Говоря о «мокрушниках», капитан Кравец имел в виду убийц, осужденных по статье сто пятой Уголовного кодекса. По нынешним временам «вышка» им уже не грозит, но пожизненное — вполне. И зная, что к стенке их гуманная власть не поставит, а больше полученного тоже не добавит, контингент подобного рода, случается, используют для выбивания из подследственных необходимых показаний. «Прессуют» человека по-черному, после чего он готов оговорить мать родную.
Кравец с Ветровым пользовались подобным способом «установления истины» нечасто и, как правило, в безысходных ситуациях. Когда понимали, что сломать клиента не удается. Иной от методичных побоев и пыток сдается и почитает за единственный выход сотрудничество со следствием, соглашаясь на все, подписывая любой бред, подсказанный мучителем. Другой же от постоянной и безумной боли словно уходит в себя, перестает ощущать окружающее, и тут уже дело может быть дохлым. Такого ничем не сломаешь.
Бецоев чувствовал боль, это видели оба капитана, значит, из него еще можно было выбить признания. Ну что ж, пусть будет «пресс-хата»…
И они, поверив на слово старшему контролеру, передали ему пару бутылок оговоренной водки и несколько чеков с «герой», из имеющихся у них для оперативных нужд.
Бывает так: вот строишь, строишь что-то, стены сложил, начал стропила укладывать, то, се, а потом вдруг один неверно поставленный кирпич вздрогнул, заерзал, выпучился — и все твое строение завалилось к едреной матери! Как и не было тут ничего, только груда хлама, бывшего еще недавно прочным строительным материалом…
Не угадали оперы. Или старший контролер подвел.
В камере, куда кинули Султана, и был-то всего один «мокрушник». А четверо других к сто пятой статье никакого отношения не имели. Сидели в этой камере двое воров в законе, местный авторитет и известный в Белоярске рэкетир, державший в страхе половину городских бензоколонок. Ну и «убивец», мотавший по своему ремеслу уже второй срок. Так что пожизненная мера ему была уже заранее обеспечена. Сидели они тут в ожидании нескорого еще суда, кто два года сидел, кто три, и только один рэкетир, которого звали Мурадом и который раньше умело уходил от правосудия, начинал мотать свой первый срок.
Мурад был чеченцем, и ему очень хотели привязать политику. А он не хотел, не соглашался. И жили они в своей «хате» мирно друг с другом, распрей не заводили, политику не обсуждали, националистическими настроениями тоже не пахло. Ну чечен и чечен, не человек, что ли? В немалой степени мирной обстановке способствовало и то обстоятельство, что оба «законника», шедшие по четвертому и пятому разу, пользовались уважением среди остальных сидельцев, а также и во всем изоляторе.
Почему именно эту камеру назвал старший контролер, непонятно. Вряд ли он хотел насолить москвичам. А впрочем?… Возможно, наблюдая третий день подряд, как после допросов с пристрастием всякий раз его контролеры выволакивают и кидают в одиночку потерявшего сознание человека, он, этот старший контролер, прикомандированный, так сказать, к московским садюгам, пожалел или просто проникся уважением к их жертве. Тоже ведь человек! Не жертва, нет, а он — старший контролер. Чего ж так измываться-то над мужиком? Убивец, вишь ты! А вот сперва докажи! Слабо?…
— Мурадик, — сказал старший в камере, когда дверь за брошенным на пол, лязгнув, захлопнулась, — бают, землячок твой, поди глянь.
Здоровенный, как борец-тяжеловес, Мурад слез со шконки и, подойдя к лежащему ничком Султану, склонился над ним. Потрогал пальцами жилку на шее, легко приподнял длинное тело и положил с краю на нижнюю шконку.
— Дышит? — спросил старший. — Ну, дай ему глотнуть.
Он протянул Мураду бутылку водки, и тот, приподняв голову Султана, вставил ему в рот горлышко и немного влил.
Минут через пять Султан пришел в себя и стал пугливо озираться. Камера молчала. Наблюдала.
Султан застонал и сел. Прошептал:
— Мир… дому…
Послышалось движение, кто-то откашлялся, хмыкнул. Знает закон новенький-то.
— Чалился? — спросил старший.
Султан кивнул и, закрыв глаза, откинулся к стене.
— Пусть маленько отдохнет, — сказал снова старший. — Потом шамовки дайте и побазарим…
И все с ним согласились.
Позже Султану дали еще разок глотнуть водки, остальное сидельцы употребили в охотку сами, а «геру» оставили для старшого, тому по необходимости надо было, застарелые позвоночные боли уматывали его, вот и приходилось колоться помаленьку.
