Увы, к несчастью, девушка не заговаривала с Мамиллием и редко показывалась на глаза. Теперь я кое-что знаю о любви, думал он, и не только из книг. Любовь мучительна. Ты чувствуешь, что все сокровища мира сосредоточены в том узком пространстве, где находится возлюбленная. Любовь родилась в дикой природе и вскормлена львицей. О, если бы узнать, что она обо мне думает, как звучит ее голос, влюблена ли она?
Юношу охватил странный жар, приводящий плоть в трепет. Это не к добру, сказал себе Мамиллий. Нужно прекратить о ней думать. Перед мысленным взором возникла целая процессия отвратительно мужественных и успешных в любви мужчин. Подходя к пруду с лилиями, он изо всех сил старался освободиться от бесконечных образов, как ныряльщик, который рвется на поверхность из глубины.
– Хотел бы я снова заскучать…
Поля соломенной шляпы обмякли; несмотря на сильную жару, небо над морем было мрачнее вчерашнего. Марево на горизонте постепенно приближалось к берегу.
– Будет гроза, – сказал Мамиллий видавшему виды сатиру.
Сатир продолжал улыбаться до ушей. Он-то знал, кто всему причиной: Ефросиния.
Юноша развернулся и зашагал налево, к небольшому туннелю, выходящему к порту в соседней бухте. Часовой на входе в туннель вытянулся в струнку. Мамиллий заговорил с ним: отчасти из боязни сразу углубляться под землю, а отчасти потому, что беседы с солдатами давали приятное чувство превосходства.
– Доброе утро. Как твои дела?
– Хорошо, господин.
– Сколько вас тут?
– Двадцать пять, господин. Пять офицеров и двадцать солдат.
– Где вы квартируетесь?
Солдат дернул головой.
– Там, за туннелем, господин. В триреме у причала.
– Выходит, чтобы попасть на новый корабль, мне нужно перебраться через трирему?
– Точно так, господин.
– Весьма утомительно. В императорском саду приятнее, чем в порту, верно?
Солдат задумался.
– Спокойнее, господин. Хорошо для тех, кто любит тишину.
– А ты, значит, предпочел бы ад?
– Простите, господин?
Мамиллий развернулся и вошел в темный туннель. Перед глазами парили мутно-зеленые световые пятна, напоминающие лицо зубастого сатира. Он постарался как можно дольше задержать дыхание, поскольку стражи использовали туннель не только для входа в сад. Пятна перед глазами стали бледнеть, а затем сменились зрелищем ада.
Любой, кроме внука Императора в модной тунике, счел бы этот так называемый ад любопытным и даже привлекательным местом. Порт был построен в небольшой бухте, по форме напоминающей разрезанный пополам кубок. Его окружали аляповатые склады и дома, выкрашенные в красный, желтый и белый. Внутри кубка находился полукруглый причал, вдоль которого стояли всевозможные суда, иногда в пять или десять рядов. Вход был отгорожен от моря двумя причалами, почти касающимися друг друга. Туннель выходил к концу ближайшего из причалов. Набережные, склады, корабли – все кишело людьми. Моряки – рабы и свободные граждане – сновали вдоль бортов, измазанные краской или смолой. Мальчишки на мачтах поправляли снасти; кто-то работал на лодках, кто-то – на баржах; портовые бродяги вылавливали в замусоренной воде бревна.
Склады и дома дрожали в раскаленной дымке, подергивались крутые холмы. Возможно, затрепетало бы и небо, будь на нем хоть облачко. Дым от жаровен и плавилен, чанов, харчевен и корабельных кухонь коптил воздух, отбрасывая сотни пляшущих теней. Поверх всего этого палило солнце, а его бесформенное отражение сверкало под водой в центре порта.
