– Марфа, ты постой у окна, понаблюдай. Думается мне, неспроста тот мужик на углу стоял. Если сюда припрется, тут ему и каюк.
Твою мать, это же обо мне. Главарь быстро меня вычислил, хотя в мою сторону вроде и не смотрел. Опытный, сволочь! Убивать его сразу нельзя – мне допросить его прежде надо, узнать, где казна, и еще немаловажно – кто навел на стрелецкую казну, кто предатель? То, что предатель есть, я уже не сомневался.
Я осторожно, почти не дыша подошел к хозяину – боялся, что если побегу, скрипнет доска, а с такого расстояния промахнуться невозможно. Подойдя к Фильке со стороны спины, приставил нож к горлу.
– Брось арбалет, не то зарежу.
Другой бы от неожиданности заорал или обмочился, этот же даже не вздрогнул – вытянул в сторону левую руку с арбалетом:
– Бери.
Громковато сказал, явно – с целью предупредить женщину. Сдуру я взялся за арбалет, и в это время в дверном проеме показалась женщина. Она с ходу завизжала, я отвлекся, и Филька этим сразу воспользовался, ударил по руке. Арбалет дернулся, тренькнула тетива, и арбалетный болт угодил женщине в грудь, оборвав крик. Локтем правой руки Филька ударил меня в живот. От боли я уронил разряженный арбалет, не выпустив, к счастью, нож из правой руки.
Филька упал на пол, сделал подсечку ногой. Ему помешал табурет, но все равно мою ногу он зацепил, и я рухнул. Филька на четвереньках бросился ко мне, рыча, как дикий зверь. Я метнул в него нож, он успел слегка отклониться, и нож по самую рукоять вошел ему в руку. Другой бы от боли впал в ступор, а этот – жилистый. Он вытащил нож из раны, злобно оскалился:
– На ленты порежу.
Саблю я выхватить не успею, лежу неудобно – на левом боку, придавив телом ножны. Этот зверь – с ножом, и выбора у меня нет: я швырнул в него с руки огонь.
Филька вспыхнул сразу, отбросил нож, дико заорал. Я вскочил, бросился на кухню. Ошибиться было нельзя – во всех домах расположение подсобных помещений было одинаковым, да и запах помогал. От кухни всегда пахнет печью, едой.
Я схватил кадку с водой – благо она была полной – и окатил Фильку. Огонь погас, но одежда кое-где тлела, исходя дымком. Волосы на голове Фильки сгорели начисто, как и брови с ресницами. Уши от огня скукожились, выглядели как сушеные груши, кожа на руках и лице вздулась от ожогов. Смотрелся Филька жутковато, был в прострации.
Я подобрал свой нож, сунул в ножны. Ослоп сидел на полу, привалившись спиной к стене, и тяжело дышал.
– Ты кто?
– Ангел смерти.
– Так я и думал. Сколько веревочке ни виться, конец все равно будет. В церкви сегодня знак мне был – зажег свечу, а она погасла, зажег еще раз – упала.
– Говори.
– О чем услышать хочешь?
– Где казна стрелецкая?
– Я подумал, что ты и в самом деле ангел, а ты про деньги.
– Плохо подумал, я казну стрельцам доставлю. Сам скажешь, где казна, или помучиться перед смертью хочешь?
– Все равно умирать.
– Казну я и без тебя найду. Умрешь ты скоро – ты и сам понимаешь. Вот только в раю тебе не место, тебя уже определили.
– Куда?
Я засмеялся:
– Сам не догадаешься?
– Никогда не думал, что ангел такой. Я думал – он с крыльями. В одеждах белых, видно, ошибся.
– А ты не сомневайся.
– Не сомневаюсь, никто и никогда со спины подойти ко мне не мог – ты первый, а уж когда огонь в меня бросил, я подумал – не человек ты, дьявольское порождение.
– Нет, Филя, такие, как ты, дьяволу угодны – не стал бы он тебя убивать.
