Разговор начали, как водится, о погоде. Де на Николу такая метель была, что пару дней из дома нос высунуть нельзя было. Постепенно разговор пошел о торговле, видах на урожай. Наконец Гаврила дошел до цели приезда.
– А не хотел бы ты, Юрий, на охоту съездить? Косточки размять, удаль молодецкую показать. Знакомец мой высмотрел берлогу, да медведь в ней огромный.
– Чего же не съездить?
– Вот и договорились. Оденься завтра с утречка потеплее, мы за тобой заедем. Рогатину на тебя возьмем; знаю – не охотник ты, своей нету. Коли сладилось у нас, так до завтра.
Купец уехал. Странно, после того случая с дочкой не виделись ни разу, а тут вдруг на охоту приглашает. Не таков Перминов, чтобы время свое праздно проводить, не иначе – разговор есть, такой, чтобы без лишних ушей. Кто на охоту зимой не выбирается? Самое развлечение для мужчин.
Едва утром успел поесть да одеться, как у ворот остановился санный поезд. Семь саней – изрядно. Во вторых санях, укрытый медвежьей шкурой, сидел Перминов, одетый в добротный овчинный тулуп. Он призывно махнул рукой, и я уселся рядом.
За неспешным разговором путь пролетел быстро. Сытые лошади тянули сани бодро.
К ночи въехали в село: Перминов и я – на постой к знакомцу купца, остальные – на постоялый двор. Поев, мы улеглись спать. Вино не пили, медвежья охота – занятие серьезное, не для похмельной головы и дрожащих рук.
Разбудили нас с первыми петухами. Собрались быстро, к дому уже подтягивались с постоялого двора остальные охотники. Мы разобрали рогатины и от села прошли пешком. Знакомец дорогу знал, но все равно идти было тяжело, снегу – чуть ли не по колено.
Вот и берлога. Если бы знакомец не сказал, что она передо мной – я прошел бы мимо. Поваленное дерево, рядом с комлем – сугроб, каких в лесу множество. Лишь приглядевшись, можно было заметить, как из маленькой дырочки вверху вырывается легкий парок.
Охотники окружили сугроб, выставив вперед рогатины. Тяжелая штука, куда там копью до него. Толстое полированное ратовище, на конце – рогатина в виде короткого, в локоть, меча. Обоюдоострое широкое лезвие – рожон (отсюда и выражение «Чего на рожон прешь?») – в месте соединения с деревянным ратовищем имело широкую перекладину. О ее назначении я догадался сам – разъяренный медведь мог насадиться на рогатину и дотянуться лапами до охотника, перекладина же обеспечивала относительную безопасность. Но тяжела – втрое против копья, не меньше, да и то – не супротив человека; в матером медведе триста – триста пятьдесят килограммов будет, а ну как ратовище не выдержит?
Конечно, на поясе у каждого – нож, но это больше для успокоения совести. Когти у косолапого едва ли не меньше ножа, и удар лапы – будь здоров, раздирает тулуп, одежду, кожу – на раз. И уж коли до ножа противоборство дойдет – будьте уверены, охотнику самому сильно достанется.
– Готовы?
– Да, – вразнобой.
– Начинай!
Знакомец суковатой палкой ткнул в сугроб, поворошил его. Сначала ничего не происходило, потом раздался грозный рев, и сугроб как будто взорвался изнутри. Нас осыпало снегом, и в облаке снежинок встал во весь свой огромный рост бурый, почти черный медведь. С ходу он бросился на знакомца и ударил его лапой, тот отлетел в сторону. Другой лапой медведь отбил в сторону рогатину Перминова и щелкнул зубастой пастью. Глаза зверя яростно горели злобой и ненавистью к людям, потревожившим его покой.
Раздумывать было некогда, и я воткнул свою рогатину медведю в бок, по самую перекладину. Зверь взревел и развернулся ко мне – я едва удержал оружие, настолько рывок был неожиданно силен. Скользящим ударом я резанул медведя по шее, не причинив, впрочем, особого вреда – на нем шкура как кольчуга. Надо наносить только колющие удары.
Я отступил на пару шагов – иначе бы не смог развернуть рогатину, – все-таки четыре метра ратовища для леса многовато. В это время купец изо всей силы вогнал медведю рогатину в правый бок. Зверь ударил лапой, перебив пополам ратовище, и попер на купца, открыв мне спину. Ухватив ратовище обеими руками, я изо всей силы воткнул рогатину ему под лопатку. Рядом вонзил свою еще один охотник. Зверь зарычал так, что по спине пробежал холодок, свалил купца ударом лапы и рухнул на упавшего. Неужели закончилось? Я перевел дыхание.