Мамиллий поглубже надвинул на лоб соломенную шляпу и прикрыл нос плащом. На миг застыл в омерзении, втайне упиваясь искренней ненавистью к роду людскому и создаваемому им кошмарному хаосу. Более того, он ощущал, что может добавить новые строки к мифологии ада. Ад не только пышет огнем и смердит – ад ревет, и этот рев от жара и суеты перерастает в оглушительный шум, прорезаемый резкими криками.
Мимиллий свернул на нужный причал, ведущий ко входу в порт, – обращенную к морю стену высотой по плечи. У причала стояли три корабля. По левую руку Мамиллия и всего в нескольких ярдах располагалась грузная императорская баржа. Гребцы спали под солнцем прямо на своих скамейках. Мальчишка-раб поправлял подушки на троне с огромным пурпурным балдахином. Впереди виднелся изящный силуэт триремы; ее весла были отстегнуты и сложены рядом. На палубе трудились рабы, а сама она была испещрена следами грязных ног от бесконечной беготни туда и обратно. Дело в том, что по другую сторону триремы стояла «Амфитрита», коренастая и исключительно уродливая.
Мамиллий медленно брел по причалу, старательно оттягивая миг, когда его накроет жаром из трюма. Он задержался у второго изобретения Фанокла. Метательная машина была установлена у стены и нацелена в море. Вопреки всем правилам ведения боя, Фанокл оттянул цепь, служившую тетивой, и завел механизм. Даже молоток, которому предстояло ударить по рычагу и спустить тетиву, лежал наготове. В желобе находился стержень, увенчанный сверкающим бочонком; на конце бочонка красовалась латунная бабочка с железным жалом. Вполне подходящее насекомое для ада. Если ударить по рычагу, стержень полетит к морю, к рыбацким лодкам, и доставит им бочонок от имени Императора.
При виде грозной машины Мамиллий рассмеялся, вспомнив рассказ Фанокла. Отчаявшись объяснить, тот, словно Император был ребенком, всплеснул руками и произнес единственную фразу, после которой отказался от дальнейших объяснений: «Я запер в бочонке молнию и могу выпускать ее на волю, когда захочу».
Часовой, дремлющий у метательной машины, понял, что его уличили, и попытался скрыть свою оплошность болтовней, как будто военная дисциплина их с Мамиллием не касалась.
– Славное страшилище, верно, господин?
Мамиллий молча кивнул. Часовой вгляделся в душную мглу, нависшую над стеной причала.
– Будет гроза, господин.
Мамиллий сделал жест, отгоняющий зло, и торопливо зашагал по причалу. На триреме часовых не было; на трапе между кораблями тоже не оказалось ни души. Теперь ему стало ясно, откуда исходит этот рокочущий шум – рабы на кораблях рычали, как звери на арене, алчущие добычи. Молчали только те, кто апатично и угрюмо трудился на палубе. Мамиллий пересек трирему и остановился, глядя на «Амфитриту».
На ее фоне метательная машина выглядела детской забавой. По бокам корабля располагались гигантские колеса, с дюжиной лопастей на каждом. Через палубу колеса соединяла огромная железная балка, изогнутая причудливым образом. Балка крепилась на четырех металлических рычагах, два толкали ее вперед, два других – тянули назад. Рычагами управляли железные «суставы», прячущиеся в латунные рукава. Мамиллий слышал, что Фанокл называет эти рукава поршнями; мерки для них сняли с двух гипсовых колонн, предназначавшихся для храма Граций – иначе невозможно было добиться точности, которой Фанокл требовал с таким нелепым упорством.
Вспомнив благодаря грациям о Ефросинии, Мамиллий свернул на корму. Между поршнями находилась самая устрашающая часть механизма – Тал, латунный человек. Безголовая сверкающая сфера наполовину утопала в палубе, четыре рычага простирались вперед и держали странное «колено». Между Талом и коленом, там, где оставалось место между рычагами, стояла латунная воронка высотой с мачту, дерзкая пародия на Святой фаллос.
