Оба кивнули.
— Заметили, да?
— А то! — вскинул голову Турецкий. И добавил: — Я думаю, Костя, все в конечном счете закономерно.
— Ты имеешь в виду этого? — Меркулов ткнул пальцем в письмо губернатора. — Да-а… Ну ладно, подумаем. Завтра у нас что? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.
— А завтра у нас суббота! — каким-то цирковым голосом ответил Турецкий. — А нынче у нас…
— Помню, не отшибло память еще, — пробурчал Меркулов. — Ты там скажи Вячеславу… Не могу обещать, но…
— Мы рассчитываем именно на это самое «но», Костя, — сказал Турецкий и поднялся, делая знак остальным.
— Спасибо вам огромное, Константин Дмитриевич, — поднялась и Галочка.
— Нэма защо, — почему-то по-украински ответил Костя.
— Вы угадали, — засмеялась Галочка, — у меня есть и хохлацкие корни.
— Я ж вижу, — довольно пробасил Меркулов.
Время подбиралось к пяти. Турецкий, проводив Гордеева с дамой до лестницы, напомнил, что время встречи изменить никак нельзя, поэтому прибыть следует по известному адресу не позже восьми. И, еще раз чмокнув кончики пальцев у Галочки, повторил:
— Будем особо рады вас видеть. А его, — он ткнул пальцем в грудь Гордеева, — попросите не опаздывать. Есть у него, видите ли, такая неприятная манера.
И ушел к своему кабинету.
Уже сидя в машине, Гордеев спросил спутницу: как, по ее мнению, лучше использовать оставшееся время? Можно заскочить снова в «Глорию», чтоб потом двинуться вместе. Можно смотаться на Башиловку, к нему домой. Да хоть и душ принять. Отдохнуть, а там и ехать в гости к начальнику МУРа. У Галочки, видно, уже голова кружилась от Москвы, от всех этих высоких чинов и званий. Да и куда денешься, когда кругом сплошь генералы! Но в любом случае именно сегодня следовало бы прозвониться в Белоярск. Учитывая разницу во времени. Там ведь уже глубокий вечер, скоро народ спать начнет ложиться, А завтра — субботний день, у кого-то выходной.
Решили поехать домой. Гале действительно захотелось хоть немного отдохнуть, сбросить напряжение, да и вечерний макияж нанести. Женщина должна ведь оставаться женщиной в любых ситуациях.
Пока ехали, Гордеев продумал свой разговор с Журавлевым-младшим и пришел к окончательному выводу, что Галочкин прагматизм будет, пожалуй, наиболее правильной позицией в диалоге с этими деятелями.
Дома сказал без всяких предисловий:
— Сейчас набираем домашний, да? Ну этого вашего Игоря Платоновича. Диктуй. И, пожалуйста, побудь рядом, поконтролируй меня, а если чего, подскажи.
И она легко отреагировала на это его «ты», будто все уже было обговорено и принято.
— Только ты сам не горячись. А то я Игоря знаю, он обожает быть главным и чтоб слушали только его одного. Самонадеянный тип. Странно, что они до сих пор жили душа в душу с Минаевым. Впрочем, это они так говорили… Хотя я и не видела, чтобы они ссорились там либо орали или просто повышали голос друг на друга. Совсем разные люди, а не конфликтовали.
— Значит, кто-то из них мудрый, а кто-то умный.
— А что, есть разница?
— Сама посуди. Мудрый — тот, кто зря не перечит, не выставляется, не стремится удержаться наверху любыми силами. А умный — тут посложнее. Как правило, подлецы дураками не бывают, верно?
— Вон ты куда! — засмеялась Галя.
— Простите, это квартира Игоря Платоновича Журавлева? — начал Гордеев, когда услышал хрипловатое, но бодрое: «Алло?»
— Я слушаю.
— Здравствуйте, вас беспокоит из Москвы адвокат Юрий Петрович Гордеев. Извините, что так поздно. Я совсем забыл за беготней, что у вас давно вечер. Ну а завтра — суббота, и я не хотел бы каким-то образом ломать ваши завтрашние планы. У вас найдется для меня несколько минут?