Охотники бросились к зверю, воткнули ему в шею длинные охотничьи ножи, перерезали глотку.
– Купец! Тащите Гаврилу!
Перминов лежал под медведем, подмятый его весом. Мы с трудом столкнули зверя.
Шапки на купце не было, однако голова была цела, а спереди из тулупа был вырван огромный кусок, виднелась кровь. Купец был без сознания, но дышал.
– Быстро за санями. Одни – для купца, другие – под медведя.
Несколько охотников побросали рогатины и побежали по проторенному следу в село.
Я встал перед купцом на колени, расстегнул тулуп, ножом вспорол ферязь и рубашку. На коже – лишь порезы, четыре неглубокие раны, правда, кровят. Ощупал ребра – под пальцами ощущалась крепитация – это когда ребра сломаны и концы обломков трутся друг о друга, издавая подобие хруста. Прошелся руками по грудной клетке, ощупал руки и ноги. Осмотр успокоил. Просто удар был очень силен, но пришелся вскользь, а к потере сознания привел болевой шок от переломов.
– Полотенце подлиннее есть?
– Откуда?
Скинув с себя тулуп, я снял жилет, рубашку. Рубашку распорол на длинные полосы и с помощью мужиков туго перетянул грудную клетку купца. Застегнул на купце тулуп и оделся сам – чай, не лето, прохладновато.
Прибыли сани. Охотники перенесли в них купца, укрыли медвежьей шкурой. Я сам уселся в сани, один из слуг купца взгромоздился на облучок.
– Гони в город.
Охотники принялись снимать шкуру с медведя, а мы помчались в город.
Лошадку возница не щадил, охлестывая вожжами, и когда солнце начало садиться, мы проехали городские ворота.
Как только сани с купцом въехали во двор, из дома высыпала вся челядь. Они бережно перенесли купца на медвежьей шкуре в дом. Жене я наказал тугую повязку не снимать. Самое главное для купца сейчас – это полный покой, тепло и уход. Я попрощался, пообещав вернуться завтра, и отправился к себе. Интересно, о чем хотел поговорить со мной Перминов? Ведь разговор так и не состоялся. Что называется – сходил в магазин за хлебушком.
Встретив меня, Елена всплеснула руками, едва я снял тулуп:
– А рубашка где же?
Пришлось рассказать ей о ранении купца на охоте.
– Жить-то хоть будет?
– Милостью Божьей должен. Я прослежу, когда-то давно лекарем был.
Я вовремя прикусил язык, чуть не брякнув – «в другой жизни». Иногда бывает сложно не выдать себя воспоминаниями о будущем. Ни к чему грузить эту прелестную головку, язык женский – как помело.
Следующим днем после заутрени я уже был в доме Перминова. Купец пришел в сознание, но был слаб, дышал едва-едва, боясь резкой боли при глубоком вдохе. Так пока и должно быть. Я осмотрел раны; попросив у челяди длинную плотную холстину, туго перепеленал грудную клетку.
– И долго мне так лежать?
– Седмицу, не меньше. Потом можно будет вставать, а об охоте забудь до Масленицы.
– Какая охота? Охотники мои вернулись, шкуру привезли, сейчас обрабатывают. Рассказали, что ты меня без памяти увез. Ладно хоть живой остался. Знакомца жалко – убил его медведь; хороший мужик был, пусть земля ему пухом будет.
Мы попрощались.
Я захаживал к нему каждый день, с удовольствием наблюдая, как идет на поправку купец. Бог здоровьичком Гаврилу не обделил. Немногие из моих современников могли остаться в живых после такого. Тулуп помог – смягчил удар и не позволил когтям снять кожу.
Через неделю купец уже начал вставать и потихоньку ходить, придерживаясь за бок; иногда постанывал сквозь зубы, но, в общем, быстро шел на поправку. Я посоветовал ему найти у восточных купцов на торгу мумие и, к моему удивлению, на следующий день увидел у него на столе это напоминающее смолу лекарство. Отщипнув кусочек, я положил его в рот. Да, это оно – этот вкус не спутаешь ни с каким другим.
С кресла за мной с интересом наблюдал купец.
– Оно?
– Оно самое.
– Слава богу, а то сумасшедшие деньги за него отдали – а ну как обманули?
Я объяснил ему, как принимать лекарство.
– В баню хоть можно? А то запаршивею скоро. А хочешь – вдвоем сходим. Сейчас распоряжусь, быстро затопят.
Делать мне в этот день было особо нечего, и я согласился. А пока прислуга накрыла стол, и мы не спеша отведали копченого угря, осетрового балыка, горячих еще пряженцев с разной начинкой.
Тут и банька подоспела.