Здесь работали несколько человек. Один раб делал что-то замысловатое с рулевой лопастью, другой бросал уголь лопатой в трюм. Палуба, борта и лопасти – все было усеяно угольной крошкой. Чистым оставался только Тал, погруженный по пояс в палубу, дышащий паром, жаром и лоснящийся от масла. Некогда «Амфитрита» была зерновой баржей, которую рабочие тащили по реке к Риму, громоздким сундуком, пропахшим соломой и прелым деревом, удобным и безопасным. Теперь в нее вселился безумный дух.
Из трюма высунулась голова Фанокла. Он покосился на Мамиллия сквозь залитые потом ресницы, тряхнул бородой и вытер лицо засаленным лоскутом.
– Мы почти готовы.
– Ты знаешь, что сюда идет Император?
Фанокл кивнул. Мамиллий брезгливо кивнул на угольную пыль.
– И вы даже не прибрались?
– Он сказал, что церемоний не будет.
– Но «Амфитрита» вся измазана какой-то гадостью!
Фанокл выглянул на палубу.
– Этот уголь стоит целое состояние.
Мамиллий аккуратно ступил на борт.
– Самый раскаленный уголок в аду.
Его тут же обдало волной жара из котла, и по лицу заструился пот. Фанокл бросил взгляд на Тала, затем протянул Мамиллию свой лоскут.
– Да уж, тут погорячее обычного.
Мамиллий отмахнулся от лоскута и вытер мокрое лицо полой своего элегантного плаща. Отсюда было гораздо удобнее изучать, как устроен Тал. Над палубой, в кормовой части сферы, находился выступ, окруженный пружинами. Проследив за взглядом Мамиллия, Фанокл протянул руку и щелкнул по латунной поверхности. В ответ раздался звон, и наружу вырвался клуб пара. Изобретатель угрюмо посмотрел на выступ.
Его тут же обдало волной жара из котла, и по лицу заструился пот. Фанокл бросил взгляд на Тала, затем протянул Мамиллию свой лоскут.
– Да уж, тут погорячее обычного.
Мамиллий отмахнулся от лоскута и вытер мокрое лицо полой своего элегантного плаща. Отсюда было гораздо удобнее изучать, как устроен Тал. Над палубой, в кормовой части сферы, находился выступ, окруженный пружинами. Проследив за взглядом Мамиллия, Фанокл протянул руку и щелкнул по латунной поверхности. В ответ раздался звон, и наружу вырвался клуб пара. Изобретатель угрюмо посмотрел на выступ.
– Видите? Я назвал это предохранительным клапаном и дал точное описание…
Вставив в описание крылатого Борея, который ногой невзначай задевал латунь, а затем надувал щеки, чтобы выпустить ветер.
Мамиллий натянуто улыбнулся.
– Очень мило.
Пружины сжались, выталкивая пар. Мамиллий отскочил. Фанокл потер руки.
– Все, теперь мы готовы. Корабль уже выходил в центр порта, а однажды в бухту.
Мамиллий отвернулся и увидел свое искаженное лицо на глянцевом боку Тала. У рта и острого носа черты расплывались. Как бы он ни отклонялся, пустой, как у рыбы, и безжалостный взгляд божка следовал за ним. По голове бил жар от котла и дымящейся воронки.
– Я хочу назад…
Он стал пробираться между «коленями» и задержался у носа. Тут было немного прохладнее, и Мамиллий начал, как веером, обмахиваться соломенной шляпой. Подошел Фанокл. На баке триремы, всего в нескольких футах над головой, трудились рабы.
– Лихой корабль…
Фанокл закончил вытирать лицо и бросил лоскут за борт, где его тут же подхватила волна. Изобретатель поднял вверх большой палец.
– Не лихой. Наоборот, полезный. А вы бы предпочли так, как они?
Мамиллий посмотрел вверх. Рабы окружили металлического краба, но все же его было хорошо видно, только клешни скрывались под палубой триремы.