– И то верно.
– Хватит болтать, кто предатель?
– Покарать хочешь?
– За тем и послан.
– Эх, грехи мои тяжкие. Правда, наверное, что Бог все видит. В Нижнем человек есть, казначей стрелецкого полка, за десятину согласился помочь, именем Ефимий Мезенцев.
– Про казну давай.
– В подполе казна, там и другое злато-серебро есть, забирай.
– Я не разбойник, на том серебре – кровь безвинных людей.
– А ты забери, мне оно уже без надобности. В церковь отдай, пусть помолятся за Фильку Ослопа.
Я подумал, кивнул:
– Сделаю, не грешно то.
– Про друзей-товарищей чего же не спрашиваешь?
– Это про Ваську Бугра или Окуня Кривого али про Векшу Секиру сказать хочешь?
– Знаешь уже, – обреченно произнес Филька.
– Знаю.
– Ну да, ты же ангел – тебе сверху виднее.
– Живы еще?
– Не все. Аккурат ты к дележу поспел. К полудню сюда придут поодиночке, за долей. Тебе меньше суетиться надо будет, ты ведь за всеми пришел?
Я кивнул.
– Одному не так страшно умирать.
– Человек всегда рождается и умирает в одиночку. И злато с собой не возьмешь, там оно не нужно.
– А как… там? – Он показал пальцем вверх.
– А ты все равно не увидишь.
Я выхватил саблю и снес Фильке голову.
Глава 9
Я нашел лаз в подпол, сбросил туда тело бывшего главаря шайки. Надо использовать момент, когда сами сообщники соберутся, и искать не надо. Тело убитой арбалетным болтом жены или сожительницы оттащил подальше в комнату и закрыл туда дверь. Теперь со стороны входа в доме все выглядело вполне обыденно.
Еще минус два от банды, нет, наверное, минус один. Женщина, может, и сообщница, но в нападении точно участия не принимала: не женских рук это дело.
В дверь постучали. Я встал сбоку, вытащил нож.
– Да! – Я намеренно не сказал – «входи» или еще что-нибудь, чтобы не узнали по голосу.
Дверь открылась, вошел мужик. После дневного света коридор ему не разглядеть, темновато. Я без слов ударил его ножом в сердце. Мужик забился в конвульсиях. Я за ноги оттащил его в комнату. Надо всех, кого смогу убить, стаскивать сюда. Зря я сбросил Фильку в подвал – мне же туда за казной лезть.
Буквально через полчаса явился еще один мужик. Ударить в сердце не удалось – разбойник прижимал к груди сверток, и я пырнул его в живот.
– Филя, за что? – Мужик упал. Я оттащил и его в комнату, добил. Нельзя оставлять за спиной еще живого врага.
Они приходили один за другим, и я расправлялся со всеми без жалости. Они убили стрельцов, честно исполнявших свой долг, чуть не вызвали стрелецкий бунт и не заслуживали лучшей участи. Жалости в моем сердце не было.
К вечеру разбойники приходить перестали.
Я запер входную дверь и прошел в комнату. Один, два, три… десять вместе с Филькой, женщину я не считал. Приплюсуем сюда башкира Равиля. Где-то еще живут четверо, дышат пока, не зная, что смерть рядом, по пятам идет. Только вот незадача – кто из них кто? Как говорится – «ху из ху»? От Равиля я узнал имена и адреса, но не спросишь же у убитых имя. Немного поторопился. Кто живой, к кому направиться? Или подождать еще? Глядишь, и припрется еще кто-нибудь ночью, в потемках. Так и сделаю – до утра время есть, потом казну поищу.
Я поставил табуретку рядом с дверью, сел и стал ждать. Терпения мне было не занимать, но и я притомился.
Ближе к утру, перед первыми петухами, ухо уловило неясный стук – калитка легонько стукнула? Я мгновенно встал, отодвинул табуретку, насторожился. Раздался условный стук в дверь: три раза – пауза, потом – еще два раза.