Любил я это дело. Бывало, вернешься после похода, весь пропыленный и пропотевший, смоешь с себя грязь – и как будто кожу новую надел, а вместе со старой сбросил и груз забот.
Купец толк в бане знал – знай себе плескал на раскаленные камни хлебным квасом, пока дышать стало нечем. Мы отходили друг друга веничками, полежали на полках, попотели, обмылись. Памятуя о ранении, в снег да в прорубь не выскакивали голышом.
В предбаннике уже стоял накрытый стол с самоваром, баранками, здоровенной головкой сахара. Мы надели чистые одежды, уселись почаевничать. Благодать. Все-таки русская баня – не душ на скорую руку, и тело в чистоте держит, и дух укрепляет.
– Хорошо-то как! – Купец с шумом отпил из блюдца вприкуску с сахаром и баранкой.
Я последовал его примеру – действительно здорово.
Попотели, утирая лица расшитыми льняными полотенцами, еще попили чайку, с вареньем. В глиняных плошках каких его видов только не было – малина, морошка, черника, костяника, груша и еще что-то, что даже на вкус определить сложно.
– Нравится?
– А то! Только понять не могу, из чего.
– Это приказчик мой расстарался, из-за моря привез, в Кафу нонешнее летось ходил с товаром, называется – фейху.
Господи, как же я сам не догадался, ведь пробовал раньше варенье из фейхоа, в гостях у знакомого армянина.
Напились мы чаю до отвала, выдули чуть ли не весь ведерный самовар. Блаженно отвалились на спинку.
– Смотрю я – очень ты полезный человек, Юра. Не знал о тебе, что знахарь, гляди-ка – раны уже затянулись и ребра почти срослись. Наши-то, местные, кроме как кровь пустить да травы давать и не могут ничего.
– Травы – тоже хорошее лечение, но иногда слабы они, не при всех хворях помочь могут.
– Вот что… – Купец помедлил.
Я весь обратился в слух.
– Только не смейся. Шли мы раз на корабле из Ганзы, подобрали человека, за обломок мачты держался, потонул его корабль, злым штормом застигнутый. Кто он и как звать его – неведомо, только говорил по-русски. Недолго протянул бедняга, отдал Богу душу, а умирая, сказал тайное, чтобы, значит, в могилу с собой не унести. Про клад бесценный, что в Волхове-реке покоится, драккар викингов там затонул. Где, в каком месте – ничего более не успел молвить. Не возьмешься ли за поиски?
– Гаврила, это и в самом деле смешно. Волхов – не ручей! Даже если точно знать, где корабль лежит, и то намучиться с поисками можно, а как из него добро вытаскивать? Оно же все под илом лежит, да и не могу я под водой дышать. Нет, не серьезно сие. Не взыщи, купец!
– Я, собственно, и не надеялся, сам понимаю, как в сказке – найди то, не знаю что. Однако же уж очень слова его запали мне в душу. Никак забыть не могу. Давай по чарке вина выпьем, у меня хорошее – бургундским прозывают. Да и забудем про клад. Только чур – никому.
– Обижаешь, Гаврила Лукич.
Я еще пару раз зашел поинтересоваться здоровьем купца и, убедившись, что Гаврила здоров, прекратил визиты.
Глава 6
А весной, после Масленицы, как-то зашевелились дружинники – точили оружие, чистили доспехи. Я поинтересовался у дружинника Михаила – не начальство ли приезжает?
– Эх, если бы начальство, – вздохнул Михаил. – Государь повелел, как дороги просохнут, собираться под Москвою, на Смоленск пойдем.
– Так уж ходили не раз и биты были.
– Ноне большую силу государь собирает, надо вернуть Смоленск под московскую длань.
– Тогда удачи. А кто же в городе остается? Нельзя же без войска, татары все никак не угомонятся.
– Стрельцы да ополчение. Бог даст – пронесет. А что до татар, придет и их время: вот соберет государь все земли и города русские у своего престола – подожмут хвосты и татары, и крымчаки, да и литвины со свеями.
Мы тепло попрощались и разошлись.
У меня появилась пища для раздумий. Любимое время всех правителей для войны – лето. Одежу теплую брать не надо, с запасами для людей и лошадей легче – пустил лошадь на траву, и не нужно везти в обозе зерно и сено. Только это – палка о двух концах. Русичи – на Смоленск, а татары, прослышав, что все рати с Литвою воюют – к нам на грабеж. Ой, чую я – лето беспокойное будет. А может, пока время есть, уйти куда подальше? Есть же места, куда нога татарская не ступала, – Архангельск, например. Ежели подумать, так еще места найдутся. Жалко только дом бросать. Привык я к нему, да и Нижний пришелся по душе.