– Не понимаю.
– Сейчас они разместят в центре нок-рею и будут затаскивать на нее десятитонного краба. При помощи пара можно было бы поднять его без усилий и суеты.
– Мне незачем тащить краба. Я же не раб.
Некоторое время они молча рассматривали краба. Тот представлял собой массивную конструкцию из свинца и железа; острые клешни покоились на каменных глыбах, чтобы не повредить палубу. Подобное сооружение использовалось с единственной целью – топить вражеские суда, взрезая им днища. Однако данный краб был выполнен в том же стиле, что и бабочка на латунном бочонке или Борей на предохранительном клапане: у него были обозначены глаза и суставы ног. Это придавало махине своего рода одушевленный вид, и рабы чистили ему клешни, словно они принадлежали живому существу. Другие рабы подметали семидесятипятифутовую площадку и выравнивали лебедку над кольцом.
Мамиллий перевел взгляд на палубу «Амфитриты».
– Жизнь запутана и хаотична, Фанокл.
– Я наведу в ней порядок.
– Пока что ты лишь усиливаешь хаос.
– Не будет ни рабов, ни армий.
– А что плохого в рабах или армиях? Ты бы еще сказал «Не будет еды, питья и любовных утех».
Они снова помолчали, слушая рокот порта и отрывистые приказы, доносящиеся с триремы.
– Сегодня вечером Император испытает твою скороварку.
– Он обо всем забудет, когда испытает «Амфитриту».
Мамиллий, прищурясь, взглянул на солнце. Хотя жара немного спала, он по-прежнему обмахивался шляпой.
– Господин Мамиллий, а он простил нам ту, первую скороварку?
– Думаю, да.
– Без этого опыта я бы не узнал, что необходим предохранительный клапан.
– Он сказал, что не следовало начинать с мамонта. Обвинил во всем меня.
– И сейчас винит?
Мамиллий покачал головой.
– И все же ему жаль трех поваров и северного крыла виллы.
Фанокл кивнул и нахмурил мокрый лоб.
– По-вашему, он это имел в виду, когда сказал «Старайся предчувствовать опасность»?
На палубу вылез раб, забросил за борт ведро на веревке, затем окатил водой свое обнаженное тело. Вода потекла по палубе, образуя змейки из угольной пыли. Раб снова и снова обливался грязной портовой водой.
– Вымой за собой палубу! – крикнул ему Фанокл.
Раб потер засаленную челку, снова набрал ведро и выплеснул на палубу. Мамиллий и Фанокл, которым грязная вода намочила ноги, возмутились, но их голоса заглушил треск лопающейся веревки. «Амфитрита» нырнула носом в воду, накренилась и громко хрустнула, как будто ее древесный каркас раскусили металлические зубы. На палубу обрушился поток воды с небес – воды, полной обломков, грязи и масла. Мамиллий присел, от страха не в силах даже выругаться. Вода прекратила литься сверху, но накрыла обоих по пояс. Тал изрыгал клубы пара, словно до крайности разгневался. Вскоре вода ушла, палубы засверкали чистотой, а рокот порта стал неистово громким. Мамиллий наконец обрел дар речи и исторг проклятие; его шляпа теперь напоминала коровью лепешку, а грязная одежда липла к телу. Затем юноша умолк, глядя на место, где они недавно стояли. Краб снес шесть футов фальшборта, вырвал доски из палубы и обнажил треснувшие бимсы. Огромный канат спускался с реи триремы за борт, в водоворот зловонной желтой грязи. На триреме завязалась потасовка; среди дерущихся были и солдаты, орудующие рукоятками мечей. Из самой гущи вырвался какой-то человек, доковылял до причала, поднял массивный камень и швырнул через стену порта в море. Наконец драка стала успокаиваться. Два императорских стража колотили по головам без разбору.