Я немного подождал, слегка потопал ногами по коридору, имитируя идущего к двери хозяина, отодвинул запор.
В коридор ужом просочился мужичок, телосложением – даже подросток. Не дав ему обернуться, я двумя руками, сложенными в замок, ударил его по темечку. Ночной гость свалился на пол.
Я задвинул запор, приготовленной веревкой связал посетителю руки. Пусть немного отдохнет, мне нужен пленный. Кто-то же должен мне объяснить, поименно причем, кто остался в живых, кого искать.
Через какое-то время мужик застонал, зашевелился.
– Филя, ты чего по голове бьешь? Я же все сделал, как ты просил.
Я зажег масляный светильник – все-таки в полной темноте как-то несподручно разговаривать с человеком, пусть это даже и разбойник.
От света ночной гость зажмурил глаза. Что-то он не очень похож на разбойника. Аккуратно подстриженные бородка и усы, опрятная одежда, причем – не простолюдина и не купца, скорее – служивого.
Незнакомец осторожно разлепил глаза, удивился:
– А Филя где?
– А где ему быть? На небесах!
– Как это? – не понял гость.
– Без головы твой Филя, понял? – рявкнул я. Схватил его за шиворот, пинком открыл дверь в комнату, где лежали трупы. От увиденного глаза мужика округлились.
– Кто же их?
– Я.
– За что?
– Сам не догадываешься? Попробуй угадать с одного раза.
Мужик отошел от первоначального шока после увиденного.
– Звать как?
– Кирюша, Кирюша Тесемка.
– Где служишь?
Мужик отвел глаза.
– Будешь молчать, так же жизнь кончишь.
Я деловито достал нож из ножен.
– Нет, я жить хочу, не надо меня убивать.
– Вопрос мой слышал?
– Нет, я жить хочу, не надо меня убивать.
– Вопрос мой слышал?
– Писарем, в городской управе.
– Зачем к Филе пришел?
Мужик замолчал. Я схватил его руку и срезал с пальца ноготь. Боль в таких случаях сильная, но все органы целы.
– Поручение Филя давал.
– Из тебя слова тянуть надо? Эдак ты вскоре без пальцев останешься, Кирюша.
И слова из Кирюши полились, как соловьиная трель весной. Я слушал и удивлялся наглости главаря. Оказывается, Филька, пользуясь тем, что охраны почти нет, замышлял напасть на городскую управу и завладеть городскою казной. Причем тогда, когда соберут налоги и в казне зазвенят денежки. Ну и наглец!
– Этих знаешь?
– Темно тут.
– Я подсвечу.
Кирюша пошел по комнате, назвал имена и фамилии, а может, и клички – поди разберись – убитых.
– Постой-постой, как все? Тут девять.
– Сам же сказал, что Филька без головы. Тогда десять.
– А остальные?
– Не хватает только башкира, Равилем звать.
– Его уже нет.
– Тогда все.
– Как все? Еще четверо остаются!
– Нет их, в схватке со стрельцами полегли, их по деревням развезли да схоронили.
Черт, лопухнулся я. Нападали-то полтора десятка, только я не подумал, что и стрельцы сопротивление оказали. Хоть счет и не в их пользу, но все же не задаром жизни отдали. Я вздохнул с облегчением. Кажется, банде полный конец, последний соучастник разбоя передо мной.
Мужик, видимо, прочитал в моих глазах свой приговор, упал на колени, запричитал по-бабьи. Нет, нельзя оставлять гниду – он к Фильке шел товарищей своих продавать и предавать. Нет уж Фильки, так другой потом может появиться. Кончать его надо.
Решив так, я выхватил из ножен саблю и заколол предателя.
Комната полна трупов, как в кровавой драме. Ладно, попозже решу, что с ними делать. Теперь надо спокойно искать казну.