Прикидывал и так, и эдак. Пара лошадей у меня в конюшне есть, коли внезапно нападут – все равно успеем верхами уйти, ценности только в сумке хранить надо. Может, разумнее их даже с собой не таскать, а спрятать в укромном месте, оставив немного на первое время. Вот очистятся реки ото льда, начнет паром работать, за ним – второй, который достраивают на верфи.
Кстати, о пароме. Поглядев, как он работает, перестали завистники насмешничать. Второй строили уже получше, с учетом ошибок первой посудины.
Одно плохо – разведки нет. Стоят редкие заставы русские на торных путях, да летом путей – сколько хочешь, где пройдет конь, там и дорога. Заставу обойти легко можно. А вот дальняя разведка не помешала бы.
Прежде чем вторгнуться в русские земли, на своей земле татары собирают войско из разных улусов. Стоят спокойно, костры жгут. Кого опасаться? Все вокруг свои, соплеменники. А до границы – рукой подать. Верховой за день доскачет. Конечно, войску дорога пошире нужна, и скорость не та, но часто нападения татарские были внезапными настолько, что не все горожане из посадов успевали в крепости укрыться. Крестьяне в деревнях хватали детей и узел с ценными вещами и – в леса, только там и спасались.
Только татары все хитрее с каждым набегом становились. Жечь деревни перестали – дым далеко виден, чем не сигнал тревоги. И деревни сначала втихую окружали, без обычного своего визга, чтобы никто не убег, а уж потом бесчинствовали.
Так и зрела в моей голове мысль – побывать на землях татарских. Сами работать не любят и не умеют, вся домашняя работа – на пленных, кои мрут от голода и побоев, презренные гяуры. Вот и приходится каждый год в набеги ходить – то малой ордой, то всем ханством, иногда даже усиленным союзниками. Сломить бы хребет беспокойному соседу. Только помнил я из истории, что до покорения Казани Иваном IV еще много лет пройдет и погибнут тысячи русских.
И чем больше я обдумывал задумку, тем больше она мне нравилась. Вот уйдут дружины под Москву, на общие сборы, и не совладают стрельцы с ситуацией. Дисциплина и выучка у них не та. Живут стрельцы по своим домам, а не как дружинники – сообща в воинской избе. Те же дружинники каждый день под руководством десятников и сотников упражняются с оружием, оттачивая воинское мастерство. Стрельцы же в свободное от нарядов время занимаются личными делами – торговлей, нехитрым ремеслом, а нередко и пьянством. Это все равно как сравнивать кадрового офицера и призванного на воинские сборы из запаса. Что «партизан», что стрелец – почти одно и то же в бою. Вот горло драть стрельцы умеют, выбивая из посадника или наместника жалованье, или послабление по налогам, или какие другие льготы. Рядом с молодцеватыми дружинниками одетые хоть и в униформу, потрепанную и поношенную, стрельцы выглядели бледно.
Для вылазок на татарские земли я решил основательно подготовиться. Прошелся по оружейным лавкам и нашел-таки себе мушкетон. Качество, конечно, не испанское, но, за неимением лучшего, сгодится. Производство наше, тульское, судя по клейму, мастер – Аверин. Пощелкал курком – звук чистый, срабатывает четко, без заеданий. Там же купил ружейного пороха, картечи и пуль. Мешочки со свинцовой картечью и пулями были изрядно тяжелы, но деваться было некуда. Ведь весь запас сразу я брать с собой не собирался, всего требовалось на три-четыре выстрела.
Дома я осмотрел покупку, почистил, зарядил. Оседлав коня, выехал за город, в лес, попробовал пострелять по пеньку. Картечью мушкетон бил отлично – кучно и резко, а бой пулей – неважный, видимо, из-за короткого ствола. К тому же нарезов нет, на конце ствола раструб, все это не способствовало точной стрельбе.
Дома вычистил и зарядил мушкетон, осталось только в случае нужды подсыпать пороха на полку – и можно применять.
Я ждал теплых дней, что были не за горами. Снег почти сошел, но дороги развезло, и ни о каком нападении, равно как и просто передвижении по дорогам и думать было нечего.
Как-то, будучи на пристани по делам, я увидел необычную вещь. Владелец или кормчий большого, называемого морским, ушкуя стоял на палубе и держал в руках подзорную трубу. Не очень большая, скорее всего, не очень сильная, складная, латунь потертая. Как бы она меня выручила! До бинокля в эти времена еще не додумались, но о существовании подзорных труб я знал. Правда, использовались они на море, а в этих местах, в глубинке, я видел ее в первый раз.
Я вежливо попросил разрешения взойти на судно, приблизился к обладателю трубы. Поговорив о погоде и поинтересовавшись, как прошло плаванье, попросил продать мне подзорную трубу.