— Здравствуйте, — несколько замедленно отозвался Журавлев. — Разумеется, временем я располагаю и готов вас выслушать. Особенно в свете весьма неприятных последних событий.
— Что вы, простите, имеете в виду?
— Ну как же? Извините, у меня просто не хватает слов от возмущения! Это черт знает что такое! — Господин Журавлев явно накалялся, точнее, сам себя заводил на праведный гнев — на что же еще иное?
— Если позволите, — вклинился в паузу Гордеев. — Мне не совсем понятно ваше раздражение. Будьте любезны, объясните, в чем дело? Может, я просто не в курсе? Или меня Галина Федоровна невольно ввела в заблуждение?
Гордеев подмигнул ей, словно заговорщик. Он держал трубку не вплотную к уху, а чтобы прислонившаяся к нему женщина могла тоже слышать ответы из Белоярска.
— Как не в курсе? — словно запнулся Журавлев. — А документы?
— Какие? Вы имеете в виду те, что мы сегодня уже положили на столы помощника президента и министра юстиции? Так за это можете не беспокоиться, там люди внимательные. Кроме того, полностью в курсе дела руководство Генеральной прокуратуры. Я после той значительной помощи, которую вы лично и господин губернатор оказали мне как адвокату, хотел бы выразить свою глубокую признательность.
— Что-то я не понимаю… — Там, в Белоярске, похоже, воцарилась полнейшая растерянность. — Разве эти документы…
— Ах вон в чем дело! — обрадованно рассмеялся Гордеев. — Вам, вероятно, доложили, что пропал багаж Галины Федоровны? Да?
— Естественно!
— Ну, доложу вам, Игорь Платонович, Галина Федоровна об этой пропаже не сильно и переживает. Жалко, конечно. Но все это конечно же пустяки по сравнению с мировой революцией! Помните, как мы совсем, кажется, недавно выражались на этот счет? Так что, в сущности, ничего страшного не произошло. А документы ваши сильные, я уверен, они обязательно сыграют свою положительную роль. Я снял копии и постараюсь уже завтра дать прочитать ваши письма в поддержку самому Алексею Евдокимовичу. Уверен, что ему будет очень приятна такая дружная и искренняя помощь и трудового коллектива, и руководства предприятия, и Андрея Ильича. Несомненно! Если появится возможность, передайте, пожалуйста, господину Гусаковскому благодарность и от моего имени. Я, понимаю, всего лишь какой-то адвокат, но тем не менее. Вероятно, ему тоже небезразлично мнение простых работников юриспруденции. Вот, собственно, и все, что я хотел вам сообщить. Что же касается Галины Федоровны, то она обещала перезвонить мне завтра, и, если у вас появятся к ней поручения, я с удовольствием ей это передам.
— А где она? — быстро спросил Журавлев.
— Вероятно, у родственников. Так, во всяком случае, сказала мне.
— А Елисеева вы сегодня видели?
— Разумеется, в порту. А потом мы уехали по неотложным делам, а он остался искать чемодан. Но так и не нашел. О чем и сообщил. — Гордеев вызывающе рассмеялся.
— Простите, разве что-то было… не то? Вы так смеетесь? Есть причина? — насторожился, ох как насторожился вмиг господин Журавлев!
— Да… это я так, своим мыслям. Ах, Женька, Женька, непутевая головушка… Ну да ладно, это все неважно. И к нашему общему с вами делу прямого отношения не имеет.
— А косвенное? — уже не отставал Журавлев.
— Ну, разве что… косвенное, — неохотно согласился Гордеев.
— Но я должен знать! — настаивал Журавлев.
— О чем, Игорь Платонович, уважаемый? О чем знать? Женька в достаточно отдаленном теперь уже нашем прошлом был моим приятелем. С той поры много воды утекло, и когда мы встретились, вот недавно, в связи с делом Минаева, я увидел, что меняется все, кроме Женьки. Как был балбесом, так им и остался. Но я очень прошу, вы ему мое мнение о нем не выдавайте. Достаточно того, что я ему уже и сам сегодня об этом сказал. И он обиделся.
