Декс поговорил с Бобом Хоскинсом, который направил его к одному из родителей из школьного совета, Терри Шумейкеру, который, в свою очередь, представил его бывшему наёмному пилоту, худющему типу по имени Кельвин Шепперд.
Они встретились в ресторане Такера, в маленькой задней комнатке, служившей кладовой в те ушедшие дни, когда еды было много и её требовалось хранить. Декс пожал ему руку и представился.
— Я знаю, кто вы, — сказал Шепперд. — Дочка моего брата, Клео, училась у вас пару лет назад. — Он помедлил. — Боб Хоскинс за вас поручился, но, если честно, я лично не хотел бы, чтобы вы участвовали.
— Могу я спросить, почему?
— О, это же очевидно. Во-первых, вы встречаетесь с той женщиной из здешнего мира.
— Её зовут Линнет Стоун.
— Имя не имеет значения. Важнее то, что я не знаю, о чём она рассказывает вам, и о чём вы — ей. И это проблема. Плюс, разве не вы были близки с Эвелин Вудвард из пансиона? Которая теперь спит с главным проктором?
— Городок у нас небольшой… — заметил Декс.
— Был, есть и будет. Я не могу игнорировать слухи, мистер Грэм, особенно сейчас.
— Слухи довольно правдивы, — сказал Декс. — Всё это правда. Может быть, эти женщины и наводят на меня подозрение, но благодаря им я получил доступ к кое-какой нужной вам информации.
— А именно?
— Боб Хоскинс сказал мне, что вы пытаетесь найти способ эвакуировать из города какие-то из местных семей.
— Боб Хоскинс, должно быть, очень вам доверяет, — Шепперд вздохнул и сложил руки. — Продолжайте.
Эвелин трижды приходила к нему домой со свежими новостями, бо́льшую часть которых она почерпнула из документов, которые Демарш оставил на столе без присмотра. Декс описал противопожарную полосу и бомбу; апокалипсис спешил в Ту-Риверс со скоростью курьерского поезда.
Шепперд стоял, опершись на стеллаж с одинокой галлоновой жестянкой бобов пинто, и слушал с застывшим выражением на лице. Когда Декс закончил, он откашлялся.
— То есть, сколько времени у нас осталось — неделя, две?
— Точно не могу сказать, но примерно так. И никакого предупреждения может не быть.
— Они должны будут эвакуировать солдат.
— Не думаю, что они планируют это делать.
— То есть, они просто бросят их здесь? Сожгут вместе с нами?
Декс кивнул.
— Господи… — сказал Шепперд. — Хладнокровные ублюдки. — Он покачал головой. — Однако держу пари, что уж прокторы точно уедут. Так что какое-то предупреждение будет… если что-то из того, что вы мне рассказали, правда.
Декс промолчал.
Шепперд засунул руки в карманы куртки.
— Полагаю, я должен вас поблагодарить. — Декс пожал плечами.
— Кстати, по словам Хоскинса он удивился тому, что вы с этим пришли к нему. Он считал, что вы больше говорите, чем делаете. Так что же заставило вас передумать?
— Двенадцать детей, висящие на столбах у мэрии.
— Это да… убедительная причина.
∞
Двенадцать детей, висящие на столбах у мэрии, думал Декс, пробираясь по заснеженной улице.
Двенадцать детей. Некоторых он знал лично; трое — его ученики.
Двенадцать детей: любой их них мог быть его сыном.
Мог быть Дэвидом.
Если бы Дэвид был жив.
∞
— Он тебе не поверил? — спросила Линнет?
Она сидела за кухонным столом в квартире Декса, грея руки о чайник с пайковым чаем. Небо за окном было синим; холодный ветер дребезжал разболтавшимся оконным стеклом.
— Он поверил мне, — сказал Декс. — Он не хотел, чтобы я это знал, но он мне поверил.
— Сколько человек в его группе?
— Тридцать, может быть, сорок взрослых с семьями. По словам Боба Хоскинса, они раздобыли несколько охотничьих ружей и даже пару автоматических винтовок. Что только люди не держат у себя в подвалах.
— Они надеются сбежать?
— Так я понял.
— Это не так много людей по сравнению с населением города.
— Есть другие подобные группы, но они не особо общаются друг с другом — и, возможно, правильно делают.
— Есть другие подобные группы, но они не особо общаются друг с другом — и, возможно, правильно делают.