После того как Султан поел, в первый раз, кажется, за все тюремные дни, хлеба ему дали с салом, но голоду мусульманская душа его противостоять не смогла, и он съел все до крошки, которые аккуратно сгреб со стола в ладонь и бережно кинул в рот, и это тоже понравилось окружающим — очень важно ведь, как человек относится к пище! — приступили к своему допросу.
Вот и настало время исповеди. Мурад подсел к земляку поближе и объяснил, чего от него ждут.
И Султан стал рассказывать. О себе, своей судимости, переезде в Москву, где уже обосновался земляк Салман, о причинах наконец, побудивших его прилететь в Сибирь — жить надо, коммерцией заниматься надо! — ну и, самое главное, о провокации, которую устроили менты. Вот тут от него потребовали более пространного и подробного рассказа. А что ему оставалось? Он, как помнил, пересказал, чего от него требовали двое ментов, сменяя друг друга и выбивая из него душу за его несогласие.
Он долго рассказывал. И слушали внимательно. Потом стали задавать вопросы. За что, например, ментам понадобилось его «опустить»?
— Так ведь другими способами они ничего из парня не вышибли! — заметил вместо Султана темпераментный Мурад.
— А ты помолчи, — посоветовал старший, — пусть сам скажет.
Он, казалось, все еще не очень верил Султану. Смущало и известие о лысом Салмане, о котором тоже достаточно всякого слышал он, находясь на воле. Очень, мол, хитрый и коварный лезгин, давно пытается распространить свое влияние на Сибирь-матушку, да только славянская братва сдерживает его, не пускает… Ничего хорошего в появлении в Белоярске этого Султана старший не видел. Но это — совсем другое дело и к воровскому закону прямого отношения не имеет. Однако, чего же все-таки добиваются эти менты? Вон и водяры прислали, и марафету… Значит, очень им это нужно.
Рассказал Султан, что в протоколе обыска в его номере указано, будто он хранил у себя наркоту, а под диваном, куда он и не заглядывал даже, нашли два патрона. Вот и все улики. Да еще тот факт, что прилетел в Белоярск накануне того дня, когда кто-то убил кого-то. И вот теперь им нужен убийца, а какие-то бабки вроде бы опознали по фотографии, что это он, Султан, ошивался у машины покойника. Да, его уже вывозили в тот двор, но он там никогда не был. И ни про каких бабок не знает вообще. Туфта это все ментовская.
Но ведь раз они так стараются, значит, им очень нужен убийца, и они не отступятся, пока не зароют Султана окончательно.
А это уже было не по справедливости. Непорядочные оказались менты. Известно же: поймай, докажи, а не можешь — не мотай душу! Гнилые, выходит, эти московские менты, как их — Кравец и Ветров? Ладно, и до них очередь дойдет…
Пока же камера решила, что выполнять указания подлых ментов здесь не будут. Однако, чтобы не навлечь на голову Султана худших напастей, посоветовали ему изобразить, будто он теперь самый что ни на есть доподлинный «петух» — опущенный хором и всеми презираемый. Все равно долго эта хреновина тянуться не будет. А вот на волю надо отправить «маляву», в которой разъяснить воровскому сообществу, что в городе появились плохие менты, и это надо принять во внимание, когда господа честные воры примут по ним свое верное решение. И это будет справедливо.
И еще один мудрый совет получил в этот день Султан Бецоев. Посовещавшись, «законники» посоветовали ему подписать признательные показания. Все равно в суде они никакого веса иметь не будут. И что бы тебе сейчас ни вешали на шею менты, ты всегда можешь отказаться от своих показаний, мотивируя отказ тем, что они были выбиты у тебя под пытками. Москвичи приехали, отчитались и уедут. А сейчас, чтобы прекратить дальнейшие мучения и издевательства, самое время «сознаться», пойти на сотрудничество со следствием. Оказалось, что то, против чего бунтовала душа Султана, ради чего он терпел ужасные издевательства над собой, — все это ровным счетом не стоит и клочка мятой газеты в параше. Скажи «да», и от тебя отстанут. Тем более что после «пресс-хаты» только законченный идиот будет продолжать сопротивляться.
В первый раз за последние дни Султан спал спокойно. И даже побои не сильно мучили. Разве что когда приходилось поворачиваться на другой бок…
— Ну если и это не подействует, — с юмором заметил Ветров, раскладывая на столе в комнате для допросов бумаги, — тогда тебе, Колька, придется самому его натягивать. Ты, я гляжу, вчера уже троих к себе повел? И как, справился?