— А что с делом Минаева? Вы начали и…
— Хотите мое личное мнение? Чистая туфта. Причем безграмотная, дураковатая, как все, за что берутся тупые дилетанты. Надеюсь в самые ближайшие дни доказать это и по возможности прекратить глупый фарс. Те, с кем я уже успел побеседовать, кстати, полностью разделяют мою точку зрения. Ну хорошо, у вас поздно, а у нас тут только начинается вечерняя программа. Не буду морочить вам голову на сон грядущий. Мой телефон у вас имеется, это Елисеев мне сказал, так что если будут вопросы — милости прошу, я к вашим услугам. Спокойной ночи.
Гордеев отключил мобильник и отшвырнул его на диван.
— Вот же сволочь! Я ж по его голосу слышу, что он понимает, куда попал! Понимает, что в полной жопе, а хорохорится. Или еще не осознает?… Ой, простите, Галочка, я, кажется, маленько сорвался. Но поверьте, мне было нелегко мягко беседовать с ним.
— Я все слышала, и ты, пожалуйста, не извиняйся, все сказано правильно. А я даже восхитилась твоей выдержкой! Ах, молодец! Так бы и поцеловала!
То ли это случайно вырвалось у нее, то ли она в самом деле «дозрела» до такого проявления чувств, но Гордеев, растерявшись только на краткий миг, так же мгновенно пришел в себя и совершил то, что было высказано как предположение.
И не пожалел. Потому что неожиданный поцелуй оказался пьяняще сладким и, главное, долгим. Это ведь мимолетные поцелуи ни к чему не обязывают, а вот такие, почти взасос, с приступом острого душевного томления, — такие запоминаются. И более того, требуют обязательного продолжения…
— Может, никуда не поедем? — вдруг, в какой-то миг, предположил Гордеев. — Ну что нам?…
— Как скажешь… — прошептала Галочка.
— Нет, все-таки надо, — решительно сам себе возразил Гордеев. — Ребята могут обидеться. А это нехорошо. Как считаешь?
— Я считаю лишь одно: пока нам лучше при них говорить друг другу «вы», а то я себя буду чувствовать чрезвычайно неудобно.
— Думаешь, поймут?
— Так ведь на физиономии у тебя, дорогой, все написано! И это не только моя губная помада… Но мы не будем там долго?
— Давай так: ровно столько, сколько выдержим, а?
— Я могу терпеть долго, зато потом… Все-все-все! Иди умывайся и приводи себя в порядок. Потом — я… Хорошо-то как, Госпо-ди-и!..
Был момент, когда ей показалось, что она, наверное, зря так поторопилась. Ведь хотелось думать о будущем, а не только о краткой и ярчайшей вспышке страсти. Может быть, одно и не исключает другого, но в мужской психологии есть такой пунктик, что если женщина отдается ему не сразу, то о ней можно думать в перспективе. А если сразу? Если у нее весь день зрело это жгучее желание, если этот чертов Юрий Петрович словно гипнотизировал ее своим темпераментом, если она все видела и терпела изо всех сил, тогда как? Вот и не устояла… Но жалеть ли теперь об этом? Эх, мать, сказала она себе, не бери в голову. Зато как легко!
И еще. Она поняла вдруг, что ей совершенно не интересно, что будет да хоть и с тем же Елисеевым, который оказался такой сволочью. Ну не сам же, не по своей воле сунул Минаеву пакетики с наркотиками, поди, приказали! А кто? Ну кто ему, живущему в Москве, может приказать подставить того, кто тебя в прямом смысле кормит?
Она была теперь почти уверена, что знает главных недругов Минаева, и переворот, совершившийся не без помощи Гордеева в ее сознании, вверг ее в полную растерянность. Это же значит, что никому на свете нельзя верить! Тогда как же с ними жить? Но уж если так случилось, то пусть все гады получат по заслугам!..