Под слоем грязи лицо Мамиллия побелело, как полотно.
– На меня еще никогда не покушались.
Фанокл с разинутым ртом пялился на разбитый фальшборт.
Юношу начала бить дрожь.
– Я никому не делал зла.
На палубу проворно запрыгнул капитан триремы.
– Что я могу сказать, повелитель?
Неистовый рокот порта не утихал. Казалось, с берега, из-за обманчиво безмятежной морской глади на Мамиллия смотрят тысячи глаз. Он лихорадочно замотал головой. Дрожь не унималась.
– «Амфитрита» искалечена, – беспомощно произнес Фанокл.
– Да будь проклято твое мерзкое суденышко…
– Повелитель, раб, перерезавший канат, утопился. Мы пытаемся найти зачинщика.
– Олойто! – воскликнул Мамиллий.
Высказанное вслух ругательство подействовало, как предохранительный клапан, и дрожь сменилась рыданиями. Фанокл поднес трясущиеся руки к лицу и стал их внимательно разглядывать, словно ожидал обнаружить на них ценные сведения.
– Это просто несчастный случай. На днях меня чуть не пришибло доской. Мы ведь живы.
Капитан отдал честь.
– С вашего позволения, повелитель.
Он убежал на трирему. Заплаканный Мамиллий повернулся к Фаноклу.
– Откуда у меня враги? Лучше бы я умер.
Теперь он ощутил, что в мире нет ничего безопасного и надежного, кроме загадочной красоты Ефросинии.
– Фанокл, отдай мне свою сестру.
Фанокл отнял руки от лица.
– Мы свободные люди, повелитель.
– Я хотел сказать в жены.
Фанокл хрипло вскрикнул.
– Это уже слишком! Доска, краб, теперь еще это!..
Мамиллий почувствовал, что проваливается в ад, рокочущий и добела раскаленный. В небе прогремел гром.
– Без нее я не в силах жить.
– Вы даже не видели ее лица, – пробормотал Фанокл, глядя на Тала. – А еще вы – внук Императора.
– Он исполнит любое мое желание.
Фанокл окинул его сердитым взглядом.
– Сколько вам лет, повелитель? Восемнадцать или семнадцать?
– Я мужчина.
Фанокл скривился.
– По закону я считаюсь взрослым. – Мамиллий стиснул зубы. – Прошу прощения за слезы. Я испытал сильное потрясение. – Он громко икнул. – Прощаешь?
Фанокл окинул его взглядом.
– Чего вы хотите, кроме прощения?
– Ефросинию.
Фанокл нахмурился.
– Мне трудно объяснить, повелитель…
– Ни слова больше. Поговорю с дедом. Он тебя переубедит.
Из туннеля послышался шум – солдаты салютовали Императору.
Правитель шагал довольно резво для своего возраста. Впереди шел глашатай.
– Дорогу Императору!
Кесаря сопровождали страж и несколько женщин под вуалью. Мамиллий в панике заметался по палубе, но женщины отделились от группы мужчин и выстроились у стены порта. Фанокл поднес к глазам сложенную козырьком ладонь.
– Он привел ее с собой.
Капитан триремы суетился вокруг Императора, что-то объясняя на ходу, а тот глубокомысленно покачивал седой головой. Император взошел по трапу на трирему, пересек палубу и посмотрел вниз на диковинный корабль. Среди портовой черни статная фигура старика в белой тоге с пурпурной каймой отличалась исключительным благородством. Отказавшись от предложенной руки, властитель ступил на палубу «Амфитриты».
– Не трудись рассказывать о крабе, Мамиллий. Капитан уже все мне объяснил. Поздравляю тебя с чудесным спасением. Разумеется, Фанокл, и тебя тоже. Испытание придется отменить.
– Но Кесарь!..
– Видишь ли, Фанокл, сегодня вечером меня не будет на вилле. Я испробую твою скороварку в другой раз.