— А возраст?
— Около тридцати лет.
— Да? — Крейн нахмурился. — Для инсульта очень молодой возраст. Значит, два инсульта. Неврологические исследования проводились?
— Обижаете, доктор. Конечно. Неконтрастная томография черепа, ЭКГ, чтобы выявить побудительные причины для кардиоэмболических симптомов, ну и так далее. На станции нет прибора для снятия энцефалограммы, которую, как вы, без сомнения, знаете, делают в случаях приступов или комы, но, так или иначе, в этом не было необходимости. Все шло совершенно нормально.
Она снова говорила с некоторой резкостью.
«А она ревнива, — подумал Крейн. — Это ее территория, и она не хочет, чтобы я туда заходил».
— Но, — сказал он вслух, — это первый симптом дисбаризма, о котором я сегодня услышал.
— Дисбаризма? — переспросил Корбетт, моргнув глазами в круглых очках.
— Декомпрессионной болезни. Кессонной болезни.
Бишоп вздохнула.
— Видите ли, я уверена, что кессонная болезнь здесь абсолютно ни при чем.
— Почему? Я считал…
Крейн замолчал. Он подумал, что Ашер так и не сказал ему, в чем же все-таки дело. Принимая во внимание особенности станции «Глубоководный шторм», сам Крейн решил, что это кессонная болезнь. Но сейчас ему пришло в голову, что с выводами он, возможно, поторопился.
— Извините, — продолжал он, помедлив. — Никакие могу понять, зачем же вы тогда меня пригласили.
— Это Говард Ашер вас пригласил, — сказала Бишоп и впервые улыбнулась.
В комнате ненадолго воцарилось молчание.
— Вы смогли выявить какие-нибудь закономерности? — спросил наконец Крейн. — Может быть, пострадавшие работают на одной палубе или в одной зоне станции?
Бишоп покачала головой.
— Обращались пациенты со всех уровней и из всех основных зон.
— Значит, общего нет ничего. Нет и одинаковых жалоб. Мне кажется, это просто совпадение. Сколько всего человек вы приняли?
— Мы с Роджером, пока ждали вас, подсчитали. — Бишоп вытащила листок бумаги из кармана лабораторного халата и посмотрела в записи. — Станция работает примерно пять месяцев. В среднем к психологу и медикам обращались двенадцать-пятнадцать больных в неделю. Ничего серьезнее фарингита у нас раньше не было. Но когда это началось, мы приняли сто три пациента.
Крейн был потрясен.
— Сто три? Господи, да это…
— Больше чем четверть населения станции, доктор. Слишком много, чтобы быть простым совпадением.
И с почти триумфальным видом она убрала листок в карман.
7
Крейн стоял в своей комнате на десятой палубе, задумчиво потирая подбородок. Было тихо. В неярко освещенной каюте, маленькой, как и все остальные помещения станции, помещались узкая койка, два стула, стенной шкаф для одежды и стол с терминалом, подключенным к центральной сети станции. На стене висел аппарат местной связи: Крейн мог вызвать медпункт или позвонить в боулинг-зал и забронировать дорожку, а то и заказать пиццу с Таймс-сквер. Голубые стены украшал лишь большой плоский телевизор.
Обе двери в комнате были из того же странного материала платинового цвета, как и многое на станции, но тут они вдобавок имели окантовку из светлого дерева. Одна дверь вела в коридор, а другая в ванную, которую он делил с Роджером Корбеттом. Психолог предложил пообедать в «Верхушке» — так прозаично называлась кают-компания на одиннадцатой палубе. Крейн ответил, что придет прямо туда. Сначала ему хотелось немного побыть одному.
На столе лежал запечатанный конверт, на котором было имя доктора и штрих-код. Крейн взял его, ногтем сломал печать и высыпал содержимое на стол. Оттуда выпал большой бейдж с прищепкой для кармана и магнитной полосой, флэшка на шнуре, очередной экземпляр брошюры «Свод правил секретных операций», двухстраничный список книг по Атлантиде — все можно было взять в библиотеке или скачать себе на терминал — и конверт с паролями для выхода в общую сеть и на сервер медпункта.
Крейн повесил шнурок на шею, прицепил бейдж к карману. Потом присел за стол и посмотрел на пустой экран.
Наконец, вздохнув, он включил компьютер и ввел временный пароль, прервавшись, чтобы потереть точку на предплечье, куда несколько минут назад был вживлен радиочип. Открыв текстовый редактор, Крейн начал печатать.
«Неспецифические симптомы:
физиологические — и неврологические? — дефициты психологические — отделение/разделение
Проверить клинические записи
Поискать похожие случаи?
