– Хорошо, – приговаривал Верховный. – Очень хорошо.
И снова кружил и кружил вокруг. Из затуманенных глаз принца выкатилась слеза и побежала по щеке. Он не выдержал и яростно моргнул.
– Эй! – воскликнул Верховный. – У тебя так хорошо получалось, но ты все испортил. Держи глаза открытыми, чтобы люди видели твои слезы. Не моргай!
– Не могу не моргать! Ведь все моргают!
– Ты будешь не как «все», – раздраженно сказал Верховный. – Тебе предстоит стать Богом, Высоким Домом, восседать на троне, держа в одной руке символ власти, в другой – символ отеческой заботы.
– Они увидят, что я плачу!
– Они и должны увидеть, как ты плачешь. В этом глубочайший религиозный смысл. Можешь ты представить себе Бога, который смотрел бы и не плакал от того, что видит?
– Всякий заплачет, – угрюмо возразил принц, – если все время смотреть в одну точку и при этом ни моргнуть, ни потереть глаза.
– Всякий и моргнет, и потрет глаза, – отрезал Верховный. – В этом и разница.
Принц выпрямился и снова уставился немигающим взглядом в темноту. Он увидел, как осветился широкий прямоугольник входа в другом конце зала, и понял, что солнечный свет медленно пробирается к нему по коридору. Выдержка покинула его – он бессильно сомкнул веки и уронил голову на грудь. Руки упали на колени, и жезл звякнул о плеть. Верховный прекратил свое кружение.
– Опять!
– Я не могу. Не могу поддерживать небесный свод… ерзать на сестре… держать глаза всегда открытыми… заставлять воды реки подниматься…
Верховный ударил себя кулаком о ладонь. Мгновение казалось, что он взорвется; но он овладел собой, наклонив голову, сглатывая слюну и глубоко дыша.
– Пойми, дитя мое. Ты не представляешь, в какой мы опасности. Не представляешь, как мало у нас времени…
твоя сестра ничего не желает знать… никого не желает видеть… вода все прибывает…
Он склонился к принцу и заглянул ему в глаза.
– Ты должен! Все будет хорошо! Обещаю. Ну попробуй снова.
Принц опять принял позу сидящего бога. Некоторое время Верховный наблюдал за ним.
– Уже лучше! Так. Мне необходимо увидеть твою сестру – необходимо! Так что я покину тебя. Оставайся в этой позе, пока солнце не пройдет от одной стороны входа до другой.
Он выпрямился, поднял руку, потом поклонился, коснувшись пальцами колена, отступил на три шага, повернулся и поспешил прочь.
Когда шорох юбочки Верховного стих в отдалении, принц выдохнул, осел в кресле, ссутулив спину, и закрыл глаза. Поднял худенькую руку и провел по лицу. Передвинулся в кресле, чтобы узел не давил на торчащий крестец. Положил жезл и плеть на пол рядом с креслом. Бросив взгляд на вход, он сорвал с себя льняную корону таким резким движением, что заодно слетел тесный парик и порвалась узкая завязка бородки. Он швырнул то и другое на жезл с плетью. Потом хмуро сгорбился в кресле, упершись локтями в колени и положив подбородок на кулачки. На плитах пола вспыхнула крохотная точка – солнечный зайчик – и приковала к себе его внимание. Точка выросла в сверкающую монету.
Он резко выпрямился в кресле, потом вскочил и принялся кружить по огромному помещению. Время от времени он оглядывался на фигуры с птичьими головами, которые не мигая и не плача смотрели со стен. Наконец он остановился посредине зала, спиной к солнцу. Медленно поднял голову и вгляделся в смутные очертания громадных стропил и балок. Потом подался назад, словно они грозили обрушиться ему на голову.
Он осторожно подошел к дверям и выглянул в коридор. В одном конце дремал, привалясь спиной к стене, страж.