Я открыл лаз в подвал. Внизу, у лестницы валялось тело Фильки Ослопа. Масляный светильник свет давал скудноватый, и дальняя стена терялась в темноте. На полках – горшки с соленьями и другими припасами.
Я обошел весь подвал. Сундучка нигде не было. Неужели закопал? Я исследовал пол – везде утрамбованная годами земля, твердая, как бетон. Нет, никто ее не рыл, нигде не пружинит под ногами. Придется осматривать более тщательно.
Я метр за метром внимательно осмотрел стены. Нет сундучка с казной. Неужели Филька обманул меня перед смертью, решив хоть так напакостить? Надо осмотреть дом и чердак: если и там не сыщется казна, доберусь до конюшни и сарая. Здесь где-то казна, не зря же именно сюда за долей от награбленного приходили его подельники.
Я взялся обшаривать комнаты на первом этаже. Ценности были, но небольшие, скорее всего – для выхода в город: украшения жены – цепочки, кольца, и помассивнее – мужские перстни, даже немного золотых монет. Все это я складывал на расстеленный на столе платок. Как говорили большевики – «экспроприация экспроприаторов» или предельно просто анархисты – «грабь награбленное».
Одну комнату осмотрел, вторую. Время шло, дело не продвигалось. Я зашел на кухню – попить воды и с досадой вспомнил, что всю воду из ведра вылил на горящего Фильку. Постой-ка, в каждом доме квас и пиво есть, хранят их в подвале, иногда на леднике. А что-то я бочек или других емкостей для пива или кваса в подвале не видел. Должен быть еще один подвал – не иначе.
Я прошел по уже осмотренным комнатам – поднимал ковры и разглядывал пол. Мне повезло – откинув богатый ковер, я увидел бронзовое кольцо крышки лаза подпола. В крышке было выдолблено углубление, в котором и лежало кольцо, совершенно не выделяясь под ковром, потому я и не почувствовал его ногами. Я с нетерпением откинул крышку, стал спускаться по лестнице. Твою мать! Да здесь золота и драгоценностей столько, что все Вязники купить можно. А вот и сундучок скромно стоит на земле. Замок его уже был сбит, и я поднял крышку. Мешочек с серебряными монетами лежал сверху, под ним, насыпью – медные деньги. Сбоку – свиток. Я развернул его – перечислялась сумма в медяках и серебре на прокормление служивым людям и прочее… Надо приберечь, все-таки – денежный документ.
Я подошел к полкам, посветил. Тускло блестело золото – монеты, кубки, цепочки, кольца. Чуть поодаль – изделия из серебра. Я не поленился развязать небольшой кожаный мешочек, высыпал содержимое на ладонь. Жуковинья, по современному – драгоценные камни. Все обработанные, переливающиеся яркими гранями, искрящиеся под тусклым светом светильника всеми цветами радуги.
На полках у другой стены навалом лежало дорогое оружие – сабли, кинжалы, – все в изукрашенных ножнах, рукояти и эфесы – серебряные и золотые, некоторые – с монограммами. Сколько тайн жизни и смерти их хозяев хранило оно!
Еще на одной полке лежали тюки с тканями – шелком да сукном заморским. М-да! Чтобы все это вывезти, не лошадь нужна, а повозка.
Я решил – выгребу все, дом сожгу. Куда-то же надо девать трупы? Если их вывозить, влипну сразу: стража у городских ворот взглянет ненароком под холстину на телеге – и пеньковый галстук мне обеспечен. А сожгу – не повезло хозяину, надо было лучше за печкой смотреть. Только вот ценности оставлять в горящей избе – верх расточительства. Поскольку на всем этом золоте и прочих бирюльках – кровь и слезы, себе их брать нельзя. Хоть у меня и самого руки даже не по локоть – по плечи в крови, но то – кровь врагов или преступников. Морально неприятна, просто претит мысль о том, что я буду носить перстень, снятый с ограбленного купца, или подарю любимой женщине цепочку с убитой татями жертвы. Не жил богато – нечего и начинать. Слава богу – не в конуре живу, и на стол поставить что-то найдется – как еду, так и выпивку.