Вернулся Юрий, и она отправилась в ванную. Разделась, стала под душ и принялась рассматривать себя в большом зеркале, укрепленном на двери. А что, очень даже неплохо! Уже за тридцать, но фигурка как у восемнадцатилетней, и все ладно, все на своем месте, даже самой нравится… Зажмурилась, вспомнив гордеевские объятья — там, на диване, и даже вздрогнула, заново ощутив их силу и собственную стремительную покорность, будто всю жизнь трепетно ожидала она этой его яростной мощи, а лишь соприкоснувшись, мгновенно расслабилась, растворяясь куском сахара в кипятке…
И оттого сладкие мысли уж рисовали продолжение, ведь завтра — суббота, а потом еще воскресенье! Это же только подумать, сколько времени отпустил ей Бог для такого неожиданного счастья! И не надо далеко загадывать, что будет, пусть будет, как есть.
Накинув тяжеленный махровый гордеевский халат, Галя вышла в комнату за своей сумочкой, где находилась косметика. Хозяин на кухне возился с чем-то. Услышав ее шлепающие шаги, выглянул, сказал:
— Поторопись, дорогая, давай перед отъездом по чашке чая…
Договорить ему не дал телефонный звонок.
— Кого это черт? — проворчал Юрий Петрович и прошел в комнату, где на диване, в самом углу, дребезжал его мобильник. — Гордеев слушает, — сказал он противным гнусавым голосом. И тут же насторожился, сделался серьезным и даже мрачным. Долго слушал абонента, не глядя на Галю, которая уставилась на него, потом, отстранив слегка трубку, сказал, словно перебил говорящего: — Ты вот что, друг сердешный, давай-ка, во-первых, выбирай выражения, а то я попросту пошлю тебя к определенной матери, понял? А во-вторых, мне с высокой горы наплевать на твои взаимоотношения с белоярцами. И еще могу дать дельный совет, уже от себя. Если собираешься крутить поганку… Знаешь такое блатное выражение?… Ну как же не знаешь? А еще — журналюга! Так вот, раз подписался — не подставляйся сам. Лопушок при себе имей постоянно, чтоб задницу в нужное время прикрыть, понял?
Галя слушала, широко раскрыв глаза. Гордеев увидел ее то ли испуганный, то ли ошарашенный взгляд и, улыбнувшись, подмигнул.
— А ты не бойся! Попал в дерьмо, так хоть не чирикай! Нет, она этого никак не может слышать по той простой причине, что ее, к сожалению, рядом нет. Но я бы и при ней не постеснялся это тебе сказать. Вот так, Женечка хренов! Погоди, не мельтеши, ты ведь еще не все знаешь… Держи карман шире, так я и раскрыл перед вами тайны следствия! Ладно, Женечка, вот выйдет ваш начальник, он с вашей шайкой сам разберется, и всем воздастся, не беспокойся. Так что втык от Платоныча можешь рассматривать как предварительную клизму. Главная у тебя впереди. Пока… Мне некогда — говорю тебе! Я уезжаю!.. — Гордеев опустил трубку, подержал в руке, снова поднял и, не слушая, прорычал: — Какое твое говенное дело, с кем я водку пью?! На хрен ты мне нужен?! Нет, не приезжай, я не открою, потому что, скорее всего, там, у ребят, и останусь… Не знаю, когда завтра! И послезавтра ты мне ни на хрен не нужен! Все. Замри! — и отключил мобильник. Совсем, просто выключил. — Вот же мерзавец какой! — сказал Гале. — Слушай, подруга, а ты чего рот открыла? Почему до сих пор не готова? А ну бегом! — И, идя следом за ней, продолжил: — Елисеев, видать, серьезный втык получил от Журавлева, вот и заколготился. Ну, нам-то с тобой это понятно, а ему-то — нет! Что, за что? Какие документы? Действительно, голова кругом пойдет. Он даже не догадывается, какой фитиль горит у него под задницей…
— Юр, а тебе его не жалко? — вдруг спросила Галя.