Николай снисходительно усмехнулся:
— Я с этим сучарой вчера ну просто выдохся. Вымотал он меня, падла. Думал, приду, свалюсь и даже для стакана сил не хватит. А внизу вижу — Нинка. А с ней еще две новенькие шмары. «Идем, говорят, мы тебе сейчас настоящий тайский массаж покажем. Усталость как рукой снимет». Ну, взял их. Думал — треп обычный. Если сил хватит, оттяну их по очереди. А они и в самом деле умелицы, я такого не видал, честное слово, очень тебе рекомендую. А в нашем деле — ну самое оно! Так оттягивает! И спишь себе потом, как теленок. И телки кругом — хошь так, хошь этак! — Он довольно засмеялся. — А вот как подумаю, что опять весь день талдычить придется, блин, просто пасть бы порвал!
— Ладно, не горячись раньше времени. Его нынче уже отхарили. Я уверен, что его гордая кавказская натура повторения не захочет. Тут ведь не то главное, что его как бабу поимели, а то, что слава «петуха» впереди него по всем этапам побежит. И всякий, кому не лень, будет в дальнейшем без рассуждений ставить его раком. Вот в чем его ужас! А мы ему это объясним поподробнее, если он еще не знает. «Маляву», как они говорят, впереди него пустим. А можем и не пустить, замять печальную для него историю. Как он сам пожелает!
— Пожелает он то, что я ему втолкую, — поглаживая свой кулак, многозначительно заметил Кравец. — Ладно, звони, пусть ведут…
Они увидели Бецоева именно таким, каким и предполагали увидеть — несчастного, смятого морально, еле передвигающего ноги, с черными подглазьями и безвольно висящими сзади скованными руками.
Он прошаркал к ненавистному табурету, с заметным ужасом опустился на него. И тут конвоир впервые за время допросов, по указанию Ветрова, сидящего за столом, снял наручники и вышел за дверь. Кравец расхаживал вдоль стены, разминая пальцы. Время от времени похлопывал кулаком в ладонь, словно примеряясь.
— У вас вид нехороший, — заботливо сказал Ветров. — Как вы себя чувствуете, Султан Абдурахманович? Может, врача позвать?
Султан не поднимал головы.
— Он плохо слышит, — сказал Кравец, продолжая ударять кулаком по ладони. — Со слухом проблемы.
— Не надо, — поморщился недовольно Ветров, — все он прекрасно слышит. И понимает. Пришло время, — вздохнул он, — надо принимать окончательное решение, Бецоев. Либо вы идете нам навстречу, либо происшествие в камере, где вы были участником, — так? — становится достоянием всей этой тюрьмы. И может много ухудшить ваше положение в будущем.
Все развивалось именно так, как рассуждали в камере. Теперь, понимал Султан, надо сдаться. Испугаться и сдаться. Но как? Вчера Мурад подсказал: ничто, говорит, так не действует успокаивающе на следака, как искренние слезы заключенного. Ничему не верит, а им верит. Но, как назло, не умел плакать Султан, ибо знал, что не мужское это дело. Стыдно! Тогда он поднес дрожащие ладони к лицу, обильно смочил подушечки слюной и размазал по глазам. Они стали красными и мокрыми, вполне достаточно.
— Нэ нада… — с сильным акцентом, всхлипывающим голосом, с трудом произнес Султан. Хоть и очень противно ему это было.
— Ах, ему «нэ нада»! — тут же передразнил Кравец, подходя ближе. — А что ему «нада»? Может, он осознал свою неправоту? Может, он понял, что запираться бесполезно? Так вот же протокол дознания! Пусть читает и подписывает. Вот тогда и будет это — «нэ нада»! Я прав, товарищ капитан?
— К сожалению, правы… — с печалью в голосе ответил Ветров. — Вы готовы, Султан Абдурахманович? И не надо рыдать, вы ж все равно остались мужчиной, верно? — Он двусмысленно ухмыльнулся. — А с кем не бывает? Мало ли! И вовсе нет нужды объяснять всякому постороннему, что тебя заставили ночевать возле параши. Я так рассуждаю?
Султан кивнул, стараясь не глядеть в глаза мучителей.
— Ну и прекрасно, значит, мы с вами наконец смогли договориться. Вы в принципе давно усвоили, о чем идет речь, не возражаете?… — Ветров победоносно взглянул на Кравца — мол, а я что тебе говорил? — и продолжил: — Не считаете больше нужным возражать против предоставленных вам следствием улик и глубоко раскаиваетесь в содеянном. Верно?
Султан снова кивнул.
— Ну а раз верно, вот вам текст вашего признания, можете его переписать на чистый бланк и потом поставить свою подпись и число. А после этого мы отправим вас отдыхать, и никто больше не будет вас беспокоить без острой необходимости.