Решив так, я взялся перетаскивать наверх, в комнату, все ценности. Тяжеленное все – просто ужас! Сундучок сразу и вытащить по лесенке не смог – половину выгрузил в мешок и по частям поднимал в дом. Потом взялся за ценности. Перетащив их, стал из подпола выбрасывать в люк, на пол комнаты, оружие. Передохнул, усевшись на сундучок, пот катил градом.
Давно уже рассвело, и я даже не заметил как.
Когда дошла очередь до рулонов с тканями, мелькнула мысль – да черт с ними, пусть горят синим пламенем. Сел, задумался, устыдился и принялся работать дальше.
Когда я закончил, был уже полдень. А впереди еще – погрузка подводы. Помощника бы мне, да где его взять?
Я прошел на кухню – надо подкрепиться. Вчера не ел, сегодня уже полдня прошло. Я вытащил на стол все, что нашлось в шкафчиках – рыба копченая, сало, вчерашний хлеб. Можно было бы пройти на огород, сорвать огурчиков, да лень было. К тому же опаска имелась: соседи увидят, как чужой по огороду ходит, – мне оно надо?
Лежащие в соседней комнате трупы ничуть не отбивали аппетит – слопал почти все, что нашел. Когда еще покушать придется? Коли поеду на повозке с ценностями, так их не бросишь у трактира без пригляда.
Перекусив, я возлег на хозяйскую постель – вредно работать сразу после еды – и чуть не уснул: сказывались две почти бессонные ночи. Встал, похлопал себя по щекам, отгоняя дремоту. Выйдя во двор, выкатил из конюшни телегу. Руками, упираясь всем телом, подтолкнул ее к окну дома, что глядело на задний двор. Коли добро по ступенькам парадным таскать, так я и до вечера не управлюсь.
Я уложил все ценности в кожаные мешки, кои у Фильки имелись в достатке – не иначе, как для награбленного добра держал. Выбив ногой свинцовую раму, побросал ценности, оружие и ткани в телегу. Теперь надо прикрыть – не привлекать же внимание. Я разровнял на телеге груз, накрыл найденной холстиной. Можно и запрягать? Нет, надо сначала замаскировать груз.
Присев, я задумался. Засыпать сеном, что в конюшне лежит? Даже смешно – из города вывозить сено: не пойдет. Доски и жерди, что в сарае сушатся, по этой же причине не годятся. Нелепость какая-то: все погрузил, а чем прикрыть – не знаю. О! Наверняка где-то бочки пустые лежат – надо поискать в сарае, в случае чего, можно будет сказать стражникам, что вино поехал покупать. Ничего лучшего в голову просто не пришло.
Я побежал в сарай. Бочки и в самом деле здесь были, причем много и разных размеров. Я взгромоздил их на телегу, прикрыв ценный груз, обвязал по периметру веревкой, да еще и прихватил к самой телеге, завязав узлы от всей души. Надо будет мне – просто разрублю, а любопытный пусть помучается, развязывая.
Я вывел пару гнедых, запряг, немало помучившись – ведь опыта не было. Раньше ездил только верхом, а тут – куча постромков, кожаных ремней, кошмар какой-то! Вроде все.
Выйдя с лошадьми и телегой во двор, я открыл ворота. Сам стремглав метнулся в дом, пустил с руки огонь в дальнюю комнату, потом зажег комнату с трупами. Теперь промедление – смерти подобно.
Выскочив во двор, я в прыжке уселся на облучок, щелкнул кнутом. Сытые лошади, не изнуренные крестьянской работой, взяли резво, и вскоре я остановился у постоялого двора. Расплатился с хозяином, забрал из комнаты скудный скарб, привязал свою лошадь к телеге и вскоре остановился перед городскими воротами. Обычно осматривали лишь въезжающих, взимая мыто, а выезжающих лишь выборочно.