— Жалко, — не задумываясь ответил Гордеев, — как всякую гниду, которая уже не станет вошью… Да нет, конечно… Ты понимаешь, я воспитан в другом времени. И нас не учили особо вникать в психологию предательства. Это сейчас старательно выясняют различные аспекты и нюансы — мол, если предал, сволочь, то по какой причине, да есть ли оправдательные моменты, да еще, может, и не большая сволочь, а поменьше и так далее, понимаешь?… У каждого времени, в конце концов, свои принципы.
— Не у времени, а у людей, которые уверяют, что именно они это время и олицетворяют. Вот как! — поправила Галочка.
Гордеев даже слегка опешил.
— Э-э, мадам, да ведь с вами, оказывается, есть о чем поговорить… лежа-то в мягкой постели?
— Как ты говоришь, а то!
— Это не я, — ревниво заметил Гордеев, — это Турецкий. А вот его цитировать в моем присутствии тебе совсем необязательно. У него и без тебя достаточно апологетов… женского пола.
— Ах ты, собственник! — почти взвизгнула она и кинулась к нему на шею. — Уж и глядеть по сторонам запрещает! — Халат распахнулся и соскользнул на пол.
Гордеев подержал ее в руках, чуть отстранил, оглядел весьма выразительным и заинтересованным взглядом и вздохнул — тяжко и протяжно:
— Нет… Этак мы никогда в гости не попадем. — Отпустил и добавил: — Но ты поторопись, пожалуйста, давай уж без чая обойдемся, черт с ним. Я оставлю ключи. Как оденешься, захлопни дверь и замок — на два поворота. Спускайся, а я пока машину погрею. Да и погляжу, чтобы этот псих не вздумал вдруг слежку за нами устраивать, с него станется. Как говорит все тот же Сан Борисыч, озверевший фраер страшнее бешеной собаки.
А вот об этом — мелькнула мысль у Галочки — она совсем и не подумала. И зря. Здесь хоть и Москва, а глаз да ушей, поди, не меньше, чем в том же Белоярске, где каждый твой шаг словно просвечивается, а после, при нужде, выставляется на экране — для всеобщего обозрения.
Может, еще и этим обстоятельством объясняется ее сегодняшний взрыв, поразивший даже ее самое: вдруг ощутила свободу? Отвязалась, как та Жучка у строгой хозяйки? Впрочем, вот так думать как раз и не хотелось бы…
Что за праздник придумали себе Турецкий с Грязновым, Гордеев не знал, да и вряд ли бы угадал, если бы даже и хотел. Но любой праздник требовал как бы личного взноса. Юрий Петрович прикинул, не слишком ли расшиковался на аванс, выданный ему по доверенности Женькой Елисеевым, и решил, что вполне может сделать ход бутылкой хорошего коньяка. Выглядеть мелочным в глазах прекрасной дамы ему совсем не хотелось.
На Енисейской улице, в районе Грязнова-старшего, ему был ведом один приличный магазин, где точно не подсунули бы вместо коньяка какую-нибудь отраву. Кажется, именно здесь и сам Вячеслав Иванович имел обыкновение отовариваться. Или, по выражению Дениса, загружаться.
Когда вошли в магазин — Галочка тоже пожелала присутствовать при выборе напитка, — Гордеев заметил, что, несмотря на вечернее время, магазин вовсе не был пуст. И мало того, буквально все мужики, словно по команде, обернулись в их сторону. Видно, оно и в самом деле так, если даже для Москвы, привыкшей ко всему, в том числе и к обилию эффектных женщин, вошедшая в магазин Галя — в коротком тулупчике с белым мехом и такой же шапочке, кокетливо сдвинутой набок, длинноногая, стройная — показалась созданием неземным, удивительным и… возбуждающим. В странно возникшей на какое-то время тишине только цокали тонкие каблучки модных ее сапожек да слышалось чье-то неровное дыхание.