Принц расправил, сколько мог, плечи и твердым шагом пошел по коридору к стражу, который проснулся и приветствовал его поднятием копья. Принц не удостоил его вниманием и свернул за угол, где встречная девушка испуганно прижалась к стене, пропуская его. Он прошел Высокий Дом насквозь, не обращая внимания на встречных людей, пока не услышал приглушенный шум кухонь. Он миновал и их: повара спали, судомойки драили котлы и пялились на него; миновал кухонный двор, где под открытым небом медленно жарились на угольях гуси. Задние ворота, ведущие к скалам в пустыне, были открыты. Он вдохнул всей грудью, словно собираясь нырнуть, и, стиснув кулаки, прошел в ворота.
Очутившись на воле, он остановился в тени стены и внимательно оглядел угловатые подножия скал, наносы песка, зубчатую линию утеса на фоне неба. Суровая, бесплодная земля. Ничего, что напоминало бы ласковую тень у реки. Зато здесь можно было прекрасно спрятаться. Он зашагал вперед, стараясь где можно держаться в тени, хотя она встречалась не часто. Он шел и бормотал про себя:
– Она-то все может, что я не могу.
Слезы бежали у него по щекам.
Спотыкаясь о камни, он свернул в сторону и, скорчившись за валуном, огляделся вокруг. Среди камней он заметил человека. Тот сидел на круглой вершине бугра, и его темная фигура четко вырисовывалась на серой скале. Голова его была низко опущена, словно под гнетом палящего солнца.
Человек стал на колени и принялся перебирать руками вверх и вниз, вверх и вниз. Принц внезапно понял, что человек вытягивает из земли нечто вроде веревки. Не успел он это понять, как различил возникшие под рукой у человека кувшины и чашки, находящиеся, возможно, в сетке, сплетенной из шнура, слишком тонкого, чтобы его было видно издалека. Человек встал во весь рост, презрительно свистнул и плюнул себе под ноги. Потом поднял камень и угрожающе размахнулся, целясь во что-то под ногами. Раз и другой он сделал вид, что бросает, затем швырнул-таки, и скала издала вопль. Человек повернулся и не спеша пошел обратно, смеясь и помахивая сеткой с чашками и кувшинами. Принц съежился за валуном и слушал, как скрипят шаги человека, возвращавшегося назад. И еще долго после того, как ворота с громким стуком закрылись за человеком, его била дрожь.
Наконец он поднялся, прикрыв глаза ладонями, сложенными козырьком, и пошел вверх по склону. Солнце палило его обритую голову, слепило, отражаясь от скалы. Стараясь смотреть только здоровым глазом, он поднялся на бугор.
Сначала он почуял вонь; потом увидел мух. Холм кишел ими. С каждым шагом их гудение становилось громче, и вскоре они уже облепили его.
Он увидел, что стоит на краю ямы. Высокое солнце заливало ее, оставляя лишь узенькую полоску тени у одной стены. Мух, и это было очевидно, привлекала яма – гудящая их туча чернела внизу, копошилась на отбросах: костях и гниющем мясе, расползшихся остатках овощей и покрытых слизью камнях. В одном углу, на самом солнцепеке, лежал слепой старик, головой опираясь о каменную стену ямы. Он превратился в скелет, и одно только отличало его от сваленных в яму костей – его скелет был еще обтянут кожей. Слой грязи покрывал его. Рот был открыт, и по губам ползали мухи. В тот момент, когда принц осознал, кто это лежит в яме, из горла слепого вырвался слабый хрип.
Ближе к середине ямы, на маленьком пятачке, очищенном от отбросов, стоял на коленях человек. Принц вгляделся и воскликнул:
– Болтун!
Но Болтун не отозвался и продолжал пить. В руках у него была плошка, и он, опустив в нее лицо, сосредоточенно хлебал, заглушая хрип старика и гудение мух. Он запрокинул голову, чтобы выцедить последние капли, глянул поверх плошки, заметил фигуру, стоящую на коленях у края ямы, и с криком забился в угол.