— И всё же, несмотря ни на что, погибнет очень много людей.
Он кивнул.
— Даже наши учёные. Не думаю, что нам позволят уйти. Мы видели слишком многое и опасность, что мы кому-нибудь об этом расскажем, слишком велика.
— Мы выберемся. Спасти хотя бы кого-то — это, вероятно, максимум, на что мы можем надеяться.
Он накинул пальто. Она спросила:
— Ты куда собрался?
— Одно незаконченное дело. Надо повидать Говарда Пула.
— Можно я пойду с тобой?
Он поразмыслил над этим.
— В шкафу есть ещё одно пальто. Своё оставь здесь. И обмотай лицо шарфом. Не хочу, чтобы нас узнали.
∞
Она шла по улице рядом с ним, опустив голову и держа его за руку. Она миниатюрна и безупречна, думал Декс, и, вероятно, обречена так же, как и каждый в этих притихших зимних домах.
Глава восемнадцатая
Так многое прояснилось в последние несколько дней — Говард не знал, с чего начать рассказывать Дексу.
Декс явился с холодной улицы без предупреждения. Он привёл с собой женщину: Линнет Стоун. Она из этого мира, но не проктор, объяснил Декс.
— Ты можешь говорить при ней. Она учёный, Говард — у неё пожизненный контракт в университете.
Говард взглянул на неё.
— А ваша специальность?
— Культурная этнология.
— О. Системы родства. Гадость.
— А Говард — физик.
— О, — сказала Линнет. — Атомные частицы. Гадость.
Но новости были важнее. Говард повернулся к Дексу и сказал:
— Слушай, я её нашёл.
— Её?
— Женщину, с которой жил Стерн. Всего в паре кварталов отсюда. У неё были все его записи.
— Говард, сейчас это уже не имеет значения.
— Ещё как имеет. Огромное значение.
Декс обменялся взглядом с Линнет, затем вздохнул.
— Ну ладно, — сказал он. — Рассказывай, что узнал.
∞
Стерн был не только физиком, одержимым Богом. Если подумать об Эйнштейновских возражениях против квантовой теории, или Шрёдингеровских рассуждениях о скрытом единстве человеческого разума, если пристально всмотреться в космос, говорил Говард, то возникает множество метафизических вопросов — религиозных вопросов.
Однако одержимость Стерна была ещё более странной. Мысли о Боге преследовали его с самого раннего детства, порождённые тем, что можно было определить лишь как принуждение: сновидениями или просто видениями или, может быть, даже скрытой физической проблемой: опухолью, эпилепсией височной доли, пограничной шизофренией. Стерн изучал священные тексты мировых религий в поисках ключа к тайне, которая, должно быть, казалась вездесущей, важной, непостижимой… тайны того, что может находиться за пределами человеческого знания.
Он с одинаковым рвением искал ответы в трудах Эйнштейна и в Талмуде, у Гейзенберга и Майстера Экхарта[30]. В физике он сделал карьеру, но никогда не откладывал далеко свои тома эзотерики. Он особенно заинтересовался вычурной космогонией раннехристианских гностиков, мифами о сотворении, слепленных с кусками иудаизма, эллинистического язычества и восточных мистерий. В расцвете мистической мысли поздней Римской империи Стерн усматривал плодотворную метафору вселенной за пределами квантов и прежде сотворения.
— Похоже, он был выдающимся человеком.
— Ужасно выдающимся. Немного пренебрежительным по отношению к коллегам. Довольно эксцентричным — к примеру, он всегда носил только джинсы и футболки, даже когда принимал Нобелевскую премию. Но из-за его мозгов ему всё сходило с рук.
— Страшновато, — сказала Линнет.
— Ага. Его чудачества стали частью его репутации. А репутация привела его сюда.
— Удивительно, что он принял предложение работать на правительство, — сказал Декс.
— Он не хотел. Принять участие в правительственных исследованиях, особенно во времена Холодной войны, было всё равно, как провалиться в чёрную дыру. Если твоя работа засекречена, ты не можешь публиковаться, а если ты не можешь публиковаться, это не наука. Но ему сделали предложение, от которого он не смог отказаться. Ему пообещали возможность пристально вглядеться в самое сердце тайны.
Говард описал турецкий фрагмент — объект настолько вызывающе странный, что выходил за рамки всякого понимания.