Атмосфера / окр. среда?
Отравление: систематическое или общее?
Ранее существовавшие условия?»
Он отодвинулся от стола и посмотрел на экран. «Кессонная болезнь? Избыток азота?» — спрашивал он Ашера с платформы «Сторм кинг». «Скорее первое, чем последнее», — был ответ. Только сейчас Крейн начал понимать, насколько уклончиво говорил с ним ученый. Доктор Ашер, каким бы открытым и дружелюбным ни выглядел, ухитрился не сказать ничего.
Это было неприятно, даже немного тревожило. И только в одном случае не имело значения. Крейн начал наконец понимать, почему Ашер хотел, чтобы приехал именно он…
— Ну что, проясняется? — раздался голос у него за плечом.
Крейн чуть не выпрыгнул из кресла. Он с бьющимся сердцем оглянулся, и глазам его предстало удивительное зрелище.
В комнате стоял старик в полинялом комбинезоне. Взгляд его был пронзителен, а надо лбом, как у Эйнштейна, торчала копна седых волос. Незнакомец оказался невысокого роста, не более пяти футов, и очень худой. Сначала Крейн подумал, уж не пришел ли его гость, чтобы починить что-нибудь. Дверь по-прежнему оставалась закрытой. Крейн не слышал ни стука, ни других звуков, словно человек материализовался из воздуха.
— Простите?
Мужчина посмотрел на дисплей через плечо Крейна.
— Ну и ну. Так мало слов, так много вопросов.
Одним нажатием клавиши Крейн очистил экран.
— Не помню, чтобы мы знакомились, — сухо сказал он.
Старик рассмеялся высоким мелодичным смехом, похожим на щебет птицы.
— Да, я и пришел познакомиться. Я узнал, что на станции появился доктор Крейн, и заинтересовался. — Он протянул руку. — Флайт.
— Рад познакомиться.
Повисло неловкое молчание, и Крейн задал нейтральный вежливый вопрос:
— Чем вы здесь занимаетесь, доктор Флайт?
— Автономными механическими системами.
— А что это?
— Сразу видно новичка. Станция — как город на Диком Западе, и если вы, как и я, любите вестерны, то не советую задавать два вопроса: «Откуда вы?» и «Зачем вы здесь?» — Флайт помолчал. — Достаточно сказать, что я незаменим — скорее, к сожалению. И моя деятельность имеет высшую степень секретности.
— Очень интересно, — беспомощно сказал Крейн, не найдя лучшего ответа.
— Вы так считаете? У меня другое мнение. Нет ничего хорошего, доктор Крейн, в работе νύμε eоς óαíρω.
Крейн моргнул.
— Простите?
— О господи, еще один! — Флайт возвел глаза к небу. — Неужели никто больше не знает родного языка? А ведь были времена, когда древнегреческий звучал на всех устах. — Он погрозил Крейну пальцем. — «Океан, прародитель богов». Гомер, изволите ли видеть, был моим соотечественником. Вам бы не помешало прочесть его.
Крейн подавил желание посмотреть на часы. Роджер Корбетт ждет его в кают-компании.
— Был рад познакомиться…
— Взаимно, — перебил Флайт. — Я великий почитатель всех, кто практикует благородное искусство.
Незваный гость начал раздражать Крейна. Он даже удивился, что человек, подобный Флайту, мог пройти отбор, который проходили все допущенные к работе на станции. Крейн понадеялся, что Флайт не доставит особого беспокойства. Лучше всего, решил он, прекратить любую воображаемую дружбу сразу.
— Доктор Флайт, думаю, у вас впереди напряженный рабочий день, как и у меня…
— Ничего подобного! У меня столько времени, сколько мне нужно… сейчас. Вот когда возобновят проходку, тогда я со своими умениями могу понадобиться.
Он вытянул руки и пошевелил пальцами, словно пианист перед концертом. Затем гость обвел комнату горящим взглядом и заметил открытую сумку.
— Что тут у нас? — произнес он, наклоняясь и вынимая несколько книжек, выглядывавших из сумки. Сверху лежала антология поэзии двадцатого века. — Зачем это? — почти сурово вопросил Флайт.
— А что такое? — Крейн почувствовал досаду. — Это сборник стихов.
— У меня нет времени на современную поэзию, и у тебя не должно быть. Я же сказал: читай Гомера.
Мужчина бросил книгу в сумку и глянул на другой том: «Число „пи“, его история и загадка».
— Ага! А это что?
— Это книга об иррациональных числах.
Гость рассмеялся своим высоким мелодичным смехом и кивнул.
Гость рассмеялся своим высоким мелодичным смехом и кивнул.