– Не надо!
– Милый Болтун! Это я!
Болтун осторожно скосил глаза из-под поднятых в испуге рук и посмотрел вверх. Его лицо было опухшим от побоев, покрыто грязью и кровью свежей раны, глаза – в обводе красных, как кровь, воспаленных век.
– Принц?
– Помоги мне!
Болтун топтался в отбросах. Потом взвизгнул:
– Тебе? Ты не нуждаешься в помощи! Это мне нужна помощь!
– Я сбежал.
– Нет, я грежу. Мне мерещатся призраки. Мне сказали, что я сошел с ума… и вот…
– Я не хочу возвращаться.
Болтун, заслонившись ладонью от солнца, посмотрел вверх.
– Это в самом деле ты?
– Из меня хотят сделать Бога.
Болтун горячо заговорил:
– Вызволи меня отсюда! Пойди к сестре – скажи, чтобы помогла!
– Она никого не хочет видеть, – ответил принц. – Кроме того, я ведь сбежал. Мы могли бы уйти вместе.
Болтун замер.
– Ты? Убежал?
– Мы могли бы уйти туда, где холодно, и жить там.
– О, так просто! – усмехнулся Болтун. – Ты наивен.
– Я и сам туда дойду.
Болтун визгливо засмеялся:
– Нам придется добираться до устья реки, там пересечь море, другую землю и еще одно море…
– Пусть!
– Тебя когда-нибудь обменивали на лодку лука?
– Нет, конечно, нет.
– А сириец тебя не ощупывал, чтобы узнать, годишься ты в евнухи или уже перерос?
– Какой такой сириец?
– Нас продадут в рабство…
Болтун замолчал, облизнул потрескавшиеся губы, медленно обвел взглядом край ямы и опять посмотрел на принца.
– Пол-лодки, может, и дали бы, да только силенок у тебя маловато и слишком красивым тебя не назовешь, не так ли?
– Я – мальчик. Будь я девочкой, то был бы красивым. И не нужно было бы заставлять воду в реке подниматься или…
– Эти твои браслеты, – медленно проговорил Болтун. – Они придают тебе нечто такое… Из тебя мог бы получиться евнух.
– Пусть уж лучше будет девочка, – с некоторой робостью сказал принц. – Можно это устроить, как по-твоему?
Сквозь слой грязи на лице Болтун смотрел на принца неподвижным взглядом, что-то прикидывая.
– О да. Вытащи меня отсюда, и тогда…
– Так мы идем? Правда идем?
– Идем. Теперь слушай…
Слепой опять захрипел.
– Отчего он так хрипит?
– Умирает, – пояснил Болтун. – Давно уже.
– Как он сломал свою палку?
– Я пытался выбраться из ямы с ее помощью. Встал старику на плечи, а он упал.
– Наверно, его мучает жажда.
– Конечно, – равнодушно подтвердил Болтун. – От этого он и умирает.
– Что ж он не пил?
– Потому что я хотел пить, – взорвался Болтун. – Еще дурацкие вопросы будут? Мы теряем время!
– И все-таки…
– Послушай. Кто-нибудь видел, как ты шел сюда?
– Нет.
– Ты мог бы подкупить стражу?
– Верховный узнает. Ему известно все.
– Ты слишком мал, чтобы дотащить лестницу. Но ты мог бы принести веревку. Прикрепить ее к скале и бросить мне конец…
Принц вскочил и захлопал в ладоши.
– Да, да, да!
– Эта твоя сестра – самая невежественная, бестолковая, сводящая с ума, прекрасная – у нее-то веревки нет… Мог бы ты найти веревку?
Не стой принц на краю ямы, он пустился бы в пляс от охватившей его бурной радости.
– Я найду веревку, – закричал он. – Найду!
– И вот что еще… У тебя ведь есть другие украшения, не только те, что сейчас на тебе.
– Есть.
– Принеси.