— Можете себе представить, как он распалил одержимость Стерна. Днём он производил измерения и строил осторожные, тщательно разработанные гипотезы. Ночами он усаживался в кабинете в доме Рут Винтермейер и составлял путаные записки о плануме, о фрагменте как произведении божественной природы, в буквальном смысле части Эпинойи. Дневник, который он оставил — частью автобиография, частью научная хроника, частью лунатический бред. Он терял способность отличать догадки от фактов. Всё это сливалось воедино на mysterium tremendae — внешней границе рационального мышления.
— Но в конечном итоге он выяснил, что представляет собой фрагмент? — спросила Линнет.
— Достоверно нет. Но он пришёл к убеждению, что это кусок того, что он назвал «кротовым челноком».
— Кротовым челноком?
— Считайте это устройством для перемещения между параллельными мирами. Однако это убеждение базируется на весьма гипотетической физике и массе Стерновских причудливых идей. Он, однако, доказал одну интересную вещь — что фрагмент реагирует, слабо, но вполне обнаружимо, на близость живых существ. Другими словами, он знает, когда кто-то находится поблизости. Стерн посчитал это доказательством ещё одной своей карманной гипотезы — что сознание связано с реальностью гораздо теснее, чем мы обычно полагали. Доказал ли он что-либо из этого, разумеется, неизвестно.
— А что с аварией?
— А-а. Это интересно. Реконструировать её по его записям невозможно, однако он писал об облучении фрагмента тяжёлой радиацией, чтобы посмотреть, что получится. Он организовал строительство этих колоссальных линий электропередач. В конечном итоге, я полагаю, он спровоцировал гораздо более сильную реакцию, чем ожидал. Превысил какой-то порог.
— И перенёс нас сюда?
— Да.
— Вы хотите сказать, он лично?
— Ну-у, — протянул Говард, — это головоломка, но все кусочки на своих местах. Фрагмент реагировал на присутствие Стерна — Стерн сказал бы, на его разум. Он закачал во фрагмент огромное количество энергии, произошло нечто вроде каталитической реакции, и мы каким-то непостижимым образом оказались здесь. Я думаю, процесс не был завершён. Он всё ещё длится.
— Не понимаю.
— Разве это не очевидно? Лаборатория по-прежнему окружена куполом синего света. И вспомните, что случилось, когда загорелась бензоколонка. Энергия высвободилась и приняла странную форму. Люди видели Бога или Дьявола, но я… — Он упёрся взглядом в стол, но потом вызывающе поднял голову. — Я видел Стерна собственной персоной.
∞
Рассуждения Говарда оказались глубже, чем Декс был готов признать.
По скудным свидетельствам из дневника он пришёл к выводу, что Стерн был прав: фрагмент в самом деле был частью устройства, предназначенного для пересечения путей творения, бесконечных вселенных Линде или многообразия альтернатив несколлапсированной волновой функции — или, возможно, и того, и другого. И это устройство взаимодействовало с человеческим разумом — с самим Стерном.
Это был челнок, и Стерн стал его рулевым, перенёс этот кусок северного Мичигана в мир, который отражал, хоть и не идеально, все его навязчивые идеи.
Он вообразил себе Стерна внутри разрушенной лаборатории, каким-то образом сохранённого… такого же живого, как во снах Говарда.
— Когда прокторы осматривали лаборатории, они посылали внутрь людей в защитной одежде. Она, должно быть, помогала, хотя бы чуть-чуть. Я хотел бы заполучить один из этих костюмов.
— Говард, это смешно, — сказал Декс. — Чего ты этим добьёшься?
Он помедлил, прежде чем ответить. Имеет ли смысл говорить, что он просто знает, что должен это сделать? Не просто хочет, а как будто его кто-то просит об этом. Заставляет.
— Я не могу этого объяснить, — ответил он, наконец, — но должен попытаться.
— У вас мало времени, — сказала Линнет.
Говард непонимающе уставился на неё.
— О чём вы говорите?
— Она говорит о том, что у города осталось мало времени, — объяснил Декс. — Прокторы собираются его уничтожить. В бывшей резервации оджибвеев у них что-то вроде атомной бомбы. Мы как раз и пришли рассказать тебе об этом. Говард, даже если Стерн действительно жив, ему уже нельзя помочь. Всё что мы можем сделать — попытаться выбраться отсюда.