— И точно! Да как уместно!
— Уместно для чего?
Флайт с удивлением посмотрел на Крейна.
— Иррациональные числа! Разве не понятно?
— Нет. Непонятно.
— Да ведь это так очевидно. Среди тех, кто здесь работает, немало людей иррациональных. Если еще нет, боюсь, скоро иррациональными станем мы все. — Он вытянул тощий указательный палец и постучал по груди Крейна. — Вот почему тебя пригласили. Потому что сломалось.
— Что сломалось? — спросил Крейн.
— Все сломалось, — повторил Флайт тревожным шепотом. — Или скоро сломается.
Крейн нахмурился.
— Мистер Флайт, если вы не возражаете…
Старик вытянул руку. Кажется, его внезапная тревога прошла; узловатым пальцем он упирался Крейну в грудь.
— С тобой это еще не случилось, но у нас много общего.
Он многозначительно замолчал.
Крейн сглотнул. Он не собирался спрашивать, о чем идет речь. Но похоже, Флайту помощь в разговоре была не нужна. Он подался вперед, словно собираясь сообщить какой-то секрет.
— Наши имена. Крейн. Флайт. Понимаешь?
Крейн вздохнул.
— Не обижайтесь, но вынужден попросить вас уйти. У меня назначена встреча, на которую я уже опоздал.
Щуплый старик склонил голову набок и схватил Крейна за руку.
— Очень рад был знакомству, доктор Крейн. Как я сказал, у нас есть кое-что общее. И нам надо держаться вместе.
Подмигнув на прощание, он торопливо вышел, оставив дверь открытой. Через секунду Крейн с любопытством выглянул в коридор. Там не было и следа чудного старика, словно он и не приходил.
8
Говард Ашер сидел за столом в своем тесном кабинете на восьмом уровне и внимательно смотрел на компьютерный экран. Свет от плоского монитора окрашивал его седые волосы в странный, какой-то неземной голубой цвет.
Позади стоял металлический шкаф, битком набитый руководствами по эксплуатации и учебниками по океанографии и биологии моря, среди которых затесались несколько потрепанных поэтических сборников. Над шкафом висели в рамках гравюры — репродукции эскизов Пиранези,[3] взятых из «Видов Рима».
В другом шкафу, поменьше, со стеклянными дверцами, хранилось собрание морских редкостей: окаменелая латимерия, щербатый гандшпуг[4] со старого клипера, зуб плащеносной акулы, ведущей исключительно отшельнический образ жизни.
Ни крошечный размер кабинета, ни эклектичные коллекции никак не могли служить свидетельством того, что владелец занимал пост руководителя отдела научных исследований Национальной океанографической службы.
Сквозь закрытую дверь послышался тихий звук приближающихся шагов. В стеклянном окошечке двери появилось лицо. Обернувшись, Ашер узнал рыжие волосы и веснушчатые скулы Пола Истона, одного из морских геологов, занятых в проекте.
Ашер повернулся на стуле, потянулся и открыл дверь.
— Пол! Рад тебя видеть.
Истон вошел, закрыл за собой дверь.
— Надеюсь, что зашел к вам вовремя, сэр.
— Сколько говорить тебе, Пол? Меня зовут Говард. На станции мы все называем друг друга по именам. Только не передавай адмиралу Спартану, что я тебе это сказал! — рассмеялся Ашер.
Истон, однако, смеяться не стал.
Ашер внимательно на него посмотрел. Истон, обычно озорной парень, любитель розыгрышей и совершенно неприличных стишков, сегодня хмурился, выражение молодого лица было мрачным. Даже больше — встревоженным.
Ашер махнул рукой в сторону единственного свободного стула.
— Садись, Пол, и расскажи, что тебя беспокоит.
Истон тут же сел, но по-прежнему молчал. Вместо этого он поднял руку к шее и начал осторожно ее тереть.
— Что-то случилось, сынок? — спросил Ашер.
— Не знаю, — сказал Истон. — Наверное.
Он все еще потирал шею. Каждому, кто работал в секретной зоне станции, был вживлен микрочип. Целая система сканеров следила за передвижениями сотрудников и передавала информацию на центральный компьютер. Ашер знал, что у некоторых людей появляется легкая аллергия на имплантацию.
— Вулканизм, — вдруг сказал Истон.
— Вулканизм?
— На месте раскопок. Я работал с образцами базальта со дна, чтобы установить дату события.
Ашер кивнул, подбадривая его.
— Знаете, как это бывает. — Истон, похоже, начал нервничать, а может быть, приготовился защищаться. — Подводные течения в этой зоне очень сильные, и все осадки на дне смешаны в кучу.