– Хорошо!
– Значит, веревка, драгоценности. Как стемнеет. Клянешься?
– Клянусь! Клянусь, Болтун, дорогой!
– Тогда иди. Это мой… это наш единственный шанс.
Принц отошел от ямы и уже спустился на несколько ярдов с горы, когда вспомнил об опасности и, юркнув в сторону, спрятался за камнем. Но страж не прогуливался у задних ворот. Вообще не было видно ни души; и сами ворота были закрыты. Он решил направиться к тени пальмовой рощи и оттуда, по залитым водой полям, обойти Высокий Дом и добраться до главных ворот. Но у края поля он наткнулся на двух голых ребятишек, которые пускали по воде лодочку из тростника. Он попросил проводить его к главным воротам, и они безропотно повиновались, видя его браслеты и ожерелье, его сандалии, Священный узел и плоеную юбочку. Там он прошел через передний двор прямо в свои комнаты; он поднял нянек, предававшихся послеполуденному отдыху, и, поскольку был почти Богом, они с готовностью повиновались ему, заслышав новые, твердые нотки в его голосе. Ему нужны драгоценности, много драгоценностей; и, когда они осмелились спросить зачем, он так глянул на них, что они тут же ретировались. Наконец драгоценности принесли и свалили в кучу перед ним; он ощущал странное удовлетворение, навешивая их на себя, пока не начал бренчать и звенеть при каждом движении.
Теперь предстояло раздобыть веревку. В Высоком Доме сделать это было, пожалуй, непросто. В колодцах рядом с кухнями были веревки, но чересчур длинные, и добраться до них было трудно. Много веревок было у главных ворот на флагштоках, но возле каждого стоял человек, подымавший болтавшийся в безветрии вымпел. Принц был в растерянности и уселся, звякнув драгоценностями, в углу, чтобы решить, как ему быть. В конце концов он ясно понял одно: веревки ему не найти. Слуги, к которым он обращался, кланялись и, почтительно пятясь, отступали, чтобы больше не вернуться. Он тяжело вздохнул и почувствовал, что дрожит. Когда действительно нужна веревка, обращаться следует лишь к одному человеку – который знает все. Он медленно поднялся, звякнув украшениями.
Площадка высокой насыпной террасы выходила на вздувшуюся реку. Над площадкой был натянут обвисший в неподвижном воздухе полог. Прекрасный Цветок сидела в тени полога и смотрела на воду. Она изменилась и словно сделалась меньше. Ее длинные волосы были острижены и немного не доставали до плеч, на лоб спускалась челка. Хотя на голове у нее был царский урей – золотой обруч с золотой же коброй, усыпанной топазами, она казалась еще тоньше фигурой и лицом, на котором не было никакой краски, кроме толстого слоя малахита на веках и на ресницах, чтобы защитить глаза от солнца. Итак, она мрачно глядела на воду: и если бы кто взглянул ей в лицо, то прочел бы в нем обиду и одновременно вызов.
Перед ней стоял Верховный. Стоял, подпирая подбородок правой рукой. На его лице застыла напряженная улыбка.
Прекрасный Цветок опустила голову и уставилась в каменный пол террасы.
– Ты видишь – я потерпела неудачу. Знаю, он сердит на меня. Я все время это чувствую.
– На меня тоже. На всех нас.
– Никогда, никогда не прощу себе этого.
Верховный пошевелился. Улыбка его стала кривой.
– Недолго тебе сокрушаться. Возможно, у всех нас не осталось больше времени.
Она встревоженно взглянула на него. Грудь ее вздымалась.
– Ты хочешь сказать, что Он всех нас потопит?
– Это… очень вероятно. Потому-то я рискнул довериться тебе. Я сказал уже, что у нас мало времени. Тем не менее мы, на ком лежит ответственность за народ, должны сделать все возможное. Нам нужно как следует подумать. Ты понимаешь, Прекрасный Цветок, – в этих чрезвычайных обстоятельствах я ведь могу так называть тебя?