Ветрову почему-то очень захотелось вдруг взглянуть в глаза сломленного Султана. Но тот прятал их, тер ладонями, шмыгал носом и вообще вел себя как слезливая баба. Что ж, каждый ломается по-своему… Ветров почувствовал наконец облегчение. Дело фактически сделано. Теперь вырванный из Бецоева документ вместе с уликами пойдет в следственный отдел, где уже местные профи займутся своей частью проблемы. Будут они арестовывать Минаева, на которого получен компромат, или ограничатся подпиской о невыезде — это их заботы. Можно будет позвонить Егору Алексеевичу и доложить, что заказ выполнен. Пусть везет окончательный расчет и обеспечивает билетами на обратный рейс. Финита ля комедиа, как выражается начитанный Колька…
Да, и вот еще… Очень заинтересовал Ветрова этот тайский массаж, который так взбодрил Николая. Надо бы попробовать до отъезда, в Москве этой хреновиной наверняка некогда будет заниматься, а здесь, да еще в последний вечер, — почему бы и нет?
И пока Бецоев плохо слушающейся рукой, однако очень старательно, переписывал свои «показания» на чистый бланк, Ветров сделал Кравцу знак и предложил пока выйти в коридор покурить. А Султан никуда не сбежит, ему уже все равно остались мелочи, детали.
Вышли, остановились возле урны в углу, закурили. Ветров был спокоен, а вот Кравца что-то вроде как еще беспокоило. Неясность какая-то. Но Борис сказал, чтоб тот не брал в голову, дело сделано, можно отваливать. Сейчас они вернутся в гостиницу, позвонят Егору, а когда тот приедет, передадут ему все добытые материалы, рассчитаются, и — пока, славный город Белоярск! Другое дело, что очень впечатлял Бориса рассказ Кольки про старания Нинки и ее подружек. Действительно, а почему бы не попробовать?
От недавних воспоминаний Кравец просиял. Но резонно спросил: а как же щедрая администраторша? Ведь такие дамочки на земле, что называется, не валяются!
— Знаешь, Колян, — слегка поморщился Ветров, — она меня, кажется, уже достала. Уж на что я… и то сил больше нет никаких. Это какая-то гидростанция — готова крутиться и днем и ночью, и, главное, совсем не устает!
— А ты, выходит, скис? — сладострастно ухмыльнулся Николай.
— Скиснешь тут… Я ее вчера в номере, там, наверху, уж и так, и этак, а ей все мало. А силища, Колька! Я ж говорю, на десяток таких, как мы, хватит и еще останется. Если тут же случай подвернется!
— А нынче она где будет?
— Сегодня — у себя дома. Там у нее лежбище, доложу тебе…
— Ну так чего? — неожиданно согласился Николай. — Давай, ты сегодня зови Нинку с массажистками, а я навещу твою красотку. Она, надеюсь, не станет возражать?
— А мы так сделаем. Я ее предупрежу, что, возможно, мы вдвоем приедем. Прощальный, так сказать, ужин. Ну, ты заглянешь пораньше, скажешь, что меня где-нибудь у губернатора задержали и я скоро подрулю. Ну а сам уж не теряйся. Ей очень нравится, когда действуют решительно. Без лишних разговоров завалил, вжарил и — поехали!
— Прокола не получится? — с сомнением все-таки спросил Николай.
— Коля, дружище! Да я ее тут как-то прямо в прихожей, на коврике, на карачки поставил, ну, похмурилась маленько, а потом сама на мне так отыгралась, что я думал — задушит. Не боись, капитан!..
Так они и поступили — согласно своему плану.
Из гостиницы дозвонились до Егора Алексеевича. Тот выслушал и обещал подъехать в конце дня. Губернатор сегодня выступает на телевидении, поэтому надо все вокруг него обеспечить. А к девяти можно будет встретиться, посмотреть и оценить качество работы, а заодно заказать билеты на завтра и принять по рюмке.
Николай тем временем спустился в холл, отыскал Нинку и велел ей быть в готовности со своими массажистками примерно к одиннадцати вечера. Час с чем-нибудь обязательно должен был уйти на Егора.
Борис же, договорившись с помощником губернатора, отправился вниз, чтобы выяснить, где нынче Анастасия Никоновна. Оказалось, что она уже смылась домой. Ветров прикинул расписание и убедился, что все правильно, ее дежурство закончилось утром, когда он, совершенно одуревший от ее ласк, стоял под контрастным душем в спецномере на последнем этаже отеля.
Вернувшись к себе, позвонил Анастасии домой. Печальным голосом «доложил обстановку». Та прямо-таки охнула: как, командировка закончилась?! А она что же, была уверена, что они здесь навсегда? Нет, дорогая, труба кличет, призывает к другим не менее важным делам. Но! Чтобы оставить ей о себе непреходящую память, они с Николаем решили посвятить последний, прощальный вечер исключительно ей — красавице и гордости белоярского отеля «Хилтон». Итак, вечер откроется около одиннадцати! Форма одежды — парадная.