— Это термин такой? — попытался пошутить Ашер.
Истон его шутки не заметил.
— Там нет отдельных слоев, стратификацию не сделаешь. Пробы, взятые из верхних отложений, совершенно бесполезны. Визуальное наблюдение тоже не помогает провести правильную датировку. Здесь не то что на поверхности земли — нет ни выветривания, ни эрозии. И я попытался определить возраст базальтовых образований путем перекрестного сравнения с образцами из нашей геологической базы данных. Но не мог найти подходящей пары. Тогда я решил определить возраст проб по следам радиоактивных изотопов в базальте.
— Продолжай.
— Ну… — Кажется, Истон нервничал все сильнее. — Вы знаете, как мы обычно делаем грубую оценку времени события. Дело в том, что… — Он запнулся и начал по-другому: — Для тестов я принял те же допущения. А перемагничивание не проверял.
Ашер понял, почему Истон так взволнован. Он сделал непозволительную для ученого ошибку — принял допущение и пропустил базовый тест, который должен был провести. Ашер немного успокоился. Неприятно, болезненно, но в настоящих условиях вряд ли эта промашка сильно испортит дело.
Время сыграть строгого отца семейства.
— Хорошо, что ты сказал мне, Пол. Всегда неприятно, когда мы понимаем, что нарушили научную методику. И чем глупее ошибка, тем хуже мы себя чувствуем. Хорошо, что никаких важных результатов ты не испортил. Что я тебе скажу? Это плохо, но не смертельно.
Но Истон был по-прежнему встревожен.
— Нет, доктор Ашер. Вы не поняли. Видите ли, сегодня я провел этот тест. Я положил пробы в размагничивающую катушку, замерил магнитное поле. Так вот, перемагничивания в образце не наблюдалось.
Ашер приподнялся на стуле. Потом медленно сел, стараясь не выдать своего удивления.
— Что ты сказал?
— Пробы. Перемагничивания не наблюдается.
Ашер облизал губы.
— Ты уверен, что образцы были положены правильно?
— Совершенно.
— И убедился, что не было аномалии, а пробы взяты качественные?
— Я проверил все. В каждом случае результаты были одинаковые.
— Но этого не может быть. Перемагничивание — безошибочный метод определения возраста минералов. — Ашер вздохнул. — Это должно означать, что катастрофа случилась даже раньше, чем мы думали. То есть было два перемагничивания вместо одного. Север на юг, а потом снова юг на север. Уверен, что изотопное исследование это подтвердит.
— Нет, сэр, — ответил Истон.
Ашер грозно на него посмотрел.
— Что значит «нет»?
— Я уже провел изотопный анализ. Распад почти не наблюдается.
— Невозможно, — ответил Ашер.
— Я провел четыре часа в радиографической лаборатории. Три раза тестировал. Вот результаты.
Истон достал из кармана лабораторного халата DVD-диск и положил его на стол перед Ашером. Ашер посмотрел на него, но брать не стал.
— Значит, все наши выводы неверны. Получается, что катастрофа произошла в другое время и совсем не так давно, как мы думали. И какую дату ты можешь назвать, основываясь на своих тестах?
— Пока только приблизительную, сэр.
— И?
— Примерно шестьсот лет назад.
Ашер очень медленно прислонился к спинке кресла.
— Шестьсот лет…
И снова в крохотном кабинете воцарилось молчание.
— Надо будет взять один из роверов, — наконец сказал Ашер. — Поставить на него электронный магнитометр и несколько раз пройти участок. Сделаешь?
— Да, доктор Ашер.
— Очень хорошо.
Ашер наблюдал, как молодой геолог встает, кивает и поворачивается к двери.
— Пол… — тихо позвал он.
Молодой человек обернулся.
— Сделай это прямо сейчас. И никому не говори. Ни одной живой душе.
9
Крейн поднял голову от цифрового планшета, на котором делал заметки пластиковым пером.
— И все? — спросил он. — Просто болят ноги?
Мужчина на больничной койке кивнул. Даже одеяло не скрывало его тела — высокого, хорошо сложенного. Цвет кожи у него был нормальный, глаза смотрели ясно.
— По десятибалльной шкале — насколько сильная боль?
Пациент немного подумал.
— По-разному. Примерно шесть. Иногда сильнее.
«Нефибрильная миалгия» — записал Крейн на планшете. Казалось невозможным — нет, это и было невозможно, — что два дня назад этот человек перенес микроинсульт. Он был слишком молод, кроме того, ни одно исследование ничего не показало. Отмечались только начальные жалобы — частичный паралич, неразборчивая речь.