– Да, конечно.
– Что отличает человека от остальных тварей?
– Не знаю!
– Способность анализировать факты – и делать выводы.
Сцепив руки за спиной, он принялся расхаживать по террасе.
– Сначала, – заговорил он, – мы должны установить факты.
– Какие, факты?
– Кто поддерживает небесный свод? М-м?
– Ну… Он.
– Кто год за годом в Его… отеческом великодушии… повелевает реке разливаться?
– Он, разумеется.
– А в данный момент – у нас уже есть другой Бог?
– Нет, – тяжело вздохнула она. – Пока нет.
– Следовательно… кто в данный момент заставляет реку разливаться дальше?
– Он. Я думала…
Верховный поднял палец:
– Вот так, шаг за шагом мы пришли к выводу. Да. Он заставляет воду прибывать. Мы установили первый факт. Идем дальше. Какой Отметки достигла вода, когда Он вступил в Его Вечное Сейчас?
– Отметки Доброй Еды.
– И это произошло после того, как ты, по твоему выражению, потерпела неудачу. Но в тот момент Он должен был быть доволен. Понимаешь?
– Но…
– Твоему женскому сердцу не побороть гранитной несокрушимости логического доказательства.
Глаза у нее расширились.
– Что значат твои слова?
Верховный задумался на минуту, потом заметил:
– Сказано, пожалуй, мудрено; но смысл таков: я прав, а ты – нет.
Она выпрямилась в кресле; улыбка тронула ее губы.
– Может быть, не так уж я не права.
– Как бы то ни было, не слишком радуйся, Прекрасный Цветок, не слишком радуйся!
– Мне нечего бояться.
– Итак, факт. Что-то вызвало Его недовольство после того, как Он вступил в Дом Жизни.
Верховный помолчал, затем вновь принялся расхаживать. Остановился и посмотрел на нее.
– Говорят – и я не буду из ложной скромности этого отрицать, – что я всеведущ. Что в силах узнать человек, то я знаю.
Она взглянула на него сквозь густые ресницы. Улыбнулась краешком губ.
– Ты и обо мне все знаешь?
– Я знаю, что ты ведешь очень уединенный образ жизни. Но необходимо сказать все до конца, иначе мы с этим не справимся. Причина Его гнева – лицо, к которому ты, возможно неосознанно, проявляешь большой интерес. Ну вот. Я сказал, что хотел.
Ее щеки на мгновение вспыхнули; но на губах по-прежнему блуждала улыбка.
– Я опять не понимаю твоих слов.
– Я имею в виду, конечно, Болтуна.
Кровь бросилась ей в лицо и отхлынула, но глаза смотрели прямо на Верховного. Он невозмутимо продолжал:
– Это необходимо, Прекрасный Цветок. Мы не можем позволить себе находить утешение в самообмане. Нет ничего, в чем ты не могла бы открыться мне.
Она вдруг спрятала лицо в ладони.
– Моя вина безмерна. Преступление столь тяжко, столь мерзко…
– Бедное дитя, бедное, бедное дитя!
– Чудовищные помыслы, неописуемые…
Он был уже рядом с ней. Мягко успокаивал:
– Думать об этом – значит терзать себя. Забыть – значит освободиться. Пойдем со мной, дорогая. Как две смиренные души, рука об руку, познавая весь глубокий трагизм человеческого существования.
Она рухнула перед ним на колени, закрыв лицо ладонями.
– Когда он сидел в ногах у Бога и рассказывал Ему о белых горах, плывущих по воде… о белом пламени; а он без теплой одежды, такой беспомощный и такой отважный…
– И тебе захотелось согреть его.
Она молча кивнула с жалким видом.
– И постепенно… тебе захотелось отдаться ему.
Его голос звучал словно отдельно от него, настолько, что странность, невероятность их разговора не ощущалась. Он вновь заговорил, все так же мягко: